Ознакомительная версия.
Вдруг в самое Светлое Христово Воскресенье – 6 апреля 1794 года – прозвучал кровавый набат варшавской заутрени…
Вместо красного яйца – потоки пурпурной человеческой крови пролились в этот день, когда особенно громко слова мира, всепрощения и любви звучат и раздаются во всех христианских храмах…
Сомненья нет, что победители вели себя вызывающим образом, как это бывает всегда. Побежденные были озлоблены, таили вражду, готовую вспыхнуть при каждом удобном случае, собирались отомстить…
Но вожди понимали, что начинать снова борьбу вслед за недавним поражением – безумно. И только обещание поддержки и помощи с чьей-нибудь стороны, у которой много денег и сил, могло дать толчок, открыть выход для неумолимой народной вражды и мести.
Так было сделано…
За варшавскую заутреню Суворов скоро отплатил пражской резней.
Вызванный спешно из Херсона, он, не отдыхая, прискакал сперва в Петербург, потом на место действий.
История записала на своих страницах все, что совершилось потом. Она будет судить и правых, и виноватых.
Но Зубову и тут посчастливилось. Он получил новые награды, новые земли и души… И с удвоенной силой возобновились приготовления к великому персидо-индийскому походу, который теперь стал мечтой Екатерины, как раньше был мечтой Зубова.
* * *
После сильных бурь всегда наступает пора усталости, затишья.
Таким затишьем был отмечен конец 1794 и следующий за ним год.
По крайней мере – во внешней политике России. А так как весь аппарат, правящий этой огромной страной, все министерства и кабинеты, по удачному выражению принца де Линя, помещались на пространстве двух вершков: между висками Екатерины, в ее голове, – то отдыхала и сама императрица.
А отдых был необходим. Кроме душевных потрясений и забот, телесные недуги сильно напоминали о начале конца.
Особенно беспокоили всех сердечные припадки и признаки водянки, от которой напухали ноги, низ живота.
Потом на ногах открылись какие-то нарывы. Они были неприятны сами по себе.
Но дышать стало легче, ноги не так затекали. Мощная, здоровая натура сама боролась с недугом, нашла исход дурным сокам.
Одно печалило императрицу: она не могла уже ходить много и легко, как прежде каждое лето, по аллеям царскосельского парка, зимой – по залам Эрмитажа, по его зимнему саду.
Опираясь на трость, ходит Екатерина и часто садится отдыхать. О том, чтобы по-старому принять участие в играх молодежи, бегать с ними по лужайкам, – и думать нечего!
Но любит она глядеть на юное веселье.
А его много теперь в доме.
Принцесса Луиза Баденская, в святом крещении – Елисавета Федоровна, прелестная молодая жена юного Александра, внесла новую жизнь и очарование в интимный круг усталой императрицы.
Всегда спокойная, ясная, веселая, готовая побегать и порезвиться, как дитя, несмотря на свои серьезные, даже печальные глаза, Елисавета овладела любовью Екатерины и расположением всех окружающих…
Чудесный августовский вечер готов спуститься на сады и дворцы Царского Села.
Большая зеленая лужайка у пруда звенит от молодых голосов, оживлена группами кавалеров и дам в легких, простых нарядах, как любит Екатерина.
Здесь мужчины в будни все во фраках, дамы без пудры и кринолинов или фижм.
Императрица сидит на скамье и любуется милой картиной.
Длинной вереницей вытянулись пары. Впереди – высокий, толстый Державин.
Он своим звучным голосом произносит заветные слова:
– Горю, горю, пень!..
– Чего ты горишь? – спрашивает Зубов, стоя в первой паре с Елисаветой.
Во второй паре – Александр с Варей Голицыной, смуглой, очаровательной девушкой, с которой он на вид так же дружен, как и его пятнадцатилетняя жена.
Дальше – Константин с молодой графиней Брюс, за которой теперь ухаживает, что выражает щипками и толчками. А когда ему за это девушка начинает драть уши, он целует мягкие руки до боли крепко, даже кусая их…
Желая угодить Екатерине, стоит в паре и толстая графиня Шувалова, затем любимая фрейлина государыни, побочная дочь Бецкого, Александра Сергеевна де Рибас, урожденная Соколова, княгиня Екатерина Александровна Долгорукая, за ней – прелестная, здоровая, тайно обвенчанная много лет с мужем и недавно прощенная за это княжна Нарышкина, Жозефина Потоцкая и много других стоят в этой блестящей веренице. Кавалеры тоже свои. Из молодых – одни дежурные камер-пажи, разобравшие фрейлин. А то больше люди почтенные. Седые без пудры. Но «матушка» веселится с молодежью, веселятся и они…
Кончен допрос.
– Раз, два, три… Лови! – кричит Зубов.
Пара разделилась, переменясь местами для отвода глаз Державину.
Мчатся оба по лужайке. Он вправо, она влево, к пруду…
Державин, багровея от одышки и напряжения, старается догнать Елисавету.
Без шляпки, повешенной тут же, на кусте, мчится вперед красавица, едва касаясь ножками земли, легкая, воздушная, как эльфа… но такая стройная и полная созревающей женской силы и прелести… Волосы светлым каскадом вьются по плечам, веют по воздуху от быстрого бега… Лужайка делает уклон к воде. И еще быстрее несется она, порою через плечо поглядывая, где Державин, где ее пара.
А Зубов уже резко повернул мимо Державина, видя, что тот отстает, и приближается широким, упругим бегом, словно желая защитить слабую нимфу от насилия нападающего сатира.
Вот он близко… На влажной траве, у самой воды, Елисавета поскользнулась, заколебалась, словно на лету, но удержала равновесие…
Но Зубов был уж тут.
– Боже мой!.. – вырвался у него крик испуга, и, словно желая охранить ее от падения, он обеими руками крепко сжал ее гибкий стан – довольно смело и неловко.
– Пустите… оставьте… Видите, я не падаю… На нас смотрят. Что подумают? – почти недовольно говорит она, чувствуя, что руки размыкаются у ней на груди гораздо медленнее, чем бы это следовало…
Мимо усталого, пыхтящего Державина, отирающего большим цветным фуляром мокрый лоб и лицо, прошла на свое место красивая пара.
Екатерина обратилась к графине Шарлотте Карловне Ливен, ставшей потом светлейшей княгиней, воспитательницей внучек Екатерины, и к Луизе Эммануиловне де Тарант, герцогине де Тремуйль, своей статс-даме, сидящей рядом:
– Как хороша эта милочка! Жаль, художника нету. Вот бы срисовать!
– Да и генерал на удивленье! – любезно ответила герцогиня.
Ливен промолчала.
Игра шла свои чередом.
Вот Константин, взяв путь к озеру, завертелся зайцем, уходя от Державина, которому надоело ловить, почему он и решил поставить на свое место великого князька.
Неуклюжий на вид, Константин увертлив. Державин упорно гонится… Вот настиг, ухватил… Но юноша выскользнул. Державин не рассчитал движения и, поскользнувшись на влажной траве, грузно упал на правую руку…
Все кинулись к нему, подымать и очищать стали.
Вдруг поэт скорчил гримасу и глухо застонал.
– Что с вами, что такое?
– Что случилось, Гавриил Романыч? – подойдя, спросила императрица.
– Да я… да вот… – Не досказав, с новым стоном Державин опустился на траву, бледный, без чувств. Его перенесли во дворец, позвали врачей. Оказался вывих.
– Печально кончились наши игры, – заметила Екатерина, когда ей донесли о результатах осмотра.
Но и с другой стороны игра эта кончилась не совсем хорошо.
Когда унесли поэта, общество еще осталось на лугу.
Елисавета с Голицыной отдалились от других, вошли в темную аллею и стали гулять в ней, по-дружески делясь маленькими секретами и впечатлениями.
Никто почти не заметил, куда ушли обе подруги, и не обратил внимания на их отсутствие.
Зубов, незаметно подойдя к гитаристу-виртуозу Санти, который о чем-то говорил со стариком Штакельбергом, спросил:
– Романс с вами?
– Готов, ваше превосходительство.
Итальянец передал Зубову свернутый в трубочку нотный листок, перевязанный красивой лентой.
– А вы не заметили, в какую сторону прошли Голицына и… великая княгиня?
– Я? Нет, генерал…
– Сюда, сюда… в эту сторону, – негромко сказал Штакельберг, глазами указывая место. – Я нарочно последил… За каскадом прямо…
– Благодарю вас…
И Зубов быстро направился в сторону совершенно противоположную, миновал лужайку и за кустами вернулся туда, где была указанная аллея.
Только один человек заметил этот маневр.
Александр со своим спокойным видом и ясным взором болтал с дежурным камер-юнкером – графом Растопчиным.
Что-то мелькнуло такое на лице собеседника, что заставило молодого князя не только насторожиться, но и кинуть незаметный осторожный взгляд в сторону, направо… Там заметил он среди зелени фигуру Зубова, который направлялся в ту же сторону, куда ушли недавно Елисавета и Голицына.
Чуть-чуть ярче блеснули глаза Александра. Но, не меняя тона и позы, он продолжал свою беседу с Растопчиным:
Ознакомительная версия.
