— Товарищ генерал, разрешите обратиться к капитану Рывчук?
— Обращайтесь!
— Наташа, звонит бабушка. Вовочка заболел, — сообщила расстроенная Марина.
Не спрашивая разрешения, Наталья Васильевна выбежала из операционной.
Марина Юрлакова настояла на том, чтобы Наташа привезла сына и свекровь в Москву. Весь свой досуг Марина отдавала теперь малышу и называла себя его крестной мамой.
«СЛАВНОЮ СМЕРТЬЮ ПОЧИЛ...»
Наталья Васильевна, увидев гостью, растерялась. Она по-прежнему любила мать Володи Рывчука, хотя и не искала с ней встречи. Сердце матери ревниво. К чему ненужные объяснения? Они могут ранить Екатерину Сергеевну. Ей и так в жизни много испытаний выпало.
— Вы в Москве? — вместо приветствия спросила ее Наталья Васильевна.
— Как видишь! Ну, может быть, хотя бы в комнату пригласишь...
— Да, да! Конечно! Пожалуйста, входите...
В комнате беспорядок: всюду валяются игрушки, одежда Вовочки. Он с Мариной только что ушел гулять. Наталья Васильевна с облегчением подумала: «Хорошо, что ушли. Не будет посторонних при тягостной встрече».
— Может, чайку попьете? Я быстро! — Наташа пошла к дверям.
— Подожди ты с чаем... — Екатерина Сергеевна внимательно посмотрела на портрет Вялых. — Он?
— Я вам писала... Вы получили мое письмо? Правда, ответа я не дождалась...
— Письмо? — Екатерина Сергеевна зажгла папиросу, сделала две затяжки и ткнула ее в пепельницу. — Сама пришла... Наркомат в Москву вызвал. Посылает на фронт бригаду посмотреть нашу продукцию в действии... Так какого ответа ты от меня ждала?
Действительно, какого ответа могла она ждать от свекрови?
— Мы еще со школы были знакомы... Он хороший человек... — Наташе и самой неприятен ее извиняющийся тон.
— Знаю! Володька Вялых на «Красной звезде» работал. Он товарищ моего сына... Однако засиделась я у тебя...
— Что вы! Только минутку побыли... Может, все-таки чайку попьете?
Екатерина Сергеевна молча вышла в коридор, надела пальто.
— Чья это комната?
— Подруги. Вместе в госпитале работаем.
— Тесно, небось, вам тут с ребенком?
— Ничего. В тесноте, да не в обиде...
Екатерина Сергеевна достала из кармана бумагу.
— Вот тебе доверенность. Переходи в мою квартиру. Мы не скоро в Москву вернемся.
— Ну что вы! Зачем?
Но Екатерина Сергеевна уже затворила за собой дверь.
На кладбище районного центра — свежезасыпанная могила. У ее изголовья вместо памятника снятый с самолета пропеллер. В него вмонтирована фотография Арсения Александровича Рывчука. Под ней лаконичная строчка: «Погиб смертью героя в боях за Родину».
Не думала Екатерина Сергеевна, когда рвалась на фронт, что такой печальной будет последняя встреча с любимым. Прибыв на фронт с группой работников наркомата, Екатерина Сергеевна попросила, чтобы ее направили в бомбардировочный полк, в котором служил Рывчук. Фронтовики обрадовались — бомбардировщики базировались в районном центре, на почтительном расстоянии от линии фронта. Там товарищ из наркомата будет в большей безопасности, чем на передовой.
Командир и замполит полка приняли Екатерину Сергеевну любезно. В конце беседы, смутившись, она попросила встретиться с одним старым знакомым, который служит в этом полку.
— Пожалуйста. Сейчас вызовем. Как фамилия? — охотно согласился подполковник, командир части.
— Рывчук... Арсений Александрович...
— Печально... Очень прискорбно... — забарабанил пальцами по столу подполковник. — Инженер полка Рывчук позавчера погиб, отражая налет «юнкерсов» на аэродром.
— Геройски погиб! — подхватил замполит. — Четыре «юнкерса» появились над аэродромом, когда мы готовились к вылету. Военинженер из зенитного пулемета открыл огонь. Один из «юнкерсов» упал на взлетную площадку. Взрывной волной Арсения Александровича швырнуло на турель пулемета. Ему пробило грудь. В кармане гимнастерки инженера полка рядом с партийным билетом лежало письмо к сыну. На конверте не было адреса...
Потом Екатерина Сергеевна беседовала с техниками, мотористами, с теми, кто служил под началом инженера полка Рывчука. Его называли любовно «батей», своей партийной совестью.
У могилы Екатерина Сергеевна словно окаменела. В который раз она хоронит любимого, а он не умирает. Он продолжает жить в ее сердце, в мыслях. И эта могила не вырвет его из сердца.
— Любовь бессмертна! — неожиданно для себя вслух произносит Екатерина Сергеевна банальную фразу и оглядывается: не слышал ли кто?
Странно, наверное, выглядит со стороны женщина с седыми волосами, с лицом, испещренным морщинами, произносящая эти высокопарные слова. А что в этом странного? И Екатерина Сергеевна уже громко говорит:
— Бессмертна, любимый!
НА БАЗУ НЕ ВЕРНУЛСЯ...
Приказ был предельно краток: «Краснознаменному истребительному авиационному полку прикрыть группу бомбардировщиков, идущих на задание к Клайпеде».
Взревели моторы, порывистый ветер погнал волну по зеленому полю. Одна за другой уходили на задание машины.
Полет проходил спокойно. Над Клайпедой бомбардировщики появились неожиданно. Зенитки открыли огонь, когда бомбардировщики уже отбомбились. Владимир Вялых видел, как взметнулись в порту огненные столбы.
Самолеты возвращались на базу по другому маршруту. Под крылом виднелись лесные квадраты, затерявшиеся среди деревьев дома, поблескивали озера, как нитка жемчужного ожерелья, извивался среди лесов Неман.
И вдруг сигнал тревоги. Владимир замечает слева строй немецких бомбардировщиков «Ю-87» в сопровождении «мессершмиттов».
Советские истребители вступают в бой.
В оптическом прицеле Владимир Вялых видит «юнкерс» и нажимает на гашетку. Словно ненависть сердца, несутся к бомбардировщику трассирующие пули. «Юнкерс» взмывает вверх, затем резко падает вниз. Его окутывают клубы черного дыма, сквозь которые пробивается пламя.
— Чертям кланяйся! — кричит Владимир и ловит в оптический прицел второй «юнкерс».
В этот момент раздается оглушительный треск, и будто невиданный великан наступает могучей ногой на хрупкое тело «ястребка». Горло Владимира обжигает едкий запах пороха и бензина. Он машинально отстегивает ремни, отодвигает фонарь кабины, напрягает усилия и выбрасывается из истребителя. Пальцы нащупывают кольцо парашюта. Владимир рвет кольцо. Глаза впиваются в быстро приближающиеся кроны могучих деревьев... «Наталка, родная... Неужели сына не увижу?!» Владимир подтягивает тросы, парашют скользит. Меж лесных великанов — небольшая полянка. Вот бы на нее и приземлиться! Почему не слушается правая рука?
Ощетинившиеся ветви дерева яростно рвут надувшийся шелк. Развесистый дуб захватывает в объятия пришельца с неба. До земли близко, а Владимир не может вырваться из парашютного плена. Обрезать тросы! Но правая рука не повинуется, не может достать из кармана нож. Отстегнуть парашют! На аэродроме это так несложно. А сейчас почему-то не хватает сил. Все вокруг слепящее, белое. Белые круги перед глазами, белые хлопья снега, белые ветви деревьев, белый шелк, белая могила, белая смерть,,,
В очередной сводке Совинформбюро лаконично было сказано о воздушных боях, количестве сбитых самолетов противника и о не вернувшихся на свою базу советских соколах.
Командир Краснознаменного истребительного авиационного полка приказал вывесить листовку, привезенную комиссаром. Писарь приколол ее к стене канцелярскими кнопками. Листовка, словно магнит, притягивает к себе каждого заходящего в штаб. Люди подолгу разглядывают снимок, снова и снова перечитывают рассказ о подвиге летчика.
На войне, да еще среди моряков и летчиков трудно кого-нибудь удивить подвигом. Смелость, риск, самоотверженность в бою — качества, само собой разумеющиеся у людей, избравших профессию летчика. Бывалые воины не умеют расточать похвалы, глубоко в сердце прячут горечь утрат, память о погибших друзьях. Прочтет однополчанин листовку, нахмурит брови, вздохнет, скупо скажет: «Настоящий летчик! Вот и в последнем бою здорово врезал «юнкерсу»...»
Молодые матросы, девушки-связистки допытываются подробностей — не обстреляны еще, не обвеяны морскими ветрами.
Какие подробности можно вспомнить, когда в воздухе такое светопреставление творилось!
— Что же все-таки случилось со старшим лейтенантом? — расспрашивает Владлена молоденького, летчика.
— Старшему лейтенанту Вялых на этот раз не повезло: снаряд угодил в его машину. Может, и успел он выпрыгнуть с парашютом на землю, захваченную врагом...
— Был человек — и нет человека! — пригорюнилась связистка. — А дома писем ждать будут... Надеяться на встречу... И никто не сможет ответить, где его могила...
— Это вы точно заметили. Сколько времени прошло, а каждый день на его имя письма приходят. И все один и тот же почерк. Видать, жена. Надо бы ей ответить. А как про такое напишешь?
