Опираясь на руку подруги, вышла к столу Эмилия.
Все заметили, как она выглядит, какие черные тени у нее залегли под глазами. Но никто не проронил ни звука. Да и другие выглядели тоже довольно плохо.
От слез нос и веки припухли у пани Зиберг. Бледен, угрюм Дельвиг… Совсем убитая, несчастная, сидит и ничего не ест панна Аннета, хотя и любит покушать, а стол пани Зиберг уставлен отборными деликатесами…
Почти в молчании проходит обед. Только мажордом в ливрее вполголоса отдает приказания лакеям, стоящим за каждым стулом и меняющим блюда. Обронит слово-другое хозяйка, ответит ей гость. И опять молчание.
После обеда скоро собрался домой Дельвиг. Эмилия, как всегда, провожала его…
Остановясь в одной из комнат перед самой прихожей, Дельвиг заговорил:
— Не провожайте дальше, графиня. Вы же… не совсем здоровы, как видно, сейчас… А все-таки… я должен вам кое-что сказать…
— Прошу вас… Говорите!
Усталым, чужим каким-то голосом сказала это Эмилия.
— Я… глубоко ценю откровенность, которою вы удостоили меня сегодня, графиня… И должен отплатить тем же… Я ведь должен проститься с вами… и с баронессой! Я уезжаю… перевожусь в Бобруйск… Постараюсь забыть все дурное и хорошее, что пережил здесь. Постараюсь даже утешиться, как, по вашим словам, неизбежно для людей. Так лучше!
— Да… так лучше, вероятно! — словно печальное, слабое эхо раздалось в ответ.
— Вот и вы говорите… Я, конечно, перед самым отъездом еще загляну… А сегодня… есть одна важная весть… Я не мог написать… не мог никому поручить… Вы не волнуйтесь… Еще ничего опасного нет… Но уже дали знать из Овсейевского бора… Что там собираются холопы… и люди из соседних местечек и хуторов… много людей… Что там слышна стрельба… Идет какое-то военное ученье… И что видели вас там… Вы приезжали… уезжали… Если можно, поберегите себя… и других… Власти собираются сделать наезд. Будьте готовы… Я узнал это не по службе. И считаю себя вправе… Ну, словом, все равно! Вы должны меня понять…
— О, конечно! Благодарю вас, барон. И по возможности постараюсь исполнить ваш… последний… дружеский совет…
— Последний? Кто знает… Но… может быть, и так! Простите! Прощайте.
Крепко прижались его сухие губы к пылающей руке девушки, и он вышел, даже не ощутив прикосновения губ девушки к его волосам, до того оно было легко и мимолетно…
"Зачем я отпустила его?" — снова мелькнуло в уме Эмилии, когда смолкнул шум твердых, быстрых шагов.
"Зачем… зачем я говорил так с нею?.. Зачем не сказал другого?.. Как я мог ее оставить?" — в сотый раз повторял себе Дельвиг, пока конь его ровной, размашистой рысью подвигался к Динабургу. Но каждый раз, не находя ответа, только давал шпоры коню, подбирал туже повода, и конь после порывистого скачка на некоторое время менял прежний ровный бег на быстрый, широкий галоп…
Радостные вести сообщили Эмилии ее двоюродные братья Фердинанд и Люциан Платер в Антуазове, у дяди Гаспара, куда она приехала к вечеру, 26 марта по старому стилю, а по новому 10 апреля, вместе с теткой, побоявшейся отпустить больную еще девушку одну.
После ужина целая маленькая сходка собралась в комнате, отведенной для Эмилии. Явились сюда ее кузены Фердинанд, Люциан и даже Владислав, мальчик 13 лет. С ними пришел еще один ученик школы подхорунжих в Динабурге, Александр Рыпиньский, не меньше всех трех кузенов давно и безнадежно влюбленный в Эмилию. Десятилетняя Магда Платер тоже, как мышка, притаилась в уголке большого турецкого дивана и с пылающим личиком жадно ловила каждое слово долгой оживленной беседы.
Братья, спеша, перебивая друг друга, сообщили, что уже вчера утром отважный молодой Юзеф Грушевский и Бенедикт Калиновский, не дождавшись из Либавы предводителя, Станевича, который поехал закупить оружие, опасаясь, что всех арестуют ввиду доноса, посланного Храповицкому, — подняли знамя восстания в Россиенах, по примеру шляхтича Борисовича и кмета Гидрима. 200 человек российских гусар, весь гарнизон города вместе с капитаном Бартоломеи перешел за прусскую границу, спасаясь от плена. Отряды и вожди везде готовы. Херубович и Шемиот в Шавлях, Яцевич в Тельшеве назначили общий сбор отрядам через два дня, на воскресенье… Вот и вся Самогития готова! В Тельшеве уже устраивается школа инструкторов, чтобы подготовить руководителей для народных легионов. В Ворнях будет пороховой завод и литейный — для пушек. Не хватит меди — ксендзы обещали отдать все колокола из костелов… Викарный, Петрулевич из Вильно, член Тайного Комитета, вместе с другими, с Пшедлавским, с Волловичем, Непокойчицким и Залесским — дают средства, сообщили также, что на днях в Полангене пристанет большое английское судно с оружием для "партизан". Юзеф Заливский перед отъездом к своим отрядам и эмиссар из Варшавы Ян Гротковский поручились, что шхуна уже вышла в путь.
При помощи банкира Гранмана полковник пан Жерминьский устроил все дело… Литва тоже не отстает. Виленские отряды собрались под знаменами капитана Гицевича, Парчевского и князя Огинского Гавриила, с которым идет на бой и его княгиня Габриэла… Они поднимут Троки и всю округу кругом!..
— Княгиня идет? — спросила только Эмилия, слушавшая рассказы братьев, снова умолкла и продолжала слушать, вся оживая, розовея от желанных вестей.
— Да, и княгиня!.. Ковно, Свенцяны, Видзь — все сразу запылает, как в огне! Полковник Пшездецкий поклялся: жив не будет или в тот же день овладеет Ошмянами… Там большие склады патронов и казна войсковая россиян. А в Поневеже — граф Потоцкий и Кароль Залусский соберут временное правление. У Залусского уже шесть тысяч людей наготове. Перед началом дела! Что же будет потом… Он собирается напасть на Безобразова в Вилькомире. Там их главная сила…
— А в Беловежье — пан Ронко уже образовал целую "лесную гвардию" из своих сторожей. Оружие у них отборное, от россиян! — перебил Фердинанд. — Как станет Дибич отступать из-под Варшавы, они ему испортят много крови… А из-за Немана скоро придет большой корпус коронных регулярных войск нам на помощь! Вильна, Ковно, Гродно, все магазины и склады россиян заберут… Тогда…
— А что же ваши товарищи? Как они решили? — спросила Эмилия, все время занятая одною мыслью. — Что вы сами, милые кузены, намерены теперь делать?
— Школа наша, как один, все сто восемьдесят человек, готовы… хоть завтра в бой! Конечно, следить за нами стали. Да мы тоже умеем обмануть начальство. И если только нас, как всех офицеров-поляков Литовского корпуса, не вывезут в Россию… Знаешь, более тысячи их услали.
— Не вывезут! — перебил Фердинанда младший брат. — Мы раньше сами уйдем… Для того и возвращаемся теперь в школу, чтобы собрать всех и вести к Залусскому…
— А не лучше ли, кузены, — вдруг решительно заговорила Эмилия, — завладеть Динабургом, взять в плен гарнизон и отдать крепость своим, как первый дар отчизне и свободе?
— Овладеть крепостью? Ты шутишь, кузина! Раньше еще, пожалуй! Но теперь, когда россияне начеку… Караулы давно усилены. А после истории в Россиенах… как только слух дойдет к Данилову, к коменданту нашему… Он сам станет везде караулить, не то…
— Вздор! Слухи не скоро дойдут. А караулы у вас уже не везде такие строгие. Вот ворота у цитадели, где пороховой погреб… При нем — всего один часовой! Арсенал деревянный — даже не в стенах крепостных, на воле… И у него тоже нет патрулей, а два часовых. С этого и начать…
— Сестричка, да ты знаешь лучше, чем мы сами. Если так? Конечно, надо попытаться. Но если будет удача… кому мы сдадим крепость?
— Цезарю с его отрядом. Я знаю, к нему придет душ пятьсот… Кстати, будет он здесь?
— Нет, сестричка, — своим женским голосом отозвался Владислав. — Цезарь меня нарочно прислал… В воскресенье мы в Дусятах начинаем тоже! Цезарь был в Лужках, у мамы. Оттуда прямо домой и поехал, чтобы приготовиться. И если ты хочешь, мы поедем вместе.
— Если хочу? Какой вопрос! Едем завтра. Я тоже буду помогать Цезарю. Только знамя мое еще не готово… Оружие мне надо.
— Оружие? А мы кой-что привезли для тебя, сестричка, — объявил Люциан, — сейчас принесу.
Он быстро вышел.
Рыпиньский, не сводивший влюбленных глаз с Эмилии и молчавший во все время беседы, сразу побледнел, потом стал пунцовым, сжал крепко свои полные, пухлые губы, словно стараясь удержать слова, готовые сорваться, и вдруг громче всех заговорил:
— Графиня Эмилия… тоже решила сама?.. То есть хочет самолично?.. Собственной особой… и даже… с оружием?..
— Нет, пане Рыпиньский! — ласково улыбаясь, ответила Эмилия. — Я возьму прялку, веретено и кудель, сяду верхом, буду следовать за вами и прясть ниткУ, пока вы будете сражаться и умирать. Хорошо?
— И… эт-то… не совсем!.. — заикаясь больше обыкновенного, очевидно теряясь, но так же громко возразил Рыпиньский. — Наше дело… мужчин — драться… и умирать! А для пани и паненок… Для особ женского, нежного пола — есть иное… Им нельзя умирать.
