— Да здравствует де Голль!
Позади генерала Ле Троке ворчал:
— Видно больше задов, чем лиц.
Дойдя до хора, де Голль направился к креслу, установленному слева, в сопровождении Пароди, Перетти и Ле Троке, в то время как пули продолжали свистеть. Его высокопреосвященство, монсеньор Брот, протоиерей Нотр-Дам, подошел к генералу де Голлю.
— Генерал, не я должен был встречать вас, а другой пастырь. Ему силой помешали явиться сюда. Он поручил мне выразить вам свой почтительный, но категорический протест.
В самом деле, генерала де Голля должен был встречать кардинал Сюар, но Временное правительство в это утро известило кардинала, что его присутствие не будет приветствоваться. Почему? Некоторые упрекали его за то, что он принимал в соборе маршала Петена и присутствовал на похоронах Филиппа Энрио. Однако на этих похоронах он сказался выступить, несмотря на давление немецких властей, что побудило полицию заявить о нем:
— Это голлист.
«Не голлист, не коллаборационист, а просто церковный деятель…» — думал, вероятно, монсеньор Брот.
— Пусть зазвучит орган, — распорядился Ле Троке.
— Нет тока.
— Тогда пойте.
Сначала неуверенно, затем во всю силу зазвучало под одами торжественное песнопение. Генерал де Голль пел в полный голос, увлекая за собой остальных. Выстрелы на минуту прекратились, потом снова раздались. Трое человек были ранены. Приостановившись на мгновение, гимн снова взлетел под вековые своды, сопровождаемый свистом пуль.
Молодые люди в белых халатах собирали раненых и пострадавших во время давки. Место становилось чересчур опасным. «Те Deum» сегодня отменялся.
Величественный церковный сторож, идя впереди генерала де Голля, расчищал ему дорогу.
Снаружи толпа приветствовала его оглушительными криками:
— Да здравствует де Голль!
— Боже, храни де Голля!
— Пресвятая Дева, спаси де Голля!
— Боже, защити Францию!
Шарль был самым счастливым и самым гордым из малышей. Он возвышался над толпой, сидя на башне танка своего отца.
Они встретили Лорана д'Аржила, возвращавшегося с площади Конкорд, около ратуши. Он сообщил им, что отправляется дальше, менее чем через час.
— Здесь не подозревают, несмотря на снайперов на крышах, что в северных предместьях Парижа продолжаются настоящие бои.
— Но ведь немцы определенно подписали акт о капитуляции?
— Это действительно для тех, кто находится под командованием генерала Хольтица, но не для других, по крайней мере так заявляют их командиры. Они закрепились в Бурже и в лесу Монморанси. У них есть свежие части, прибывшие на велосипедах из Па-де-Кале, и танки 47-й пехотной дивизии генерал-майора Вале…
— Папа, покажи мне, как это работает.
Леа, взобравшись на танк, шлепнула Шарля по руке.
— Не трогай, ты сейчас все взорвешь.
Лоран безрадостно улыбнулся. Он поцеловал сына, поднял и, несмотря на протесты, передал Франку.
— Пожалуйста, позаботься о нем, Леа. Как только будет возможность, я постараюсь увидеться с вами. Мы поговорим о Камилле, я хочу все знать о ее смерти.
Трое молодых людей смотрели, как танк двинулся. Они проводили его до Севастопольского бульвара.
Франк дошел с двумя сестрами и с Шарлем до Университетской улицы и обещал им, что зайдет вечером с новостями о Франсуазе и постарается достать провизию.
Прогулка утомила Шарля, он жаловался на головную боль. Эстелла смерила ему температуру — 39°. Старая служанка заворчала, что она это предсказывала… что он не должен был выходить… что он еще не выздоровел. Леа уложила его на свою постель и осталась около него. Он держался ручонкой за ее руку, пока не задремал. Вероятно, она тоже переоценила свои силы, потому что уснула вслед за Шарлем.
Ее разбудил долгий, настойчивый гул. Леа посмотрела на часы: одиннадцать с половиной ночи! В комнате было темно, гул усиливался. Самолеты… Они пролетали над Парижем, вероятно, это самолеты союзников для бомбежки фронтовой полосы. Завыли сирены. Самолеты приблизились и, казалось, летели совсем низко. Леа бросилась к окну.
Никогда после Орлеана она не видела столько самолетов сразу. Огоньки трассирующих пуль, редкие выстрелы зениток, казалось, не задевали их. Вдруг оглушительные взрывы в стороне ратуши и центрального рынка сотрясли квартал и осветили ночь.
— Надо спуститься в убежище, — крикнула Альбертина, открывая дверь с малышом Франсуазы на руках.
Лиза и Эстелла с растрепанными волосами пробежали в коридор.
— Спускайтесь без меня, уведите Шарля.
Мальчик, не до конца проснувшись, уцепился за нее.
— Не хочу… я останусь вместе с тобой…
— Хорошо, ты останешься здесь.
Прижавшись к ней в одном из больших кресел гостиной, Шарль снова заснул. Леа курила сигарету, в то время как немецкие бомбы падали на близлежащие улицы.
Около полуночи прозвучал отбой воздушной тревоги. Сирены пожарных машин и карет скорой помощи сменили вой бомб. Все снова заснули. Но ненадолго. Новая тревога, около трех часов утра, выгнала парижан из постелей.
В результате этого налета погибли сто человек и приблизительно пятьсот были ранены. Для тех, кто поверил, что война закончилась, это было суровое отрезвление.
На заре 27 августа 1944 года Париж залечивал свои раны. В Нотр-Дам при закрытых дверях совершалась странная церемония, называемая «новое освящение». Поскольку в храме, по литургическому выражению, была пролита «кровь преступления», его следовало вновь освятить, чтобы верующие могли вернуться в него для молитвы. Протоиерей Нотр-Дам, монсеньор Брот, в сопровождении каноника Ленобля обошел базилику внутри и снаружи, окропляя стены «григорианской водой» — смесью воды, пепла, соли и вина. После этой церемонии, проходившей исключительно в присутствии клирошан Нотр-Дам, службы и мессы стали совершаться, как обычно.
В это воскресное утро на баррикаде бульвара Сен-Мишель в присутствии большой и молчаливой толпы совершил мессу капеллан ФВС, священник маки Верхней Савойи.
Леа отказалась сопровождать своих тетушек на большую мессу в Сен-Жермен-де-Пре.
После многих попыток Альбертины де Монплейне удалось дозвониться до мэтра Люка Дельмаса. Связь была очень плохой, приходилось кричать, чтобы быть услышанным.
— Алло, алло… Вы слышите меня?.. Это мадемуазель де Монплейне… Я тетка молодых Дельмас… Да, они со мной… Они чувствуют себя хорошо… Я звоню вам по поводу вашего сына… Да, Пьеро… Нет… Нет… Он убит… немцами… Я соболезную… Увы, это возможно… Вчера я ходила на опознание тела… Я не знаю… Он был с Леа на бульваре Сен-Мишель… Я позову, она была ранена… Не кладите трубку… Леа, это твой дядя, он хочет говорить с тобой.
— Мне нечего ему сказать; ведь это по его вине Пьеро дал убить себя.
— Ты несправедлива, это надломленный человек.
— И очень хорошо.
— Леа, ты не имеешь права так говорить. Это брат твоего отца, не забывай об этом. Если ты не хочешь говорить из христианского милосердия, то сделай это из человечности, в память твоих родителей.
Почему ей говорят о родителях? Они умерли, как Камилла! Как Пьеро!
— Алло, — сказала она, вырывая трубку из руки тетки. — Алло, да это Леа… Я его встретила случайно несколько дней назад. Он был один год в Сопротивлении с коммунистами, его направили в Париж как связного между руководителями восстания. Он был убит гранатой… Нет, я не знаю, страдал ли он, меня ранили, нас отправили в разные больницы… Алло, алло… Не прерывайте… Алло, кто у телефона?.. Филипп… Да, это ужасно… Париж освобожден, а что происходит в Бордо?.. Что?.. Вы надеетесь, что немцы отбросят американцев!.. Брось, ты не отдаешь себе отчета в том, что война для Германии проиграна и что сегодня или завтра такие люди, как ты и твой отец, рискуют быть расстрелянными… Нет, это не доставило бы мне удовольствия, мне было бы все равно. Пьеро действительно погиб… Да, я изменилась. Что нужно сделать для похорон?.. Звони мне по телефону тетушек… «Литтре 35–25»… У вас есть новости о дяде Адриане?
Леа положила трубку, вдруг посерьезнев.
— Тетя Альбертина, было страшно слышать, как он плачет, — сказала она вполголоса.
Сентябрь 1944 года стал для Леа решающим месяцем.
Собственно, все началось вечером 30 августа.
Около восьми часов вечера зазвонил телефон. К аппарату подошла Альбертина.
— Алло… Да, моя племянница здесь, кто ее спрашивает?.. Как? Я не расслышала… Месье Тавернье… Франсуа Тавернье? Здравствуйте, месье… Где вы находитесь?.. В Париже! Когда вы приехали?.. Вместе с генералом де Голлем! Я так рада вас слышать, месье… Да, Леа чувствует себя хорошо… Мадам д'Аржила? Увы, месье! Она погибла. Да, это ужасно. Ее сынишка здесь. Мы виделись с его отцом несколько дней назад, он сейчас сражается в северных пригородах Парижа… Подождите, я передаю трубку Леа. Леа!.. К телефону.
