Ознакомительная версия.
– Ты не предупредил, что-то случилось? – и только потом, прижавшись губами к его щеке: – Я так рада!
– Ничего не случилось, просто соскучился. Выехал в шесть утра, ничего не ел, голоден, как волк.
Он предложил ей поехать пообедать в «Maxim’s». Rolls-Royce стоял у входа, и когда Борис открыл дверь, приглашая подругу в салон, она отпрянула:
– Это твоя? – В ее глазах расплескалась вся палитра чувств, при которых не надо было слов «не комильфо». – Дорогой, сейчас пробки, а у меня до вечера еще есть работа. Давай поедем на метро, тогда я успею вернуться.
Через несколько дней он набрал номер телефона Феликса Залмановича:
– Феликс, есть новенький Rolls-Royce за полцены.
– И где эта машина?
– У твоих ворот.
Похожим образом он избавился от тридцатиметровой яхты. Но тут причины были иного свойства. Она пробыла у него три сезона. За это время он подымался на борт не больше десяти раз. Ее содержание, стоянка, экипаж, профилактические работы обходились недешево. Он не был скрягой, но возмущала несуразность неадекватных, взвинченных конъюнктурой цен, и от этого символа успешности он отказался не торгуясь.
Борис заказал себе и Жоззет пиццу – тонкую «пепперони» с салями. Он любил эту пиццерию в Монако и уверял всех знакомых, что «Пиноккио» – это лучшее заведение такого рода не только в Монте– Карло, но и во Франции.
Залесский сказал Джекки, что улетает в Лондон. И действительно, у него там была назначена встреча, но через два дня. И эти два дня он собирался провести с Жоззет в Ницце. Официант наклонился к нему, предложив посыпать «пепперони» пармезаном, и когда Залесский поднял на него глаза, в поле зрения попала медленно открывающаяся входная дверь, в которую, плавно покачивая полями, вплывала бело-голубая шляпа, а затем, во всей красе, и сама Джекки с подружкой под ручку. Они о чем-то увлеченно болтали, глядя друг на друга.
Он не помнил, как оказался у машины.
Сбежал, позорно сбежал, как нашкодивший школяр. Трясущимися руками достал сигарету. Впору рассмеяться, но до чего же противно. Жоззет сотрет меня в порошок. Впрочем, я сам себя сотру, но все-таки слава Богу, что Джекки-болтушка меня не заметила.
Все это молниями проносилось в сотрясающемся от адреналина сознании. Жоззет вышла через несколько минут. Не глядя на Бориса, села в машину. В полном молчании он довез ее до отеля, с ужасом ожидая развязки. Уже открыв дверь, она наклонилась к нему, нежно провела рукой по щеке, поцеловала и ушла. Залесский долго сидел, откинувшись на спинку сидения, глядя невидящим взором в пространство за стеклом.
Как бы повела себя Джекки в такой ситуации, поменяйся они с Жоззет местами? Это был бы грандиозный скандал, со множеством кровавых следов от ее длинных, покрытых ярким лаком ногтей, на его лице и – он дотронулся до горла: где тут сонная артерия? До нее могли бы добраться ее ровненькие, остренькие зубки. Эти рассуждения его развеселили. Сквозь затянутый черными, грозовыми тучами небосвод неожиданно прорвался, блеснув золотом, солнечный лучик, лучик любви. Борис успокаивал себя:
– Я пленник обстоятельств. Что может сделать мужчина, когда на его пути встретились две такие?.. – И он погнал машину в аэропорт.
1988-ой.
Он не любил восьмерки. Бесконечный бег по кругу, путь без начала и конца.
Високосный год – год несчастий в его жизни.
Мишель позвонил поздно ночью. К телефону подошла Джекки. Она разбудила мужа и по выражению ее побелевшего лица он понял, что случилось что-то ужасное.
– Папа! Рут больше с нами нет.
Залесский почувствовал, как жар заполнил голову, разлился по всему телу, лишая способности говорить. Он опустил на колени трубку, несколько мгновений собирался с силами и мучительно искал слова для ответа, но смог произнести только: «Этого не может быть».
Мишель не ответил, минуту длился молчаливый диалог. Джекки беззвучно плакала, прижав ладони к лицу. Наконец Борис разомкнул губы:
– Как дети?
– Тамара дома, а Джошуа у бабушки.
– Боже мой, неужели ничего нельзя было…
– Папа, прошу, не надо, неужели, если бы хоть минимальный…
– Все, все, извини, я просто не знаю, что сказать…
Прошел всего месяц с тех пор, как под окнами апартаментов Залесских в Жуан-ле-Пен раздался громкий крик семилетнего Джошуа, младшего сына Мишеля:
– Дедушка, дедушка, я выиграл!
Мальчик подпрыгивал и размахивал руками от переполнявших его чувств. Он впервые участвовал в соревнованиях по водным лыжам и победил. Борис не слышал внука, он разговаривал по телефону, и тогда Рут позвала его своим зычным голосом спортсменки, много лет занимавшейся женским футболом. Борис наконец подошел к перилам балкона и осыпал мальчика похвалами:
– Ура, Джошуа! Ты – король, виктория!!!
Почему-то вспомнился этот эпизод. Впрочем, Борис знал, почему. Он тогда почувствовал, что Рут расстроена. Ей было обидно за сына, она ждала от отца ее мужа большего внимания к своим детям. Его теперь мучило осознание того, что она была права. Он всегда слишком занят своими делами. Дети, внуки уходили на второй план. У них своя жизнь, он щедро одаряет их деньгами и подарками, но не этого ждут близкие. И острее других ощущала недостаток тепла эта девушка, перед которой ему уже не оправдаться.
Рут была высокой, спортивной, уверенной в себе женщиной с сильным, целеустремленным характером. У Бориса не сложились с ней теплые отношения, но он уважал ее: она была основой семьи его сына, заботливой матерью и преданной супругой, вела хозяйство твердой рукой. Залесский не мог бы объяснить, почему ему казалось, что Рут его недолюбливает, разве что в ее сознании не укладывалось то, что Анна не смогла сохранить семью и Мишель оказался, по ее мнению, без отца.
Две недели назад Рут проснулась с сильной головной болью, поднялась температура. Вначале решили, что это всего лишь простуда, но уже через несколько часов она стала терять сознание. Мишель увез ее в свою клинику, и консилиум его коллег провозгласил страшный диагноз – реактивный менингит. Бедная Рут уже не приходила в сознание, вся мощь американской медицины смогла продлить ее жизнь лишь на несколько дней.
Впервые после войны Залесский потерял близкого человека, и эта потеря была столь трагичной, столь ошеломляюще неожиданной, несправедливой по отношению к молодой, полной сил женщине. У него, как когда-то в гетто, началась лихорадка. Джекки вызвала врача и утром улетела в Сиэтл одна.
Утром и он смог бы занять место в самолете рядом с ней, физических сил уже было достаточно – душевных не хватило. Его никто не упрекнет в этой слабости, никто, кроме Клифа Бранновера. Но это произойдет позже, через несколько лет.
В этом году Борис впервые ощутил возраст. Нет, он был еще очень крепок, легко поднимал двухпудовую гирю, турник оставался его любимым гимнастическим снарядом, ежедневные тренировки на корте прерывались только на время деловых поездок, и – неизменные лыжи в сезон.
Но однажды, весной девяностого, он почувствовал резкую боль в правом плече. Массаж, мази, компрессы не помогли. И как-то в самолете, поднимая левой рукой чемодан, чтобы закинуть его на полку, он почувствовал и в левом плече острую, режущую боль.
Пришлось обратиться в клинику. Обследования, консультации… И, в результате, беседа с хирургом, профессором израильской больницы «Ихилов».
– Ваши связки плечевого сустава, в связи с постоянными нагрузками во время поднятия тяжестей, которые успешно выдерживали ваши мышцы, свою миссию давно выполнили. Они превратились во множество разорванных волокон, восстановление которых физиотерапевтическими и медикаментозными методами невозможно. Для того, чтобы попытаться операционным способом их привести в порядок, придется, если сказать простым языком, разобрать всю руку, при этом нет гарантий, что мы добьемся успеха. Минимальный вред, который мы в состоянии гарантировать, может быть достигнут операцией, которая избавит вас от боли, но вы не сможете поднимать руки выше уровня плеч с весом более пяти килограмм.
К приговору Залесский отнесся удивительно спокойно. Он сразу согласился на операцию, которая прошла без осложнений, оставив на обоих плечах едва заметные шрамы. Уже через год он играл в теннис с тренером, только подавал, как в детстве, снизу, и на горных склонах избегал слишком крутых маршрутов, а позднее катался только в сопровождении инструктора, потому что при падении не смог бы без посторонней помощи подняться. Это, конечно, угнетало его, но намного меньше, чем можно было предположить. Сработал защитный механизм его природной натуры, фундамента его жизненной энергии.
Звонил Шерман:
– Ты следишь за событиями в Союзе? Похоже, мы сможем в ближайшем будущем посмотреть на Домский собор с Домской площади.
«Ближайшее» будущее оказалось намного ближе, чем кто-либо мог предположить. Великая страна распалась в одну ночь. Мир менялся во все убыстряющемся темпе, будто там, «наверху», переключили проектор в ускоренный режим.
Ознакомительная версия.
