На время операции взводным назначили гвардии старшего сержанта Антона Сазонова из 350-го парашютно-десантного полка. Укомплектуют его славно. Три БМД понятно, по штату положено. Но придадут ему еще два крытых грузовика для вывоза ценного груза. Расписку не возьмут, но строго и грозно предупредят о последствиях разглашения секрета. Антон смекалист, и когда командир полка, подполковник Георгий Шпак, уже предупрежденный комбатом о странном поведении подчиненного, не желающего ничего говорить о бое, поинтересуется, как справились бойцы сержанта с поставленной задачей, Сазонов лихо и без тени смущения скажет: «Не могу сказать — не велено».
Что мне до тех изъятых ценностей и банковских билетов?
О том, что меня побуждало разузнать подробности той давней истории, сомнения развеять, я уже рассказал. Но было и другое, не скрытничаю. Слова Бабрака Кармаля: «Мне как-то доложил министр финансов, что поступивший транш (слово по тем временам новое, незнакомое) в виде оказанной нам помощи от Советского Союза — это часть наших банковских активов, пропавших во время тех памятных событий».
За точность высказывания я не ручаюсь — не мне он это говорил. Генерал-лейтенанту Гришину Владимиру Павловичу — первому заместителю начальника Оперативной группы во время посиделок за рюмкой доброй водки. Зато через много лет факт грабежа банка и вывоза всего ценного и неценного, вплоть до спецовок служащих, подтвердил бывший министр финансов Абдул Карим Мисак. Мы сидели напротив друг друга, и господин Мисак отвечал на вопросы, связанные с давними событиями 1968 года, в которых он принимал непосредственное участие. Абдул Карим, один из двух «халькистов», вел переговоры с Бабраком Кармалем — руководителем фракции «Парчам» — о возможности преодоления недавнего случившегося раскола в партии. А так как партийный функционер господин Мисак был еще некогда и эмир-аль-омра (по-тамошнему — министр), и доверительный разговор, судя по всему, у нас неплохо складывался, то под занавес беседы, кроме поданного национального десерта «Джелаби», последовал и конкретный некорректный вопрос: «Был ли опустошен национальный банк?»
Абдул Карим проявился, словно агнец, — он был вкушаем, и жертвенен, и прост, и будто ожидал подобного вопроса. И буднично так отвечал, не напрягая голосовых связок и глазом не моргнув: «Да, и филиалы — тоже. И нам действительно поступали от вас доллары, изъятые в нашем банке. Вашим коммандос надо было не авторучки и тряпки подбирать, а документы, которые они приняли за сорные бумаги, по которым мы легко могли отследить природу поступаемой валюты», — таков был ответ бывшего министра.
Смародерничали, стало быть, наши, чтобы воровато воротить ворованное. Робин Гуды — благодетели из подмосковных лесов и чащей Балашихи…
Если живешь в стеклянном доме, не кидай в других камнями… Все думаю, а что у нас так, за здорово живешь, покрывали и укрывали выявленных мародеров? Нет, понимаю — не нам упрекать кого-либо в воровстве и во взяточничестве. Со времен Александра I и по наши дни классическим примером российского мздоимства могут служить слова директора Горного департамента Российской империи К.К. Скальковского. На слова подрядчика, желавшего получить лицензию на добычу драгоценных камней: «Я дам Вам три тысячи рублей, и никто об этом не узнает», он ответил: «Давайте пять и рассказывайте, кому хотите!» Андропов не побрезговал «бакшишем» и принял из угоднических рук угодническое подношение угодливых подчиненных: они подарили ему, шефу, взятую в качестве трофея винтовку Амина «ремингтон» с комплектом снайперских прицелов. С точки зрения правовой — безупречное дело. Винтовка есть, факт подношения не отрицаем, а пострадавшего — нет. Даже тело отсутствует.
И второе. Судьба свела похожих людей из одной упряжки — КГБ. Если взял Андропов, то почему то же самое нельзя сделать и подручному — они все тогда старательно чистили себя под шефа — Романову? Правда, он всего-навсего майор и вдруг Герой Советского Союза. Но если бы это писал не Федор, приведя убогонький аргумент в защиту Миши, а кто-то другой, посмекалистей, то и обращать внимания на звание не следует. Ведь Виктору Карпухину тоже присвоили Героя, несмотря на то что он — старший лейтенант и шарил с Берлевым у лифта по карманам убитого афганца. О чем это говорит? Правильно: расследование показало, что Карпухин не мародерничал. А вот Михал Михалыч… Что-то грешны вы, батенька. В системе Андропова ведь понапрасну не обманывались. Тем более, когда поставлена неоглашаемая задача (о ней не говорят прямо, но и понимают не криво): прикрыть и укрыть своих. При возможности и по возможности.
И что уж тут стенать и плакать, посыпая голову пеплом и усыпая розами свою распрекрасную фирму с еще более распрекрасными бойцами — непогрешимыми недотрогами. Человек, не сочиняющий свою судьбу и знающий себе цену, откидывает забрало и открыто смотрит в глаза противнику, тому же чистильщику нравственности из пресловутого Комитета госбезопасности. Показываю на примере, а вы внимайте, товарищ Бармин. Говорит человек весьма достойный — Валерий Востротин, хорошо известный бойцам групп КГБ — вместе в бой хаживали, из одной кружки водки попили на ступенях поверженного дворца: «Мы читали книги о войне, смотрели фильмы, в которых разведчики всегда курили трофейные сигареты, носили трофейное оружие. Мы были молодые и, увидев этот огромный дворец Амина, посчитали его одним большим трофеем. Он был по-восточному богато оформлен и по-современному оборудован: в каждой комнате видеомагнитофоны, приемники, телевизоры. Повсюду ковры, оружие: сабли серебряные, израильские „узи“… И, конечно, мы посчитали, что все это наше. Честно говоря, мысли не было что-то продать, на чем-то нажиться. Мы жили в палатках, и я думал: обвешу все палатки персидскими коврами, и будет солдатам тепло и красиво. В каждый взвод по две швейные машинки обмундирование подгонять. Каждому бойцу по пистолету Макарова, их там сотни лежали. В общем, набрали мы два грузовика этого барахла, никто нас не остановил, и мы приехали в Баграм. А потом нас как тряхнули!.. Мы, конечно, все вернули, но… В общем — ясно».
Вот так все просто у Валерия Востротина: и правдиво, и самодостаточно. И ясно. Без «охов» и «ахов», без гнева лжеправедного и желания упасть в обморок — как, дескать, обо мне так, о товарищах моих, замечательных и золотых, из когорты славнейшей, из КГБ… Так заявить, как Востротин, наверное, честнее будет, Федор! Тем более что сам Михаил Романов, за которого вы горою встали, и не припрятывал факта «боевого» мародерства: «Чудо-автомат „шмайсер“ стал моим боевым трофеем. Он больше не нужен был одному из телохранителей Амина».
По аналогии (понимаю степень кощунства!): бриллианты убитой жене министра нужны как летошний снег — без надобности ей, мертвой…
Заметьте, для кого-то завладение чужими вещами — это хороший подарок. Для другого разграбленное имущество — трофей. Вам легче будет уловить разницу, если я уточню: трофеи — это вещественная память о военных победах. Не мародерство! Почему, скажем, лейтенант Турсункулов не был обвинен в мародерстве? Он этого никогда и не скрывал: «Вместе со спецназовцами КГБ я побывал в кабинете Амина. Больше всего меня привлекла винтовка из его коллекции. На правах победителя взял с собой. Винтовку вскоре у меня забрали, попросили в качестве трофея для руководителя КГБ. Отдал, даже без сожаления. Что она мне, когда сам живой остался, вот что было настоящей радостью!»
Скажу, почему. Выверни у убитых карманы, выгреби все из них подчистую и снеси в «пункт приема», прописанный командиром, — и, оказывается, это вовсе не грех для бойца, и следует ему ожидать какое-никакое поощрение. А соверши то же самое единолично, втайне от всех, прибери ценности лично для себя — тогда согрешение неумолимо падет на душу офицера КГБ, и быть тому сурово и примерно наказанным.
Не это ли результат атмосферы инерции вселенской лжи и двойственных, без намека на нравственные устои, подходов? Когда в посольском раю с яблоками спецназовцам, назначенным херувимами, за выдернутую морковку сулил строгий выговор и неприятности по службе. И когда в дворцовом аду спецназовцам, назначенным подручными, за убийство людей сулили высокие поощрения и продвижение по службе. И еще когда десятки бойцов десятки раз обличенные в мародерстве, являют, как по команде, мотив-аргумент: мы, дескать, убивали не ради наживы. Это, мол, уже потом, попутно, как награду за пережитое, изъяли у мертвых — им уже ненужное.
Такие причинно-следственные связи хороши для простаков или для тех, кто желает казаться таковыми. Да, есть у меня и такой знакомец, старший лейтенант, который со своим взводом выходил на караванный путь, поджидал купца с товарами, идущего из Ирана, и жестоко расправлялся с ним и его людьми. Убивали всех до единого. Машины сжигали, трупы прикапывали, барахло забирали. Если товара оказывалось уж слишком много, часть загружал, другую подпаливал прямо в кузовах. В 1985-м военный трибунал ташкентского гарнизона осудил его на двенадцать лет усиленного режима. Скажите, что лучше: сначала ограбить купца с преднамеренным желанием обогатиться, а потом убить его и всех очевидцев или прежде убить врага, а потом обобрать его труп, обогащаясь?.. Вы можете уловить разницу? Не с точки зрения юридической квалификации, а исходя из моральных мотивов, отталкиваясь от нравственных начал?..
