отказался. Ему претили воспоминания о Гражданской войне, о боях Добровольческой, а затем Русской армии. Ему надоела белогвардейская среда, даже несмотря на то что это семья родственная. Он мечтал о возвращении в Россию, в Советскую Россию. Непонятная многим в этом русском зарубежье тоска по Советам, которые, по сути, Леонид так и не успел узнать, глодала его сердце, в нем навсегда остались мысли о всеобщем равенстве, о братстве, революционной идее. Он пытался каким-то образом найти в Югославии своих единомышленников, чтобы не в одиночку, а совместно искать возможности связаться с родиной. Но его откровения могли лишь навредить ему.
Приехав в Белград, он не стал являться к военному агенту Врангеля генералу Потоцкому. Решил самостоятельно искать работу. Тогда в Белграде была Державная комиссия по русским беженцам. Помимо того, что эта комиссия выплачивала пособия русским беженцам – от 240 до 360 динаров (последняя сумма предназначалась для инвалидов и детей, которые не могли иметь другого заработка), она же и трудоустраивала молодежь. Да еще направляла на бесплатные курсы сербского языка. Но что он умеет? Недоучившийся студент, не имеющий никакой специальности? Только чернорабочим. Вскоре ему удалось устроиться чернорабочим на стройку. Таскал кирпичи и мешки, размешивал цемент, вбивал сваи в землю. Национальный состав на стройке был пестрым: и русские, и венгры, и сербы, и даже цыгане.
Условия работы были тяжелейшие, никакая техника безопасности не соблюдалась, но хозяина строительной компании Ненада Тадича это абсолютно не волновало. Ему важно было быстрее освоить полученные деньги, возвести один объект и тут же приняться за следующий. Если же кто из рабочих не справлялся или решался на перекур в неположенное время, Тадич самолично мог такому пересчитать зубы, предупредив, что если это еще раз повторится, он просто выгонит этого недотепу. К тому же Тадич напридумывал разные виды денежных штрафов за малейшие провинности. А зарплаты и так были небольшие, да и обеды не слишком шикарные. С юношеских лет склонного к социальной справедливости Леонида Линицкого это бесило, он втайне сжимал кулаки, но до поры до времени сдерживался. Пока не произошел несчастный случай на стройке: стропы на лебедке оборвались и на головы строителям посыпались кирпичи и мешки с цементом. Двух рабочих убило, еще троих ранило. Взбешенный Тадич примчался на стройку и, с сигарой в зубах, стал орать, что он всех уволит и наберет новых рабочих, если эти не умеют или не хотят работать.
– Товарищи, почему мы позволяем директору относиться к себе, как к рабам, – не выдержал Линицкий. – У нас перед глазами есть прекрасный пример, когда сами рабочие могут снять директора. Это происходит в первой стране, строящей социализм, самый прогрессивный строй. Советская Россия заботится о нашем брате, рабочем.
– А что ты предлагаешь? – спросили его строители.
– Я предлагаю начать забастовку. И не прекращать ее, пока Тадич не выполнит наши условия: обеспечить технику безопасности, повысить заработную плату, сократить рабочий день до 8 часов…
К сожалению, в страхе потерять работу Линицкого на стройке никто не поддержал. Когда же до Тадича донесли призывы русского к забастовке, тот вызвал Линицкого к себе.
– Послушай, Линицкий, я уважаю и люблю русских братьев. Вы дали нам образование, помогли обрести свободу. Не зря же наш народ говорит: нас и русских двести миллионов, нас без русских полгрузовика. Я принял близко к сердцу трагедию, которая привела вас сюда, к нам, в Сербию. Дал тебе работу, наконец. Но что тебя здесь не устраивает?
– Несчастный случай на стройке уже не первый. Люди измотаны, устали, работают без выходных, за мизерную зарплату, да еще и по двенадцать часов в день. Так нельзя. Мы же не скоты и не рабы.
– У меня есть сроки. Если я их не выдержу, с меня возьмут неустойку, а это скажется на вашей зарплате, потому что я сумму этой неустойки вычту из вашей зарплаты. Видишь, замкнутый круг получается, – усмехнулся Тадич. – Но я, с другой стороны, никого насильно работать на себя не заставляю. Если тебе не нравится у меня, можешь уходить и искать себе другую работу.
– Что же, мне придется так и сделать, – Линицкий в упор посмотрел на хозяина.
– Иди в кассу, я скажу, чтобы тебя рассчитали. И немедленно освободи общежитие, – грубо произнес Тадич, давая понять, что разговор окончен.
Линицкий снова оказался на улице. Денег же, которые ему заплатил при расчете Тадич, не могло хватить надолго. Леонид стал судорожно искать работу. Ходил по городу, читал объявления в газетах. Он довольно быстро освоил сербский язык, да и алфавит немногим отличался от русского.
И вскоре наткнулся на объявление: требуется кочегар на суконную фабрику. Фабрика располагалась почти в самом центре Белграда. Оттуда были хорошо видны развалины старой турецкой, некогда мощной крепости Калемегдан, куда в последнее время любил захаживать Линицкий и с высоты осматривать город, а также любоваться протекающей снизу красавицей Савой, чуть поодаль дарящей свои воды Дунаю. Особенно любил приходить сюда по вечерам, когда огненно-красное заходящее солнце нависало над самой Савой, ее мутные воды смешивались с темной синькой Дуная, чуть тронутой золотом у правого берега. Любил наблюдать, как все медленно блекнет, чтобы наконец слиться с наступающими с востока сумерками. Далеко за излучиной Дуная краснели черепичные крыши Земуна.
Недолго думая, Леонид направился на эту фабрику.
Еще в 1897 году немцы на паях с местным промышленником Александром Обрадовичем открыли в Белграде полотняную фабрику, а год спустя немец Михель в сербской столице открыл уже суконную фабрику. Однако война внесла свои коррективы – немецких фабрикантов здесь не очень-то жаловали, и они вынуждены были распродавать свои активы. В Белград хлынули богатые промышленники из богатого южного города Лесковца, и, таким образом, суконная фабрика оказалась выкупленной Костой Иличем.
Илич знал, что владельцы суконного завода в Парачине, братья Владо и Славко Теокаревичи, охотно принимали на работу русских, доверяя им даже ответственные посты – электрическую станцию, счетоводство, заведовать складами. А группа казаков даже охраняла заводской комплекс. Потому и никаких проблем в том, чтобы взять кочегаром молодого русского парня, он не видел. И вот уже Леонид Линицкий оказался на большом предприятии, где работало несколько сот человек.
Некоторое время Линицкий присматривался. К работе, к людям, к директору. Поначалу уставал, постепенно привык. К тому же пока его устраивало то, что здесь ему платили больше, чем на стройке – до полутора тысяч динар. На эти деньги можно не только снять недорогое жилье, но и что-то еще откладывать, хотя сербы на этой работе получали больше. Однако мысль о социальной несправедливости и
