– Эллин, коварная змея, это добрый гений царя привел тебя сюда…
Фемистокл, не дрогнув, подошел к царю, отдал земной поклон и поцеловал темно-красный узор ковра у его ног. Поклонившись, он поднял на царя свои спокойные глаза. Ему уже было все равно, он знал, что скоро умрет.
Но, поглядев в лицо царя, он не поверил себе – царь улыбался.
Царь заговорил, и голос его был приветлив. Переводчик повторял его слова:
– Я в долгу у тебя, Фемистокл. Я задолжал тебе двести талантов. Эта награда обещана тому, кто приведет тебя ко мне. Но ты привел себя сам, значит, и награда, по справедливости, принадлежит тебе.
Фемистокл смущенно поблагодарил царя.
«Как понять? – думал он. – Почему царь так милостив? Чего он потребует за эту милость? Будь осторожен, Фемистокл! Будь осторожен!»
– Можешь говорить со мной об эллинских делах, – продолжал царь, хитро прищурив глаза. – Говори со мной о чем хочешь без всякого стеснения, выскажи свои соображения о моем предстоящем походе в Элладу… Я выслушаю тебя и сегодня и впредь.
Фемистокл, секунду подумав, ответил:
– О царь! Речь человеческая подобна узорному ковру, его узор хорошо виден во всей красе лишь тогда, когда он развернут. Если же ковер смят и скомкан, узоры эти будут искажены. Так же и речь искажается в устах переводчика. Дай мне срок, чтобы выучить персидский язык и чтобы я мог говорить с тобой, царь, без посредников.
– Сколько же времени тебе нужно для этого?
– Мне нужен год времени.
«А за год еще многое может перемениться, – думал Фемистокл. – Как знать? Может, я снова буду в Афинах… Лишь бы пережить это трудное время… Только вот согласится ли царь ждать моих услуг так долго?»
– Я согласен, – ответил царь, – но и я поставлю тебе условие. Ты будешь жить при моем дворе, я ни в чем не стану тебя ограничивать. Но, когда я соберусь в поход на Элладу, ты по первому же приказу встанешь во главе моих войск. Ты прекрасный стратег, Фемистокл, и ты хорошо знаешь страну, против которой я собираюсь воевать. Твоей рукой я отомщу эллинам за весь тот урон, что понесла моя держава в последней войне. Согласен ли ты на это условие?
Фемистокл побледнел. Так вот какова цена царской милости! Этого он не предвидел.
Царь пристально глядел на него. Он ждал ответа. Фемистокл видел, как зловеще сжался его рот, как напряженно заиграли желваки на его темных нарумяненных щеках…
У Фемистокла выбора не было. И он ответил:
– Да, царь. Я согласен.
Фемистокл остался в Персии. Он приглядывался к персидским обычаям и старательно изучал персидский язык. Он жил, ни в чем не нуждаясь, но в то же время чувствовал, что за ним, за каждым его шагом следят царские соглядатаи. Он все время должен был скрывать свою тоску по родине, семье. Изредка он получал вести из-за моря и сам посылал весточку жене. Может быть, их перевезти сюда? Но правильно ли это будет? Милость царя ненадежна, семья может погибнуть здесь вместе с ним. Да и вправе ли он лишить сыновей их родины – Афин? Оставаясь в Эпире, они еще могли вернуть свое гражданство, но если они последуют за ним в Персию, возврата не будет. Не проклянут ли они тогда отца в тоске по Афинам? Не подвергнет ли он их той же болезни, от которой страдает сам, когда каждый раз при слове «Афины» его сердце сжимается от боли?
Бывший спартанский царь Демарат первым пришел навестить Фемистокла.
– Право, не стоит унывать, Фемистокл. Жить можно везде, и люди – везде люди. Только надо быть немножко покладистее. Вот уж сколько лет я живу у Ксеркса и вовсе не жалею о нашей черной спартанской похлебке!
У них было о чем поговорить и что вспомнить: пожаловаться на несправедливость спартанских эфоров, на лицемерие и жестокость молодого Кимона, который сейчас ведет захватническую войну на островах, на засилье сикофантов в Афинах, которые часто вершат все дела, склоняя правителя своими доносами в ту или другую сторону, на жадность олигархов, захвативших плодородную землю и ввергающих в нищету ремесленников и поселян, – о бесправной жизни спартанских илотов под страшной властью Спарты…
– Значит, не напрасно, Фемистокл, обвинили тебя в союзе с Павсанием? Ты все-таки бежал в Персию.
– Я не собирался предавать Афины. И если я вредил Спарте, то лишь ради силы и славы Афин.
– Теперь тебе трудно будет доказать это.
– Да. Клевета на этот раз оказалась сильнее правды!
– Клевета всегда сильнее правды.
– О нет! – прервал его Фемистокл. – Если бы это было так, то как бы мы жили на свете? Нам с тобой выпало это несчастье, но я верю, что правда восторжествует. Может быть, и не скоро, но мы вернемся на родину.
– Ты, наверно, удивишься, Фемистокл, – вздохнул Демарат, – если я тебе скажу одну вещь. А может, и не поверишь. Но я все-таки скажу: несмотря на все обиды и несправедливость, постигшие меня, я все-таки больше всего на свете люблю Спарту!
– Я тебя понимаю, – вздохнув так же тяжело, ответил Фемистокл: он свои Афины тоже любил больше всего на свете.
Здесь же, при дворе персидского царя, Фемистокл встретил Тимокреонта, его уже давно изгнали из Афин, обвинив в приверженности персам.
Фемистокл увидел его за обедом у царя. Тимокреонт сидел среди дворцовой челяди и пожирал мясо. Ему подкладывали в миску, и он глотал кусок за куском, раздувая щеки. Царедворцы смеялись и кричали:
– Дайте ему! Дайте еще! Может быть, он все-таки лопнет!
Смеялся и царь, Тимокреонт служил у него шутом – царем обжор.
– Тьфу! – Фемистокл незаметно плюнул и выругался. – Если бы я знал, что встречу его здесь, так, клянусь Зевсом, не голосовал бы за его изгнание!
А Тимокреонт так и расплылся в ехидной улыбке.
– Вот и снова вижу я своего гостеприимца! Уж как-никак, а отблагодарю чем могу за все, что ты для меня сделал!
И очень скоро среди придворной челяди стали гулять его стихи:
Тимокреонт, стало быть, не один поклялся персу другом быть,
Но есть другие подлецы – не я один лишь только куцый,
Есть и другие такие лисицы…
Фемистокла больно ранило это издевательство, он готов был убить Тимокреонта. Но жизнь при царском дворе научила его скрывать свои чувства.
«Кто может унизить тебя, Фемистокл, – думал он, – больше, чем ты сам себя унизил…»
Время шло, Фемистокл уже мог объясняться с царем по-персидски. Ксерксу нравилось разговаривать с ним, афинянин поражал его своеобразным строем мышления, неожиданными мыслями, здравыми рассуждениями.
«Все-таки есть что-то особенное в людях Эллады, – думал Ксеркс, слушая Фемистокла, – то ли их особое воспитание, то ли одаренность какая-то. Ведь это тот самый человек сидит передо мной, который заставил меня не военной силой, но силой ума и предвидения уйти от Саламина! Это мой враг. Но каким сильным он был мне врагом – таким же сильным будет союзником. Лишь бы не изменил. Надо побольше милостей оказывать ему. Он хитер, но ведь и я не уступлю ему в хитрости!»
«Все-таки есть что-то особенное в людях Эллады»—думал Ксеркс, слушая Фемистокла.
Никто из иноземцев не был в такой чести при персидском дворе. Ксеркс допустил его в самые сокровенные покои своего дворца и представил его своей матери. Старая царица Атосса, властная дочь царя Кира, испытующе поглядела на Фемистокла бархатно-черными, все еще прекрасными глазами, и ему показалось, что она заглянула ему в самую душу.
– Я очень рада, что ты пришел ко мне, эллин. Мне твое имя давно известно. Мой отец царь Кир высоко оценил бы дружбу с тобой, но и мой сын Ксеркс эту дружбу тоже ценит. Наша семья понимает, что такое не только слыть героем, но и быть героем!
И, обратясь к своему сыну, засмеялась:
– А хорошо этот человек одурачил тебя при Саламине, а? Ох, как он тебя одурачил!
Ксеркс тоже смеялся, он любил свою умную, всемогущую мать, по своей воле давшую ему царство. Когда Фемистокл ушел, она сказала:
– Сын мой, надеюсь, ты сумеешь воспользоваться пребыванием этого человека у тебя?
Ксеркс самодовольно усмехнулся:
– Иначе я не был бы твоим сыном!
Началась странная, праздничная, пестрая жизнь. Царь едет на охоту со своей свитой, и Фемистокл едет с ним. Царь пирует – и Фемистокл рядом с ним. Если певцы или поэты приглашены во дворец развлечь царскую семью, среди царских родственников сидит и Фемистокл…
– Вы слышали? – шептались придворные. – Царь велел посвятить эллинскую змею в учение магов! Он все доверяет ему, не только свою семью, но и тайны богов!
– Ни один чужеземец не получал таких почестей при наших царях, даже Демарат, а ведь он царского рода!
Никто не знал, о чем так подолгу разговаривает царь с Фемистоклом. Даже хилиарху Артабану было неизвестно это. А когда он, пользуясь правом оказавшего услугу, спрашивал у Фемистокла, о чем они разговаривают с царем, тот отвечал только одно:
