тунику синего цвета. Эта туника, должно быть, доставала ей немного за колено, обычно женщины-британки носили более длинную одежду, однако Дитриху не раз случалось встречать жён охотников и пастухов, которые для удобства укорачивали свои туники именно до такой смелой длины. Жрица вытащила и костяные шпильки из своих волос, заплетя их в косу, которая толстой золотистой змеёй спадала по её спине, касаясь земли. «Наверное, если она встанет, косища будет до колен!» — подумал охотник.
— Доброго вам вечера! — произнёс охотник.
Брат и сестра разом обернулись.
— Ого! — обрадовался Крайк. — Совсем неплохо! С удачной тебя охотой, друг!
— Охота была хорошая! — Дитрих сбросил куропаток на землю, снял с плеча лук и колчан. — Но вы тут, как я вижу, тоже неплохо поохотились. Надеюсь, это не твоя добыча, Крайк? Чтобы завтра вновь сесть в седло, сегодня тебе нужно лежать.
— Я и лежу! — бритт с довольным видом похлопал рукой по своему простому ложу. — Это Риона отправилась на рыбалку и наколола на дротик несколько рыбин. Три жарятся, ещё три вон лежат, ждут своей очереди. А двух мы, уж прости, съели, не дожидаясь тебя, — очень хотелось свежатины.
Зеленоглазый нахмурился.
— Зачем же ты оставила его одного? — спросил он Риону. — А если бы на него напали?
Но жрица покачала головой:
— Я говорила тебе и повторяю: здесь опасности нет! Опасность будет дальше, по дороге в Долину туманов.
Её уверенность и успокаивала, и настораживала Дитриха. С одной стороны, он верил, что британка не хочет гибели своего брата, а раз так, то вряд ли приведёт их в ловушку. Но с другой стороны, Крайк — это Крайк, а он сам — совсем другое дело. Ему эта женщина враг, как бы она сейчас ни старалась убедить его в обратном. Да, он спас ей жизнь (за что даже не услышал благодарности!), однако её цель противоположна той, что стоит перед ним. Может быть, она надеется, сопровождая их, постепенно убедить брата в своей правоте и склонить на свою сторону? Ну, а Крайк? Крайк, который недавно назвал себя его другом? В его искренность хотелось бы верить. И всё же он — бритт, бывший раб и недавний враг Рима. И от этого никуда не денешься.
Эти мысли Зеленоглазый оставил при себе, никак больше не выказав своих сомнений.
— Ладно, — проговорил он, усаживаясь возле очага. — Раз есть уже зажаренная рыба, я не прочь ею и поужинать. Потом надо будет ощипать и зажарить на завтрак и завтрашний обед куропаток — дело нудное, но, я надеюсь, ты поможешь мне, да, Риона?
Она протестующе замотала головой, ловко стаскивая с рогатин вертел и принимаясь ножом снимать с него рыбу.
— Я сама их ощиплю и выпотрошу. Не годится мужчине делать женскую работу, если есть женщина. А ты, Зеленоглазый, будешь жарить дичь, покуда я готовлю её для жарки. Так выйдет справедливее.
— Рад слышать, что ты всё-таки женщина, хотя и жрица. В Риме мне доводилось встречать образованных весталок [36]. Так ей такой разве предложить приготовить обед? Ещё и обидится! А уж попросить что-то зашить, починить — ну, просто оскорбление! Они служительницы культа, и эти низкие занятия их не касаются!
— Вот видишь! — улыбнулась Риона. — Значит, я всё же лучше?
— Пожалуй! — Зеленоглазый рассмеялся. — Особенно если вспомнить, что служительницам Весты полагается давать обед безбрачия, а значит, идут в весталки обычно самые страшенные девицы, которым едва ли светит выйти замуж. Ну, а ты — красивая.
Жрица явно старалась не покраснеть, и ей это каким-то образом отчасти удалось. Но скулы и самые краешки ушей всё равно окрасились в алый цвет.
— Трудно понять тебя, Дитрих Зеленоглазый! Ты говоришь добрые слова, а ведь я вижу, что не нравлюсь тебе!
— И что в этом непонятного? — искренне удивился охотник. — Я не люблю друидов, но люблю красивых женщин.
Риона помолчала, раскладывая рыбу по берестяным тарелкам, потом вновь подняла глаза на тевтона:
— А разве твой Бог не запрещает тебе любовь к женщинам?
Несколько мгновений Зеленоглазый недоумённо смотрел на неё, потом расхохотался, да так, что едва не опрокинулся на спину. Он хохотал, тщетно пытаясь перевести дыхание и остановиться. Крайк, глядя на него, тоже начал смеяться. Что до Рионы, то она сперва хотела обидеться, но смех охотника был так заразителен, что женщина невольно усмехнулась раз, потом другой и даже прикусила губу, чтобы тоже не разразиться хохотом.
— Ну, а это к чему? — наконец спросила друидка. — Что такого смешного я сказала?
— Ты... ты сказала, будто Господь запрещает христианам любить женщин! Вот нет чтобы так же думали власти Римской империи!
— И что бы тогда было?
— Тогда они бы перестали нас преследовать. Если мы не любим женщин, не женимся на них, то, выходит, у нас не могут рождаться дети! Так зачем убивать христиан, заключать их в тюрьмы, зачем вообще нас трогать, коль скоро мы и так вымрем?
— А ведь и то правда! — Крайк залился смехом едва ли не громче Дитриха. — Если бы вам нельзя было жениться, то вас, верно, уж и не осталось бы на свете! За сто пятьдесят-то с лишним лет!
— Чтоб вам обоим проглотить по пиявке! — возмутилась Риона, тем не менее уже не в силах сдерживаться, и тоже начиная смеяться. — Я говорила не о праве жениться, а вообще о любви!
— Но чтобы жениться, сначала надо полюбить! — Дитрих вытирал слёзы кусочком холста, оставшимся после перевязки, которую они с Рионой сделали Крайку, и тряпка была уже совершенно мокрой. — А чтобы полюбить, нужно, чтобы женщина понравилась, показалась красивой, доброй, мудрой.
— О-о-о! — вырвалось у Рионы. — Вот только не лги! Нет таких мужчин, которым бы нравились умные женщины!
— Я что, плохо выразился по-кельтски? Я сказал не «умной», а «мудрой». Это же совсем разные вещи, тем более если речь идёт о женщине.
Риона посмотрела в лицо Дитриху, сощурив свои чёрные пронзительные глаза, но теперь в них тоже стояли слёзы, и взгляд не получился, как прежде, подчиняющим и завораживающим.
— Ну, и какую же женщину ты считаешь мудрой, великий охотник?
Он ответил, не раздумывая:
— Такую, которая умеет скрыть от мужчины свою глупость, если она глупа, и свой ум, если она умна.
