ЦК эсеров издал прокламацию:
«Плеве убит… С 15 июля вся Россия не устает повторять эти слова, два коротеньких слова… Кто разорил страну и залил ее потоками крови? Кто вернул нас к Средним векам с еврейским гетто, с кишиневской бойней, с разложившимся трупом святого Серафима?.. Кто душил финнов за то, что они финны, евреев за то, что они евреи, армян за Армению, поляков за Польшу? Кто стрелял в нас, голодных и безоружных, насиловал наших женщин, отнимал последнее достояние? Кто, наконец, в уплату по счетам дряхлеющего самодержавия послал умирать десятки тысяч сынов народа и опозорил страну ненужной войной с Японией? Кто? Все тот же неограниченный хозяин России, старик в расшитом золотом мундире, благословленный царем и проклятый народом…»
Много в этой прокламации было несправедливого. Но!.. Странное чувство не оставляло Столыпина. Министров отстреливали истинно как куропаток; Министерство внутренних дел опять опустело. Бедный Плеве!.. Он со всей своей напористостью тащил его из губернии в губернию и по собственной воле ходатайствовал пред царем. А между тем что у них было общего?.. Неистребимая любовь к России. Но это стало солдатской портянкой, которую наматывали под лакированные штиблеты самые отъявленные либералы, даже князья вроде Петра Долгорукова. Или сменившего Плеве Святополк-Мирского. Все слова, слова, пустые слова! Ничего из того, что Столыпин задумывал по крестьянскому землеустройству, даже начать не удавалось. Неукротимый старик при одном лишь упоминании «крестьянского вопроса» в гневе теребил пуговицы министерского вицмундира, пытаясь принять некую наполеоновскую позу. А после известия о стрельбе по губернатору кричал:
– Вам мало трех пуль? Вам нужна еще одна… либерал вы неисправимый!..
А между тем сам поддержал этого либерала. Свою полицейскую ущербность дополнял? Да и какой он либерал, Столыпин?! Просто было у него понимание, что без решения земельных споров крестьянскую Россию не утихомирить. Ни карательными отрядами, ни судами и виселицами. Кровь за кровь? Немного времени прошло, как в Саратове повесили несчастную белорусскую учительницу и ее дружков-студентов. Всего пару недель назад Плеве бомбой в клочья разнесли… бомбу метнули и под ноги «саратовскому вешателю»…
Было у Столыпина искреннее желание – через Витте, всесильного Витте, подвигнуть Николая II и полусонный Государственный совет к земельным реформам, чтобы загасить крестьянское пламя. И что же?..
Витте, казалось бы уже переставший защищать крестьянскую общину, выразил сожаление «о печальном инциденте», на открытый спор с Николаем II и Государственным советом не решился. Вроде бы о своих прошлых убеждениях каялся, вроде бы оправдывал свою нынешнюю нерешительность – но все равно:
– С административно-полицейской точки зрения община представляет больше удобства – легче пасти все стадо, нежели каждого члена стада в отдельности. Общинное владение землей было хорошо в тяжелый момент жизни – навалиться на ту или иную беду всем миром. Посягать на общину – значит посягать на своеобразный русский дух. Конечно, он поиссяк, да и дело идет к неизбежному индивидуализму. В развитии личной собственности, особливо крестьянской, мы запоздали. Отсюда и начавшаяся революция, к которой толкают связанных круговой порукой крестьян. Понимаю, все понимаю! Но время ли сейчас заниматься землеустройством?..
Как ни сдерживался губернатор Столыпин, но вынужден был ответить:
– Самое время, Сергей Юльевич. Не порушив губительную круговую поруку – не порушить и революцию. Это взгляд губернатора. Из самой горящей губернии. Переиначивая слова одного из моих предков, адъютанта Суворова, напомню вещие слова: «Промедление смерти подобно!» Революции шутить не любят…
– Да что вы все о революциях? Неужели в самом деле и у нас начнется?..
– Сергей Юльевич, уже началось!
– Не знаю, не знаю, Петр Аркадьевич… Видно, я стар становлюсь.
На том и разошлись. Дельного разговора не получилось даже с этим умным, прозорливым человеком. Отсюда и горькая мысль явилась у губернатора: «Витте умный и достаточно сильный, чтобы спасти Россию, которую, думаю, еще можно удержать на краю пропасти. Но боюсь, он этого не сделает, так как, насколько я его понял, думает больше всего о себе, а потом уж о Родине. Родина же требует служения настолько жертвенно-чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует работу…»
В Москве, когда он возвращался, уже шла настоящая гражданская война. В декабрьские дни из Петербурга был послан гвардейский Семеновский полк во главе с генералом Мином. Пушки от Брянского вокзала прямо с моста били по Пресне прямой наводкой, по Морозовской мебельной фабрике, «поставщика двора Его Императорского Величества» – племянника Саввы… да, знаменитого Саввы, который не колеблясь «отстегнул» на убийство Плеве семь тысяч рублей и на убийство московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, еще тридцать тысяч…
Искалеченный Сазонов погибал на сибирской каторге, но под собственную бомбу легла очередная светлая личность – поэт и романтик Иван Каляев. Он учился с Савинковым еще в варшавской гимназии, прошел вместе с ним все круги подпольного ада и по праву дружбы выпросил, вытребовал себе право метнуть первую бомбу…
4 февраля 1905 году князь Сергей был разорван бомбой у Никольских ворот Московского Кремля…
В этом году было уже пятнадцать покушений на губернаторов и градоначальников, не считая Столыпина. Ему оставалось только сквозь стиснутые зубы повторять:
«Что происходит… что делается на святой Руси?!»
Он понимал, пожалуй, больше других, «что происходит», поэтому отправил с верными людьми кружным путем семью обратно в Колноберже. Воевать – так с развязанными руками.
Какой уж там «либерализм»!
Через охваченную уличными боями Москву было уже не проехать, если бы он даже и захотел. Да губернатор сам себе и не принадлежал. То малое число инвалидных команд, которые оставались в губернии, и низовые, выпрошенные «за спасибо» казаки не справлялись с «беспорядками». Тем более приходилось помогать и соседней, Самарской губернии. Для связи с заброшенной на литовскую окраину семьей оставались только письма…
Почта с грехом пополам пока работала. Она нужна была и властям, и самим революционерам – чтоб общероссийский пожар раздувать единым дыхом.
«Драгоценная, целую тебя перед сном. Теперь час ночи – работаю с 8 утра.
В приемной временная канцелярия письма разбирает… Околоточные дежурят и ночью. И вся работа бесплодна. Пугачевщина растет – все уничтожают, а теперь еще и убивают. Во главе лица – в мундирах и с орденами. Войск совсем мало, и я их так мучаю, что они скоро совсем слягут. Всю ночь говорил по аппарату телеграфному с разными станциями и рассылал пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки. Слава богу, охраняем еще железнодор. путь. Приезжает от государя ген. – ад. Сахаров. Но чем он нам поможет, когда нужны войска – до их прихода, если придут, все будет уничтожено. Вчера в селе Малиновка осквернили божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на образе Николая Чудотворца. Другие деревни возмутились и вырезали 40 человек. Малочисленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет. Я, к сожалению, не могу выходить из города, так как все нити в моих руках. Город совсем спокоен, вид обычный, ежедневно гуляю. Не бойся, меня охраняют, хотя я еще никогда не был так безопасен. Революционеры знают, что если хотя бы один волос падет с моей головы, народ их всех перережет.
Лишь бы пережить это время и уйти в отставку, довольно я послужил, больше требовать с обычного человека нельзя, а сознаешь, что бы ни сделал, свора, завладевшая общественным мнением, оплюет. Уже подлая здешняя печать меня, спасшего город (говорю это сознательно), обвиняет в организации «черной сотни»…»
Хотелось бросить все к черту и уехать в свое милое Колноберже, где он находил, кажется, взаимопонимание с крестьянами. А здесь?..
Как можно управлять губернией, если село идет на село, уезд на уезд, не говоря о том, что все вместе – на помещиков, рыботорговцев и хлебных баронов? Побоище в Малиновке, о котором он оговорился в письме, вылилось в настоящую резню; никто не мог определить, кто с кем воюет. Нет, так дальше нельзя… Домой, домой! Он помещик, а не полицейский.
«Олинька моя, мне кажется, ужасы нашей революции превзойдут ужасы Французской. Вчера в Петровском уезде казаки (50 чел.) разогнали тысячную толпу. 20 убитых, много раненых… А в Малиновке крестьяне по приговору перед церковью забили насмерть 42 человека за осквернение святыни. Глава шайки был в мундире, отнятом у полковника, местного помещика. Его даже казнили, а трех интеллигентов…»
Ему не хотелось продолжать, перечень был бесконечен. Каково читать все это в глухом литовском поместье, под охраной нескольких десятков нанятых волонтеров?
