— Погоди еще, Ефросим, — скоро доберемся…
— Навалились, соколики!
Истончаясь, доски поддавались под топором. На Ефросима посыпалась острая щепа.
Вдруг борода, маячившая в оконце, исчезла. Снег часто заскрипел под ногами, удаляясь. Во дворе послышался топот, глухая возня.
Стихло. Но погодя на дверь снова обрушились частые удары. На сей раз били не топорами.
По стуку человека от человека отличишь, словно по голосу. Стучавший не таился, колотил в дверь властной рукой.
— Да отворяй, что ли! — нетерпеливо потребовал зычный голос.
Ефросим перекрестился, отодвинул кадушку и сбросил щеколду. Топор на всякий случай держал в отведенной за спину руке.
Едва помещаясь в проеме, высокий человек, полусогнувшись, задержался на пороге. Глаза его не сразу привыкли к темноте. Но Ефросим узнал в вошедшем Словишу (доводилось им встречаться на дворе посадника Мирошки, когда приходил игумен с толпой обличать его в сговоре с Мартирием).
Следом за Словишей в избу вошел Звездан, подталкивая перед собой мужика без шапки с растерянным, дергающимся лицом.
Ефросим поднял над головой лучину. Огонек потрескивал, роняя ему на плечи легкие искры…
Словиша сел на лавку, расставив ноги; заправленный в ножны меч положил на колени. Звездан, поигрывая плеточкой, стоял у двери.
В избу набрался холод, игумен набросил на плечи овчину, сунул ступни в мягкие чоботы. Радостно возбужденный Митяй разводил в печи огонь…
— Э, — сказал Словиша, все время не сводивший взгляда с захваченного на дворе мужика. — А мы ведь давнишние знакомцы. Нешто ты не признал его, Звездан?
— Как не признать, — отвечал Звездан с улыбкой. — До сих пор меточку от него ношу…
— Вот и попался ты нам, Вобей, — сказал Словиша. — Стереги его зорко, Звездан, не то снова утечет…
— Не утечет, — проговорил Звездан и уверенно положил руку на меч.
Вобей усмехнулся.
— Кажись, спутал ты меня с другим, дружинник, — сказал он. — Лыткой меня кличут. А про Вобея я не слыхал.
— Ничего, — пообещал Словиша. — Свезу к посаднику — иное запоешь…
— Наше дело смирное.
— Оно и видать, — кивнул Словиша на порубленную дверь. Мужик вздохнул, отвернулся и стал глядеть немигающими глазами на красный огонек лучины.
— Странниками прикинулись, просились заночевать, — объяснил игумен.
— Ведомо. Нешто тать назовется татем?!
Еще немного прошло времени, и Ефросим стал обретать голос. Он то ерзал на лавке, то вскакивал и, нависая над Вобеем, обличал новгородцев в черной неблагодарности.
— Отвернулся от вас бог, ибо погрязли вы в воровстве и прелюбодеянии. Старших не чтите, тащите в скотницы злато и серебро, а о душе не мыслите. Руку подняли на Ефросима, а о том не подумали, что шел я из своего монастыря, дабы очистить вас от великих грехов и скверны. Храмы опоганили, ведете торг в виду святой Софии, собираетесь на вече, зубоскалите и тем порушаете древнюю веру. А о вечном спасении не мыслите, возясь, яко свиньи, в своем корыте, того и не видите, что уж разверзлась перед вами геенна огненная, что гневается господь и шлет вам тяжкие испытания…
Увеличенная пламенем лучины, лохматая тень игумена зловеще колыхалась на голых стенах избы.
Вобей, мигая, вжимал голову в плечи, Митяй крестился, притихли дружинники.
— Вотще! — рокотал игумен. — Покину Новгород и удалюсь в обитель. Не мое место среди вас. Плодитесь и подыхайте над своей блевотиной!..
И вдруг, приблизившись к Вобею, дал ему увесистую затрещину.
— За что, отче? — отшатнулся побледневший Вобей.
— Молчи, раб! — взвизгнул игумен и упал, тяжело дыша, на лавку. В избе сделалось тихо. Пряча улыбку в шелковистых усах, сказал Словиша:
— Благослови нас, старче.
— Бог с вами, — вяло отвечал Ефросим. Гнев уже миновал его, глаза потухли. Слабая рука поднялась для крестного знамения…
…Окутанный глубокими снегами ночной Новгород был тих и неприютен. Погоняя впереди себя связанного по рукам Вобея, Звездан говорил Словише:
— Нынче не понравился мне игумен.
— Осерчал старец, — кивнул Словиша, правя коня. — Мартирий на людях невнятен, но мстителен и коварен. Сдается мне, что неспроста наведались мужички к Ефросиму на двор. Верят простые люди старцу, а у владыки прежней силы уже нет…
— Потрясем Вобея, так кое-что и выведаем.
— Не наше это дело — Вобея трясти, — сказал Словиша. — Пусть Мирошка его трясет.
— Мирошка потрясет…
— Но и мы, чай, не во Владимире.
В конце улицы показались конные. Передний, в шлеме и смутно поблескивающей в скупом лунном свете кольчуге, поднял руку:
— Стой!
Словиша натянул удила.
— Кто такие будете?
У говорившего была гордая осанка и властный голос. Конь под ним приседал и взрывал копытами снег. Звездан разглядел взятых верховыми в окружение мужиков.
— Посланные мы великого князя Всеволода Юрьевича. А поспешаем к посаднику на двор, — обстоятельно отвечал Словиша.
Всадник стегнул коня и подъехал ближе.
— А ентого куды поволокли? — указал он черенком плети на Вобея.
— Татя взяли, — сказал Словиша. — Ломился в избу к игумену Ефросиму…
— Ишшо одного словили! — обрадованно воскликнул вой. — У нас вон тож богатый улов. Не его ли дружки?
— Может, и его.
Вобей, стоя меж коней, встревоженно прислушивался к их разговору.
— Житья от проклятых не стало, — пожаловался вой. И вдруг предложил: — Да вам-то он на что? Давайте сюда татя. Завтра потрясем их всех вкупе…
Звездану не понравился этот бойкий разговор. Но Словиша быстро согласился:
— Бери, коли так. Да гляди в оба: старого лесу кочерга.
— У меня не сбежишь, — хохотнул вой.
Звездан обиделся.
— Почто выпустил ты Вобея? — спросил он Словишу, когда они отъехали.
— А тебе и невдогад? — усмехнулся Словиша. — Я-то сразу приметил: из одного они куста. Да не с руки нам с ними сечись — все равно одолели бы…
Звездан решительно повернул коня.
— Куды? — схватил за поводья Словиша. — Куды, шальной?..
— Пусти! — задыхаясь, проговорил Звездан. Взмахнул плетью.
— Стой! — Словиша перегнулся с седла, едва не вывалился в сугроб. Кони храпели и фыркали. Отроки, не вмешиваясь, смотрели на них с недоумением.
Словиша был кряжистее и крепче — не одолеть его Звездану. Боролись молча. На крутом морозе быстро остывала кровь. Обмяк Звездан, мягко вывернулся из крепких объятий Словиши:
— Ладно уж… Будя гомозиться.
Словиша покачал головой:
— Не горячись.
— Обидно…
— Чья беда, того и грех. Нешто своя жизнь не дорога?
Похрустывал снег. Конь под Звезданом шел, раздувая бока. Над охлупами изб, над куполами церквей висело простеганное серебристыми нитями лунное сияние. Сладко попахивало свежим снегом и горько — растворенным в застывшем воздухе крепким дымком.
Город спал, не тревожась, досматривал теплые сны. А в стороны от него уходили в бескрайность нетронутые леса.
Не шелохнутся отягощенные снегом ветви дерев, не треснет сучок, птица не пролетит. Стылый воздух наполнен таинственной звенью, невидимо осыпающейся с оцепенелых небес…
2
Тишина. Лишь во Владычной палате не гаснет душное пламя свечей и лампад.
Длинноногий Мартирий взад и вперед вышагивает по дубовым, темным от времени половицам, встревоженно припадает к окну: не видать ли? Не едут ли?..
Двор был пуст. Пробитая в высоких снегах дорожка искрилась нетронуто, святая София стояла, словно высеченная из глыбы озерного матерого льда.
На лавке завозился пушистый кот, зевнул, потянулся, выгнулся, спрыгнул на пол, потерся о ногу владыки.
— Ишь ты, — ласково проговорил Мартирий, нагнулся, взял кота на руки, пощекотал за ушами, погладил по мягкой шерстке. Кот замурлыкал, потянулся холодным носом к лицу владыки, ткнулся в щеку, блаженно закрыл глаза…
Время в тишине бежало незримо. Шипели свечи, потрескивали на морозе толстые стены.
Вдруг чуткое ухо Мартирия уловило далекое похрустыванье снега. Не они ли?
Прижимая к груди кота, владыка пригнулся к оконцу. От ворот к палатам по метеной дорожке трусили впереди высившихся за их спиной всадников четверо мужиков. Поскальзываясь на льду, мужики падали, помогали друг другу встать, бежали, низко склонив головы.
Отворилась дверь — широко, просторно. Из тьмы сперва показался шлем, тысяцкий вошел и пал перед владыкой на колени. Выдохнул толстогубым ртом:
— Привел, владыко.
Один за другим в палату входили мужики, сдергивали с лохматых голов заиндевелые шапки.
— На колени, — приказал, не оборачиваясь, тысяцкий.
Мужики растерянно повалились перед владыкой, не подымая глаз, пугливо вздрагивали согбенными спинами, дышали надсадно.
