– Вы не принимаете, государь? – с удивлением проговорил адъютант Наполеона.
– Да, не принимаю! Вы этим удивлены, генерал? Пожалуй, я объясню вам причину моего отказа: я не могу принять этого мира потому, что он для меня постыден. Если бы я принял, то унизил бы себя. Я король по милости Божией и по праву рождения и не хочу быть вассалом Наполеона. Я начал войну ради моей чести и чести моего народа. До сих пор счастье было на вашей стороне, но придёт время – всё, что вы от нас отняли, мы опять присоединим к себе. Ни я, ни моя армия не нуждаемся в великодушии вашего императора.
– Ваше величество, подумайте: если вы откажетесь от мира, то император сделается вашим заклятым врагом и уничтожит всю Пруссию. Вспомните, государь, у вас почти нет ни армии, ни крепостей, – как бы с участием проговорил Бертран.
– Нам принадлежит ещё Данциг.
– Если ваше величество отвергнет мир, то первым делом моего императора будет – взять Данциг штурмом.
Фридрих-Вильгельм как бы не слыхал этих слов и после некоторого молчания заговорил:
– Ещё вот почему я не принимаю мира: если я вступлю в союз с Наполеоном, то пойду против императора Александра, а он мой искренний друг и союзник. Я и Александр поклялись у гроба Фридриха Великого действовать совокупно в делах политики. Я никогда не буду клятвопреступником. Я король и держусь моего слова! – проговорил Фридрих-Вильгельм. – Я кончил, генерал. Скажите своему императору, что ни интриги, ни угрозы, ни обещания не заставят меня отказаться от союза с Россией, – добавил король и встал с кресла; этим он дал знать посланному Наполеоном, что переговоры окончены и он может удалиться.
Бертран откланялся и вышел из кабинета прусского короля.
Едва затворилась дверь за Бертраном, как король позвал Гарина.
– Вы слышали, князь, всё, что я говорил? – спросил у него Фридрих-Вильгельм.
– Слышал, ваше величество!
– Поезжайте и скажите генералу Беннигсену, как я ответил на предложение мне мира Наполеоном. Повторяю, я душевно предан императору Александру, я имею честь называть его искренним другом и постараюсь сохранить эту дружбу навсегда! Как велика моя любовь к Александру, так сильна ненависть к Наполеону…
Прусский король протянул князю Гарину руку и любезно с ним простился.
В замок Финкенштейн, где имел пребывание Наполеон, пришло неожиданное и радостное для него известие: Данциг, давно осаждаемый французским войском, наконец сдался[59] «со всем гарнизоном». Ни к чему не повело геройское мужество осаждённых пруссаков, коменданта генерала Колькрета и князя Щербатова[60] с храбрыми солдатами и казаками. Напрасно было пролито много крови и разрушено домов: французский генерал Лефебр[61] стеснял Данциг всё более и более; к французам на подмогу почти каждый день приходили свежие полки, между тем как число осаждённых уменьшалось ежечасно. Только сильная помощь могла спасти город от падения, но эта помощь ниоткуда не приходила. Комендант Данцига надеялся, что Англия, которая наконец соединилась с Россией и Пруссией, пришлёт помощь Данцигу. Правда, англичане прислали один корвет, вооружённый двадцатью двумя пушками с боевыми снарядами, но около города корвет сел на мель и был взят французами. Наш главнокомандующий на помощь Данцигу прислал семитысячный отряд, но маршал Удино[62] не допустил его до города; половина нашего отряда была взята в плен, а другая отступила. В этой схватке участвовал и Зарницкий со своим отрядом. В отряде был также и молодой юнкер Александр Дуров. При отступлении одна шальная пуля скользнула по плечу Дурова, он побледнел и зашатался.
– Ты ранен? – участливо спросил у него Пётр Петрович.
– Да, слегка, – превозмогая себя, чтобы не застонать, ответил Дуров.
– Какое слегка – ты бледен как смерть!
– Успокойтесь, Пётр Петрович, ничего, спасибо за участие. Это пройдёт. – Дуров зашатался и наклонился к седлу.
– Ах, бедняга, да ты даже сидеть не можешь.
Зарницкий приказал двум уланам поддерживать юнкера. Рана в плечо, хоть и лёгкая, но всё-таки причиняла ему жестокую боль.
По прибытии в свой барак Зарницкий хотел осмотреть рану Дурова.
– Снимай скорее мундир, – сказал он юнкеру.
– Зачем? – весь вспыхнув, ответил тот.
– Как зачем? Надо осмотреть рану: я сейчас пошлю за фельдшером.
– Не надо, Пётр Петрович, это не рана, а скорее царапина.
– Однако кровь всё идёт.
– Перестанет. Я пойду на перевязочный пункт, там мне и забинтуют.
– До перевязочного пункта не близко. Я сам перевяжу рану не хуже любого фельдшера. Эй, Щетина, полотенце и корпии, – крикнул денщику Зарницкий.
– Зараз, ваше высокоблагородие! – ответил тот.
– Не делайте этого, Пётр Петрович, не надо, – тихо проговорил Дуров, приготовляясь уйти из барака.
– Как не надо? Да что с тобой, братец? – с удивлением посматривая на юнкера, спросил Зарницкий.
– Я не сниму мундир, – твёрдо ответил Дуров.
– Да ты рехнулся! Или меня стыдишься? Может, ты и правду не мужчина, а красная девица?
– Я не сниму мундир, – повторил юнкер; он покраснел ещё более и ещё ниже опустил голову.
– Не снимешь? Странно!
Пётр Петрович пристально посмотрел на Дурова и быстро проговорил:
– Ты… вы женщина? Так? Я угадал?
– Да, угадали… До свидания…
Молодая женщина, Надежда Андреевна, дотоле известная под именем Александра Дурова, медленно вышла из барака подполковника Зарницкого.
– Вот так штука! Не ожидал! Женщину за казака принял! Да не один я, а все. Чудо! – с удивлением говорил сам с собой Пётр Петрович, поражённый неожиданностью. – Чудо из чудес.
– Вот, ваше высокоблагородие, полотенце и корпия, – поспешно входя, проговорил старик денщик.
– Не надо, можешь унести назад.
– Как? А раненый юнкер? Ему надо?
– Пошёл вон! Говорю, не надо.
– А где же юнкер? – оглядываясь, спросил Щетина. – Куда он подевался?
– Вон, говорю!
– А как же, ваше высокоблагородие, насчёт раны? – невозмутимо продолжал спрашивать денщик.
– Вон, чёрт! – выходя из себя, крикнул Пётр Петрович на денщика.
Щетина поспешно ретировался.
«А ведь он даром старик, а догадливее меня: сразу отличил девицу от парня. А я? Срам – да и только. Догадлив, нечего сказать! Женщину за мужчину принял. Фу! В пот бросило! Ну и женщина! Какое присутствие духа, какая неустрашимость! Жаль, Гарина нет… Приедет – вот удивится! Непременно надо с Дуровым поговорить… то есть не с ним, а с ней. Только не теперь. Приди она сейчас ко мне, я просто сгорю со стыда. А женщина она редкая!» – так раздумывал Зарницкий, маршируя по своему бараку с длинным чубуком в руках.
– Ваше высокоблагородие, юнкер пришёл, – доложил Щетина своему барину.
– Какой юнкер?
– Да наш юнкер, Дуров.
– Ну!
– Ну, пришёл. Доложи, говорит, подполковнику.
– А, понимаю; пусть войдёт, – засуетился Пётр Петрович и быстро стал застёгиваться на все пуговицы и охорашиваться.
– Слушаю, – как-то насмешливо промолвил денщик и вышел.
Вошла Дурова; плечо её было перевязано; она взволнованным голосом тихо проговорила:
– Господин подполковник… я… пришла просить вас…
– Готов, готов служить… Прошу садиться, – показывая на простую табуретку, растерявшись, сказал Зарницкий.
– Разумеется, наши отношения теперь не могут быть прежними?
– Да. Верно-с, теперь не то, как можно!
– Но я надеюсь, по-прежнему вы останетесь мне другом.
– Другом это можно-с, с радостью! Потому вы чудная женщина, чудная! – немного оправившись, ответил Пётр Петрович.
– Спасибо вам, господин подполковник! Я прошу вас, Пётр Петрович, никому не открывать, что я женщина.
– Как же это?
– Вы добрый, честный! Смотрите на меня по-прежнему как на вашего подчинённого…
– Этого, к сожалению, я не могу: прежде я почитал вас за юношу, а теперь…
– И теперь смотрите на меня как на юнкера.
– Удивительная вы женщина! Позвольте узнать ваше имя.
– Звать меня Надежда Андреевна, а фамилию вы знаете: я не меняла её. Итак, Пётр Петрович, при других вы будете обращаться со мною по-прежнему.
– Трудненько, барынька, трудненько.
– Прошу вас, мой добрый! Ведь вы не скажете, что я женщина, никому не скажете?
– Не скажу-с.
– И виду не подадите?
– Вы того желаете – я повинуюсь.
– Спасибо вам, мой дорогой, спасибо! Я… Я многим вам обязана, многим!
Дурова с чувством пожала своей нежной, маленькой ручкой большую, мускулистую руку подполковника.
– Только странно, как это вы в казаках-то очутились?
– Я, Пётр Петрович, как-нибудь вам всё подробно расскажу.
– Очень рад буду вас послушать… Знаете ли, Надежда Андреевна, я и теперь не могу прийти в себя от удивления… в нашем полку женщина-воин, она сражается, да как ещё, любому герою не уступит!.. Храбрость необычайная.
