— Подожди, обними меня.
— Позже, я слишком долго сдерживался, думая о тебе и твоем милом маленьком заде; я не могу больше ждать…
В нетерпении он попытался сорвать с нее трусики.
— Дьявол, это довоенная ткань, — выругался он, яростно сдирая их.
— Подожди, ты разорвешь мое платье.
— Я куплю тебе десять таких. А!..
Он овладел ею с такой грубостью, что у нее вырвался крик боли и гнева.
— Ты делаешь мне больно… Отпусти меня…
— Скорее я умру.
Она боролась, пытаясь освободиться.
— Подлец!..
— Еще. Это первое слово, которое я слышу от тебя.
— Подлец!.. Подлец!.. По…
Желание в свою очередь овладело ею, и теперь это были два зверя, которые урчали и кусали друг друга.
Миг острого наслаждения не насытил их желания. Не разжимая объятий, они снова занялись любовью, предаваясь всем своим существом сладострастию, какого, кажется, никогда не испытывали.
Несколько долгих минут они лежали молча, еще прислушиваясь к гулу наслаждения в своих телах. Франсуа приподнялся и посмотрел на нее. Он редко видел такое полное самозабвение в страсти. Раз отдавшись, она снова подчинялась его желаниям без малейшего стыда. Он коснулся припухших губ. Слабый свет проникал через ресницы Леа, вызывая у него нестерпимое чувство.
— Посмотри на меня.
Прекрасные глаза медленно открылись. Взгляд был затуманен, полон отчаянной грусти. Он не понял этой печали.
— Ты сердишься на меня?
Леа покачала головой, но тяжелые слезы катились из глаз.
— Я люблю тебя, малышка, не надо плакать.
— Мне было так страшно… — удалось ей выговорить наконец.
— Все кончилось. Я здесь.
Она гневно выпрямилась и оттолкнула его.
— Нет, это не кончилось. Везде есть люди, которые убивают других…
— Я знаю. Успокойся. Потом ты мне расскажешь… Я знаю о Камилле…
— Ты знаешь о Камилле? А знаешь ли ты о Пьеро?., о Рауле?., о Франсуазе?..
— О Франсуазе?
— Она арестована и обстрижена бойцами ФВС.
— Откуда известно, что это были ФВС?
— У них были повязки.
— Весьма много заинтересованных людей просочилось во Французские Внутренние Силы, генерал это знает. Будут предприняты меры, чтобы восстановить общественный порядок и наказать виновных.
— Я не знаю, очень ли это заинтересованные люди, как вы выражаетесь, которые просочились в ряды освободителей Парижа, но я могу заверить, что в большинстве зрители, присутствовавшие при стрижке моей сестры и других девушек, получали от этого большое удовольствие и находили нормальным, что их наказывают таким образом.
— Гнев тебе всегда очень идет, моя милая…
— О!
— Прости меня. Что с ней стало потом?
— Ее отправили на зимний велодром.
— Она там в хорошей компании, там все «сливки»: Саша Гитри, Мари Марке… Не беспокойся больше, мы вытащим ее оттуда. Боже мой! Я должен тебя оставить. Генерал уже, наверное, ждет меня. Я позвоню тебе завтра. Будь умницей, жди звонка.
Он вышел, на ходу застегивая брюки.
— Франсуа!
— Да? — откликнулся он, вернувшись.
— Я счастлива, что снова увидела тебя.
Он поднял ее и прижал к себе, обнимая с нежностью, всегда удивлявшей ее.
Задумчиво слушала она, как удаляются шаги этого мужчины, возле которого она чувствовала себя то вполне защищенной, то, напротив, в большой опасности. Не расположенная к анализу, она пыталась обнаружить причины этих противоречивых чувств. «Он меня пугает. Я дура, почему я боюсь, он никогда не сделал мне ничего, что оправдывало бы это чувство… А если я боюсь, как бы он не разлюбил меня, как бы не бросил?… Да, конечно, я боюсь этого, но чувствую, что здесь другое… Это почти физическое… Я дрожу от страха, когда он говорит мне «мой ангел»… однако моя привязанность так велика, что я последовала бы за ним повсюду… Но он?.. Он говорил мне, что любит меня, но каждый раз, когда мы видимся, он бросается на меня, даже не потрудившись сказать мне что-нибудь другое, кроме: «иди сюда… я хочу тебя…» Я должна честно признаться, что это меня возбуждает, но мне нравятся «ласки души», как говорил Рафаэль Маль, цитируя Бальзака… Странно, но у него прямо дар какой-то вызывать у меня гнев… Вот и сейчас по поводу Пьеро и Франсуазы… Как будто подсознательно я считаю его виновным в том, что случилось с ними… Я не понимаю… может быть, потому что это человек, поведение, слова и отношения которого двусмысленны, и я подозреваю таких людей в том, что они ответственны за войну… Я хорошо знаю, что это нелепо… Камилла знала бы наверняка… Как мне ее не хватает… Почти такое же чувство потери, утраты, как после смерти мамы… Когда я думаю, что предала ее, что хотела отнять у нее мужа!.. Прости меня, Камилла… Есть столько вещей, о которых я тебе не сказала… Которых ты мне не сказала тоже… И теперь это кончено… кончено… О, довольно слез!.. Это не дает ничего… ничего».
Леа яростно стала расправлять свое платье, но безуспешно. «Ах, эти военные ткани!» Хорош у нее будет вид, когда она пройдет мимо дежурного! В конце концов надо же решиться и оставить этот склад ковров. Она приоткрыла дверь, посмотрела по сторонам, потом, обретя уверенность, проскользнула до лестницы, по которой спустилась с самым достойным видом. Входная зала была полна молодых людей, военных и ФВС, смотревших на эту красивую девушку в измятом платье и с растрепанными волосами, завидуя тому, кто привел ее в такое состояние. Она прошла, вздернув подбородок, как будто не слыша восторженных присвистываний, которые приветствовали ее выход, но, оказавшись на улице, припустилась бегом, красная от стыда и ошалевшая от ярости.
На Университетской улице Шарль встретил ее громкими криками.
— Как, ты еще не лег?
— Папа здесь! Папа здесь!
Ребенок хотел затащить ее в гостиную.
— Подожди, мне надо переодеться.
— Нет, пойдем.
— Сейчас, дорогой.
— Папа, папа! Это Леа, она не хочет заходить!
В раме двери показался высокий и худой силуэт Лорана.
Она обняла его. Какой у него усталый вид!
— Подожди меня, я пойду сменю платье.
Затем появилась Лаура.
— Наконец-то ты! Мое платье!.. Во что ты его превратила?
— Извини меня, я упала.
— Упала?..
Сконфузившись, Леа скрылась в своей комнате.
Когда Леа вошла в гостиную, тетя Альбертина посмотрела на нее сурово.
— Ты знаешь, что мне не нравится, когда ты выходишь по вечерам, не предупреждая нас.
— Извини меня, я встречалась с Франсуа Тавернье по поводу Франсуазы. Он займется этим. Я видела генерала де Голля, — добавила она, чтобы сменить тему.
— Как он выглядит?
Леа рассказала об этой краткой встрече, избегая точного описания ее обстоятельств…
Мадемуазель де Монплейне поднялась.
— Месье д'Аржила, ваша комната готова.
— Спасибо, мадемуазель, спасибо за все.
— Пустяки. Спокойной ночи всем.
Лаура подошла к сестре и прошептала:
— Надеюсь, что это оправдывает ущерб, иначе я не простила бы тебе испорченного платья.
Покрасневшие щеки Леа послужили ей ответом.
— Спокойной ночи, я иду спать. Я устала разыгрывать няньку. Доброй ночи. Лоран, спите спокойно. Пошли, Шарль, тебе пора ложиться.
— Нет, я хочу остаться с папой.
Лоран поднял мальчугана, который прижался к нему.
— Папа, защищай меня.
— Я всегда буду защищать тебя, но уже поздно, тебе надо ложиться спать. Я приду пожелать тебе спокойной ночи.
— Леа тоже.
— Разумеется, Леа тоже.
— Пошли, шагайте, непослушное войско.
— Спасибо, Лаура, спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Оставшись одни, они долго молчали, куря американские сигареты. Лоран встал и подошел к открытому окну. Не оборачиваясь, он попросил:
— Расскажи мне, как была убита Камилла…
— Мадемуазель Альбертина, вас к телефону.
— Спасибо, Эстелла.
— Алло… Да, это я… Здравствуйте, месье… Разумеется, я согласна принять свою племянницу и поручиться за нее… Когда?.. В течение дня!.. Как вас отблагодарить, месье Тавернье?.. Отпустить Леа пообедать с вами? Мне кажется, это будет трудно в день возвращения ее сестры… Вы хотите, чтобы я ее позвала? Она спит еще, она провела часть ночи в разговоре с месье д’Аржила… Хорошо… Я ей передам, что вы позвоните сегодня вечером.
Альбертина де Монплейне положила трубку и в раздумье отправилась в свою комнату. Она села в старое вольтеровское кресло, особенно любимое ею. Ее сердце колотилось. Ее руки, став влажными, впились в подлокотники. Понемногу радость от предстоящей встречи с Франсуазой угасла, уступив место нарастающей грусти. Как будут вести себя жители дома, торговцы квартала, их друзья, увидев ту, которая, как все знали, обстрижена за то, что была любовницей немца? Всю свою жизнь она провела в согласии с обществом, теперь же чувствовала себя отщепенкой. Уже в последние месяцы оккупации от нее не скрывали неприятных суждений о немецком «женихе» Франсуазы и о поведении Лауры. Лиза, более общительная, от этого очень страдала и даже отказалась от своего еженедельного бриджа.
