Львиное Сердце - Бен Кейн

Боль в раненой руке ужалила почти сразу. Я стиснул зубы и постарался дышать глубже, говоря себе, что скоро станет легче. Что я найду лекаря, который зашьет рану, а также сумею правдоподобно объяснить, откуда она взялась.

– Нам нужно встать до рассвета, сэр, – прошептал Рис. – Вы притворитесь, что учите меня управляться с мечом. Я застану вас врасплох и сделаю вид, что ранил в руку.

Я удивленно посмотрел на него. Парень был достаточно взрослым, чтобы управляться с клинком, а несчастный случай во время упражнений – дело привычное.

– А ты голова, ничего не скажешь, – шепнул я в ответ. – Отличный план.

В темноте блеснули его зубы.

Я протянул здоровую руку и сжал плечо мальчика.

– Ты спас мне жизнь, Рис. Я этого не забуду.

Он снова улыбнулся.

– Я ваш человек, сэр. Навсегда.

Сердце у меня сжалось. Едва ли можно было заполнить чем-нибудь пустоту в моей душе, оставленную потерей семьи, но, лежа там, в купеческом доме, я понял, что не одинок.

Удивительно, но на следующий день все прошло удачно. Неспособный уснуть из-за боли в руке, я растолкал Риса, едва первые лучи света прокрались мимо занавесей. Во дворе не было никого, кто видел бы наш «бой», и парнишке не составило труда нанести удар, «причинивший» мне рану. Чтобы та выглядела возможно более свежей, я попросил его шлепнуть по моей пострадавшей руке плоской стороной клинка. Боль была такая, что я едва не потерял сознание. Когда я пришел в себя, то обнаружил много крови и свидетеля – одного из конюхов купца. Я обругал Риса и попытался дернуть его за ухо.

– Дурень! – орал я. – Погляди, что ты наделал!

Джон де Мандевиль не слишком впечатлился.

– Хорошенькое начало службы, – сказал он, с подозрением осматривая рану. Потом обратился к Рису: – Сколько тебе лет, парень?

– Двенадцать, сэр. Или тринадцать.

– Когда-нибудь из него может получиться мечник, – заметил он и отправил меня к лекарю, рекомендованному купцом.

Пару часов спустя, с тяжелой головой после мандрагоры, которую лекарь дал мне понюхать, прежде чем зашивать рану, с пульсирующей рукой, готовой взорваться, я нетвердой походкой приближался к дому купца. Рис шел рядом, и я мог опираться на него – большое подспорье, надо признать.

Филип был во дворе – держал коня герцога. Он осведомился о моей ране, но почти не проявил интереса к тому, как она появилась.

– Слыхал? – спросил он, как только я закончил.

Во мне шевельнулся страх.

– О чем?

– Двух людей герцога убили. Он в ярости.

– Убили? Здесь, в городе?

Я бросил взгляд на Риса, который притворился потрясенным.

– Ага. В трущобах. Рыцаря и его оруженосца.

– Да упокоит Господь их души, – сказал я, а про себя подумал: «Гори ты в аду, Фиц-Алдельм!»

Мне на миг стало жалко оруженосца, но если бы он выжил, то представлял бы не меньшую опасность для меня, чем его хозяин. Хорошо, что он тоже мертв. И в то же время нет, подсказывала совесть. Если про наше с Рисом деяние узнают, мы оба покойники.

Большая часть дня прошла в поисках того, кто прикончил Фиц-Алдельма и его оруженосца. При помощи городской стражи воины Ричарда вывернули трущобы наизнанку. Мы, оруженосцы, оставались в доме купца, занятые подготовкой к отъезду. Тревожное выдалось время: я не был уверен, что за нашей дракой никто не наблюдал. Кто-нибудь из посетителей таверны мог запомнить меня. Мне благоприятствовали два обстоятельства. У Филипа даже мысли не возникло, что я ходил не в церковь, а Ричард понятия не имел о моей ране. Я надеялся, что так все и будет продолжаться, иначе Ричард мог соотнести гибель Фиц-Алдельма, рыцаря из Стригуила, откуда прибыл и я, с моим ранением.

К наступлению темноты выяснилось, что наша причастность к делу не вскрылась. Владелец таверны назвал имена двух завзятых преступников. Их схватили и допросили – надо понимать, избили так, что на них не осталось живого места, – и они признались. Новость разлетелась по всему Саутгемптону быстрее молнии. Два Джона, Филип и Луи поехали с герцогом смотреть, как вешают негодяев. Раздираемый чувством вины и одновременно облегчением, я радовался, что меня не взяли туда. Я торчал в конюшне, начищая одной рукой сбрую Лиат-Маха. Риса я отправил подметать пол, но по отсутствию рвения было видно, что и он не в своей тарелке.

Наконец я встретился с ним взглядом.

– Что?

– Те люди невиновны, сэр.

– Цыц!

Я кивнул в сторону двери, за которой мог кто-нибудь ошиваться.

Мальчишка махнул метлой, подняв целое облако пыли.

– Но это так и есть.

– Угу, – буркнул я. – Не они это сделали. Мы. Хочешь поменяться с ними местами? Беги на площадь, может, успеешь раньше, чем их вздернут.

Рис яростно заработал метлой. Облачка пыли кружились и оседали в неуютной тишине.

– У нас на руках была смерть двух человек, – сказал я. – Да смилуется над нами Бог, но теперь этих смертей четыре.

Рис молча посмотрел на меня.

– Назад возврата нет, парень. Никто не вернет их к жизни. Мы можем сознаться… – Я говорил это с колотящимся сердцем, не зная, насколько глубоко в Рисе засело чувство вины. – Но тогда сами повиснем на веревке. Не за смерть преступников, как ты понимаешь, а за убийство Фиц-Алдельма и его оруженосца.

– Вы только оборонялись, сэр! И оруженосец заколол бы вас, лежачего, если бы я не…

– Ты спас мне жизнь, Рис, – повторил я. – Неужели тебя должны за это повесить?

– Нет! – яростно заявил он.

– Вот и я не хочу умирать за то, что дал отпор Фиц-Алдельму. – Я смягчил свой тон. – Давай сходим в церковь. Нам следует попросить прощения и поставить по свече за каждого из тех людей на площади.

Мальчик кивнул.

Мы сходили и помолились.

Странно, но из всех смертей, что я причинил за свою жизнь – в битвах, в пьяных драках, во время турниров, осад и схваток на море, – больше всего меня терзает гибель тех двух человек, которых я ни разу не встречал.

Седмицу спустя кровавое происшествие, случившееся той ночью в Саутгемптоне, и наше чудесное спасение от правосудия были забыты. Пользуясь периодом затишья – штормы налетали вот уже месяц, – Ричард переправлялся через Узкое море со своим двором и войсками, откликнувшимися на его призыв. До того единственным моим путешествием было плавание из Ирландии в Уэльс, и, глядя на исчезающий берег Англии, я гадал, увижу ли его снова. Рис, не бывавший дотоле на корабле, разрывался надвое: он то с восторгом внимал плеску волн и смотрел на раздувавшиеся паруса, то зеленел