Все, что было дорого королю, и все, к чему он стремился, вызывало в ней только одно отвращение. Для нее существовала только та горсточка людей, которую она привезла с собою в Польшу; секретарь Тольтини был ее доверенным и правой рукой. Озлобленная, замкнутая, она одиноко проводила свои дни. Чтобы скрыть это от людей, король нередко заходил в комнаты жены и старался, чтобы их часто видели вместе. Никто не видел их жизни вблизи и не был свидетелем их интимных отношений. Заметно было только, что когда король входил в комнаты жены, там наступала тишина, как будто они не находили темы для разговора. Иногда только доносились через двери гневный голос королевы и тихий успокаивающий шепот короля… а затем опять наступало гробовое молчание. Михаил был бледен, удручен и задумчив и только оставаясь один чувствовал себя свободным. Он никому не рассказывал о том, что ему приходилось переживать: гордость и стыд не позволяли ему этого. Проницательные взоры придворных с самого начала заметили холодные отношения между супругами, но надеялись, что все переменится к лучшему. Между тем видно было, что с каждым днем их отношения обострялись.
Присутствуя во время богослужения в костеле св. Иоанны, королева механически, как будто ее заставляли, опускалась на колени, молилась и по окончании службы быстро удалялась. У нее не было никаких желаний и ничто ее не радовало.
Вынужденная принимать польских дам, она их еле удостаивала разговором, часто иронизируя над ними и открыто насмехалась над польскими обычаями. Лучший прием она оказывала только тем сенаторам и духовным лицам, которые известны были, как противники и враги короля. По отношению к ним она бывала очень любезна.
Очевидно, она поступала по указаниям Тольтини, который в течение короткого времени успел познакомиться с главными заправилами и сблизиться с наиболее деятельными из них.
В противоположность Тольтини, который повсюду проникал, остальная немецко-итальянская свита держалась в стороне от королевской. Предоставленные в ее распоряжение польки, хотя и приходили для исполнения своих обязанностей, но Элеонора не пользовалась их услугами; вопросы их она оставляла без ответа и избегала всякого соприкосновения с ними. Некоторое исключение представляли иностранцы, бывшие на службе у короля, но и к ним она относилась недоверчиво.
Единственным посредником между замкнутым кружком молодой королевы и другими людьми был неутомимый и ловкий Тольтини, обладавший искусством в короткое время познавать людей. Он занял положение значительно выше, чем полагалось скромному секретарю и даже высказывал притязание на звание личного канцлера королевы. Преувеличивая свое значение, он скоро получил доступ во все знатные дома, где разузнавал обо всем, не обмолвившись при этом ни словом о том, что ему было известно.
Когда его расспрашивали о королеве, он ограничивался общими фразами о ее достоинствах; но из слов его нельзя было составить себе никакого мнения. Если ему было неудобно ответить на вопрос, он со свойственной ему гримасой, притворялся, что не слышал заданного вопроса. Если же к нему приставали, то он старался отделаться неопределенными, ничего не говорящими словами.
Неизвестно было, кто его ввел в дом примаса, но знали, что он там бывал нередко и подолгу засиживался. С ксендзом Ольшевским он был вежлив, но холоден и официален. Через несколько месяцев после бракосочетания, совершенного в Ченстохове, разлад между молодыми супругами, на который раньше смотрели, как на временный, значительно обострился и стал так заметен, что дальше скрывать его от людей было уже невозможно.
Елена Зебжидовская, назначенная фрейлиной королевы, очутилась в крайне неприятном положении, так как Элеонора, знавшая должно быть, о ее прошлых отношениях к королю, оказывала ей особенное нерасположение, которое впрочем нисколько не смущало ласковую и добрую Елену.
Как раз в это время Келпш усиленно упрашивал Елену решить поскорее его судьбу, а потому Зебжидовская, встречаясь с Михаилом только изредка, решилась попросить у него аудиенции. Михаил ответил, что давно уже желал ее видеть и назначил час.
Зебжидовская, войдя в кабинет, увидела его с глазами, устремленными в стену, сидящим за столом, на котором были разбросаны в беспорядке бумаги и письма. Он показался ей сильно изменившимся. Увидев ее, он с протянутыми руками поспешно встал ей навстречу. Лицо его немного прояснилось. Оба долго безмолвно смотрели друг на друга, не в состоянии произнести ни единого слова. Елена незаметно вытерла слезинку, король сделал над собою усилие, чтобы улыбнуться.
Зебжидовская с болью в сердце присматривалась к этому знакомому лицу, так внезапно осунувшемуся и постаревшему, на котором страдание оставило свой неизгладимый отпечаток.
— Я избегал встречи с тобой, — тихо сказал король, оглядываясь кругом. — Я чувствовал, что не сумею удержаться от жалоб, а они ни к чему бы не привели. Впрочем ты ведь догадываешься о моей жизни. Разве это не всем известно? Ведь на моем лице можно прочесть, что я несчастлив…
— Вооружитесь мужеством, — прервала Елена, стараясь владеть собой, — это ведь только начало, все еще может измениться к лучшему.
— Мне кажется, что все уже кончено, — возразил король, приблизившись к ней и понизив голос до шепота. — Ты ничего не знаешь — я должен тебе все рассказать…
Королева в первый же вечер, — продолжал он, — откровенно сказала мне, что никогда не будет моей женой. Бесчисленное количество раз она повторила, что она меня ненавидит, что ее сердце принадлежит другому, что ее заставили за меня выйти замуж… Теперь ты понимаешь, какова наша жизнь. Я хотел бы хоть сохранить приличие… Мне стыдно перед людьми… Сердце мое обливается кровью. Я очень несчастлив… Ты ведь знаешь, сколько мне приходится терпеть от примаса и его друзей, сколько препятствий они мне ставят на каждом шагу, не допуская даже быть защитником страны. Я связан по рукам и ногам. Все мои доброжелатели в опале у гетмана и Пражмовского… Прибавь к этому мое горе при мысли, что собственная жена мне враг, и ты увидишь всю глубину моего несчастия.
Все, что Зебжидовская услышала от короля, не было для нее новостью.
— Однако тебе необходимо, — сказала она, — разорвать цепи, даже если бы пришлось прибегнуть к самым крайним средствам.
— Каким образом? — подхватил король и после некоторого молчания добавил:
— Пацы, их друзья и мои друзья, все мы ищем этих средств, но найти их не можем. Примас предпочитает, чтобы Речь Посполитая была унижена, лишь бы не поддаться и не признать себя побежденным. Предсказывают с достоверностью, что все сеймы будут сорваны, что не придут ни к какому решению, что ничего не будет постановлено, хотя бы и самая большая опасность угрожала стране. Достаточно злого умысла одного человека, чтобы уничтожить результаты продолжительных работ…
Зебжидовская в отчаянии заломила руки…
— Но, ведь, это так не может продолжаться! — воскликнула она.
Михаил поднял глаза к небу.
— Один Бог может мне помочь, — ответил он. — Только он один может это сделать, так как у меня нет больше сил…
Елена расплакалась, и король, растроганный ее слезами, взял ее за руку и сказал:
— Поговорим лучше о тебе. Я знаю, что ты хотела со мной посоветоваться… Легко догадаться о чем… Келпш порядочный, хороший человек, он любит тебя и хотел бы тебя назвать своей женой. Я уже подумывал о приданном для вас и задержал два староства. Выйдя за него, ты обеспечишь свою будущность.
Из судорожно сжатого горла Зебжидовской с трудом вырвались слова:
— Я не могу его любить…
— Но ведь ты не можешь отказать ему в уважении, — добавил король. — Будущее неизвестно, — продолжал он, — кто знает, долго ли я еще проживу.
Он снова умолк, и затем продолжал:
— Если нужно будет, то прибегнут к яду, и меня отравят. Найдется человек, который возьмется устранить меня, и ты останешься сиротой. Ради моего спокойствия выходи за него замуж.
Елена опустила глаза и ничего не ответила; она снова задумалась об участи короля.
— Не пугайте меня этим ядом, — сказала она. — Я теперь буду в постоянном страхе… Ведь есть же средства, чтобы предохранить себя от отравления.
— Старик Браун заботится об этом, — прервал король; — он даже дает мне противоядие. Он усилил надзор за кухней и погребом. Но разве можно уйти от своей судьбы?
Король задумался.
— Я не боюсь смерти, — проговорил он, — я боюсь только страданий…
Зебжидовская схватила похудевшие руки короля и, обливая их слезами, начала их целовать. Казалось, что король успокаивается.
— Не будем больше говорить об этом, — оживившись, сказал он, — возвратимся к Келпшу…
— А я прошу не говорить о нем, — со вздохом ответила Елена. После некоторого колебания она спросила:
