— Что произошло? — вновь спросила незнакомца Леа, немного окрепшим голосом.
— Должно быть, их выдали. Сегодня на рассвете около двадцати немецких солдат и несколько мерзавцев-французов в штатском окружили дом. Все это видел мой приятель, который шел на свой виноградник; заметив их, он спрятался. Один из гражданских кричал в рупор: велел всем выходить, а не то он прикажет открыть огонь. С минуту стояла тишина, а затем из дома раздалось два выстрела. Боши начали палить, как сумасшедшие. Когда они, наконец, остановились, все вокруг было в голубом дыму. Двое гражданских с пистолетами в руках вошли в дом. Очень скоро они вышли, таща за собой тело мадам Дебре. Бедная женщина была в одной ночной рубашке, ее длинные седые волосы, пропитавшиеся кровью, волочились по земле. Они бросили ее возле дерева и вернулись в дом. Когда они вновь появились, то держали под мышки месье Дебре. Он еще пытался сопротивляться… Все лицо у него было в крови. Они швырнули его рядом с женой. По словам моего приятеля, они выглядели ужасно. Должно быть, месье Дебре после того как убил жену, выстрелил себе в рот, но выстрел оказался неудачным…
— Какой ужас! Но почему?..
— Из их дома передавали информацию в Лондон. Неделю назад нам сбросили с парашютом первоклассную радиостанцию. Через день после этого поездом приехал «пианист».
— Его тоже арестовали?
— Нет, он здесь не жил. Как только стало известно о происшедшем, его отправили в лес.
— А что было дальше?
— Гражданские и несколько солдат обыскали дом. Они выбросили в окно радиоприемник, книги, мебель. Один из гражданских выбежал из дома и пинком поднял месье Дебре, распластавшегося на теле своей жены. Мой приятель сказал, что со своего места видел, как плечи несчастного сотрясались от рыданий. Гражданский начал трясти раненого и кричать: «Список!.. Где он?.. Ты у меня заговоришь, старый идиот…»
Из окровавленного рта не донеслось ни звука. Тогда этот гад швырнул месье Дебре на землю и начал избивать ногами. Тот даже не пытался защищаться, верно, надеялся получить смертельный удар. Потом немцы забросили тела в грузовик…
«Должно быть, их везли в одном из тех грузовиков, где смеялись солдаты», — с содроганием подумала Леа.
— Потом прозвучал по-немецки какой-то приказ, и вскоре из окон показались языки пламени. Мой приятель воспользовался тем, что дым повалил в его сторону: под прикрытием этой завесы он убежал оттуда и поспешил предупредить меня. Вместе с ним мы обошли остальных товарищей…
В дверь постучали, и на пороге появился полицейский.
Леа смотрела на него, оцепенев от ужаса.
— Не бойтесь, мадемуазель, это один из наших, — рассмеялась Симона. — Альбер, это племянница доминиканца; она пришла к Дебре. Помнишь, они о ней рассказывали?
— Вам здорово повезло, — сказал вошедший. — Они оставили там своих людей, которые никому не позволяют подходить к дому и арестовывают любого, кто покажется им подозрительным. Они схватили даже Мануэля, работника Розье. К счастью, приехавший на пожар мэр вступился за него, причем совершенно искренне, так как ничего не знал о происшедшем.
— Месье Дебре умер? Это точно? — спросила Леа Альбера.
— По словам моих товарищей, — да. В любом случае он потерял столько крови, что ему не выжить. Но нашим товарищам сейчас надо соблюдать особую осторожность — несколько дней им вообще не стоит появляться дома… Отец Террибль[4], можно вас на несколько слов?
Они вышли.
— Счастье, что Террибль вас узнал, — сказала Симона.
— А кто он, Террибль? — спросила Леа.
— Столяр, потрясающий тип. Это он доставил передатчик в дом Дебре.
— Вы тоже участвуете в Сопротивлении?
Симона рассмеялась.
— Это слишком сильно сказано. Мы с несколькими местными женщинами передаем информацию, иногда оружие, прячем английских пилотов и еврейских детей. Готовим еду для тех, кто среди ночи возвращается после приема парашютистов.
— Вы не боитесь?
— Нет, я не думаю об этом; и потом, с такими мужчинами, как Альбер Ригуле и Террибль, можно чувствовать себя в безопасности.
— Даже после того, что здесь произошло?
— Это судьба. Все, кто прячет у себя передатчики, знают, чем они рискуют, а Дебре знали это лучше кого бы то ни было. Меня удивляет только то, что такие верующие люди, как они, могли решиться на самоубийство.
— У них не было выбора, — входя в комнату, сказал Жак Террибль. — Месье Дебре не заговорил бы под пытками, я в этом уверен, но он не вынес бы страданий жены. Если Бог есть, не сомневаюсь, что он его простит. Послушай, Симона, ты могла бы и предложить нам выпить!..
— Правда, из-за этого несчастья я забыла о всяких приличиях.
Она достала из шкафа початую бутылку вина и четыре стакана.
— Достаточно и трех: Ригуле должен вернуться в жандармерию.
Симона разлила вино, они чокнулись и молча выпили. Террибль поставил свой стакан и прищелкнул языком.
— Это тоже с вашего виноградника в Пье-де-Бу?
— Да, это отличное вино.
— Мадемуазель, теперь, когда вы знаете, кто мы, может быть, вы расскажете, что собирались делать у Дебре и были ли они предупреждены о вашем визите? — обратился Жак к Леа.
— Нет, они были не в курсе. Я хотела узнать, нет ли у них новостей от одного друга, и не могли бы они передать ему весточку.
— Как зовут друга?
Леа колебалась. Какое назвать имя?
— Лоран д’Аржила.
— Я его знаю.
— Вы знаете, где он?
— Да.
— Проводите меня к нему.
— Это невозможно, но я могу передать ему что-нибудь.
— Передайте, что его жене лучше, но она еще очень слаба; что за домом следят и чтобы он дал о себе знать.
— Я все передам. Вы сказали, что за вашим домом следят. А вы уверены, что за вами никто не шел?
— Абсолютно уверена. Но я должна вернуться, мне нельзя долго задерживаться.
— Не могли бы вы в свою очередь передать кое-что?
— Что именно?
— В Сен-Пьер-д’Орийяк недалеко от церкви вы найдете кафе с красивой беседкой из виноградных лоз. Спросите Лафуркада — вам объяснят, где его найти. Когда встретитесь с ним, скажите, что «у собаки из Остена все хорошо».
— «У собаки из Остена все хорошо?..»
— Он поймет, что это значит. Чтобы предупредил товарищей из Бари.
— «У собаки из Остена все хорошо». Я поняла.
— Спасибо, мадемуазель, вы нам очень поможете. Если мне необходимо будет что-нибудь для вас передать, у вас есть условное имя?
— Экзюперанс.
— Как у святой Верделе. Первый раз я услышал это имя из уст вашего дяди.
— Дяди Адриана? Как он?
— Прекрасно. Поднимает боевой дух молодежи. Часто сопровождает тех, кто стремится перебраться в Испанию.
— Вы не знаете, мой кузен Люсьен случайно не с ним?
— Лулу? Подрывник? Конечно.
— Прошу вас, передайте дяде, что мне нужно его увидеть. Это очень важно.
— Я скажу ему. А сейчас уходите. Симона проводит вас до выезда из города. Будьте осторожны. Если что-то пойдет не так, пришлите мне в столярную мастерскую открытку с сообщением, что «плохо закрываются двери», — мы поможем. Прощайте.
Когда Леа вошла в кухню Альбера в Сен-Макере, колокол пробил час пополудни. Мясник, его жена Мирей, его рабочий и Лаура сидели за столом, над которым поднимался аппетитный пар от только что зажаренной бараньей ноги.
— Ну, я вижу, вы без меня не скучали! — воскликнула Леа.
— Мы ждем тебя, — сказала Лаура, указывая на свободное место и тарелку на столе.
— А те типы не заметили моего отсутствия?
— Мы с Мирей выходили за хлебом; проходя мимо них, я громко поблагодарила ее за приглашение к обеду. Они следили за нами издалека. Сейчас они наблюдают по очереди. Ты встретилась со своими друзьями?
Леа, которая до последнего момента мужественно сдерживала слезы, горько разрыдалась. Мирей встала и прижала ее к своей груди, но эта материнская ласка только вызвала у Леа новый поток слез. Взволнованный мясник растерянно суетился вокруг двух женщин.
— Боже мой! Что происходит? Что с тобой случилось, малышка?
— Ничего… но… сегодня утром… они приехали арестовать моих друзей… И теперь… теперь их нет… они мертвы…
— Как мертвы? Боже мой…
Немного успокоившись, но все еще продолжая всхлипывать, Леа рассказала им о происшедшем. Когда она закончила, в комнате надолго воцарилась гнетущая тишина. Наконец Альбер Робер громко высморкался; его обычно румяное лицо побледнело, а его огромный кулак обрушился на стол так, что зазвенели тарелки и стаканы.
— Настанет время, и эти сукины дети заплатят за все! Мадемуазель Леа, умоляю вас, не вмешивайтесь в это. Ваши друзья — это совсем другое, у них убили сына, им нечего было терять. Но вы, мадемуазель Лаура и мадам Камилла еще так молоды! Вам надо беречь себя. Это такие старые дураки, как я, которые не смогли остановить их в 40-м, должны попытаться сделать что-нибудь.
