Ознакомительная версия.
Пришлось повиноваться.
Ему накинули на голые плечи медвежью шкуру, и он пошел, шатаясь на слабых ногах. Тяжело дыша, он толкал своих провожатых к воротам, велел нести себя на руках, барахтался… Его мертвенно-бледное, как у трупа, лицо оживилось; не мог только закрыть вечно открытого рта… И, как пришелец из постороннего мира, Вальгутис появился на пороге как раз в ту минуту, когда Маргер с открытыми объятиями бежал к Реде и к нареченной невесте.
Из груди старца вырвался нечленораздельный, но мощный крик: им он подзывал к себе Маргера. Он протянул худощавые волосистые руки, обхватил ими внука за шею, положил на плечо ему голову… и скончался.
Последний вздох старца, всю жизнь боровшегося с врагами и столько лет умиравшего в глубокой к ним ненависти, перешел в душу внука.
Когда Реда оглянулась на страшную труппу, слуги уже успели подхватить тело Вальгутиса, окоченевшее и холодное.
И те, которые думали вернуться в замок с радостными кликами, затянули теперь песнь печали и слез, старинную отходную песнь, которою издревле провожали почивших на погребальный костер. Все пошли следом за останками в дом, и великое ликованье обратилось в слезы и горе.
Останки старца положили на его обычной постели, которая теперь стала смертным одром, «паталас», как его называли литовцы. В горницу вкатили бочку алуса (пива) и настежь открыли входные двери, чтобы все могли в последний раз поклониться покойнику.
Пожилые женщины начали обмывать тело; одели в длинный издавна заготовленный саван; обули на ноги вижосы (босовики) и посадили на лавку в переднем углу избы, подперев палицами, когда-то служившими ему в битвах.
Народ толпился вокруг, черпал из бочки, пил за здоровье покойника и приветствовал его нараспев, каждый по-своему. Но смысл и конечный припев были у всех одинаковы.
— Пьем твою здравицу, милый наш барин. Зачем ты помер, оставил нас сиротами?
— Разве нечего было пить и есть? Не было в доме достатка? Некому было служить тебе? Зачем же ты умер? К чему оставил нас в сиротстве?
— Было ли у тебя мало средств или утвари? Не было ли полных засек и закромов? Или в доме была недохватка? Зачем же ты умер? Зачем покинул нас, сирых?
— Детей ли возлюбленных не было или жены? Слуг ли мало, или друзей, или братьев, любивших тебя? Зачем же ты помер? Зачем покинул нас сиротами?
Маргер, впервые в жизни видевший литовские похороны, присматривался ко всему с удивлением, взволнованный до глубины души. Ему вспоминались черные гробы и христианские надгробные песни. Там с покойниками прощались, предавая их суду Божию, здесь провожали как отходящих в отчизну и к праотцам.
Светлица стояла открытой весь день, всю ночь и еще целые сутки. В ней пили и ели, входили и выходили; люди останавливались посмотреть на покойника и плавать у его тела.
Тем временем все было готово к тризне. А так как, что ни час, ожидали нападения крестоносцев, то костер сложили здесь же рядом, на холмике.
С утра опять пришли женщины, вторично обмыли тело и одели его во все белое. Подпоясали меч, за пояс заткнули секиру, а на шее завязали узлом полотенце, засунув в него грош на дорогу. А потом стали с плачем осушать прощальные чаши.
К самым дверям подвели похоронный возок; на него посадили покойника, а толпа провожатых стала криком и метанием копий отгонять злых духов.
Заголосили плакальщицы; стали рвать распущенные по плечам волосы.
Недалеко пришлось ехать останкам. Тут же, почти рядом, стоял наготове погребальный костер. Но у костра не было толпы жрецов, а только два бедно одетые тилуссона из соседнего поселения должны были служить за всех и петь погребальные песнопения в честь Вальгутиса.
Маргер, который должен был играть на похоронах деда первую роль, не сумел бы воздать ему последние почести. Все было? для него ново, чуждо, странно и непонятно. Когда Вальгутиса, подняли на верхушку сруба и посадили там, как на троне, Маргер должен был, пока пламя еще не охватило костер, подняться наверх и отдать покойнику последнее целование. Тогда только тилуссоны подожгли с четырех углов сложенные костром дрова.
Реда, растравившая в себе горе и тоску по отце почти до безумия, наполняла воздух криком и стоном, рвала волосы, металась, пела, билась о землю и задавала тон плакальщицам.
Когда пламя взвилось вверх над костром, слуги стали сносить все, что должно было сгореть вместе с покойным. Приносили корзины с оружием, одежду, утварь, драгоценные сосуды, военную добычу. Все наперерыв хватали и бросали в разъяренный огонь эти сокровища, чтобы дух Вальгутиса взял их с собой на высокий Анафиель.
На четвертый день, когда еще пепелище костра не успели остыть, а кости покойника были уже собраны и погребены в каменном склоне замка, пришли вести, что крестоносное войско идет на Пиллены.
Реда, утомленная погребальным обрядом, лежала больная, бессильная. Маргер стал главою семьи и вождем. Мать первая, с трудом сойдя с ложа, поклонилась ему до колен.
— Вчера я была мать и владычица, сегодня — раба! Приказывай!
Она собрала старшин.
— Вот вам господин! — сказала она, указывая на сына; сама же вернулась на ложе, заливаясь слезами. А Банюта села у ее ног, также предаваясь печали.
Маргер, внезапно ставший вождем и властелином, ощутил трепет в душе. Все смотрели на него и ждали приказаний, а он не знал, что сказать.
Приходилось стряхнуть с себя и любовь к девушке, на которой он собирался жениться, и горе, и страх. На все это не было времени: надо было защищать свою родину.
С головой, полной обаяния власти, он взошел на высшую точку замка, на башенку, чтобы с высоты обозреть свою вотчину, окинуть взором Пиллены. Они точно срослись с холмом: сильные, грозные, хорошо укрепленные; а людей, копошившихся у его ног, и числом, и силой, и отвагой было, казалось, достаточно для обороны.
Но тут ему вспомнился Мариенбург; широкое кольцо его валов, каменные стены, оборонительные вышки, башни, в толще которых могли бы поместиться хоромы… и деревянные Пиллены сократились в его глазах до размеров большой бревенчатой хаты на распутье дорог…
Он вспомнил отборные отряды крестоносцев, вооруженные полчища холопов, их доспехи и оружие, полевые и осадные орудия, воинскую выправку и силу… и затрепетал. Будущее, как наяву, встало перед его духовными очами: кровопролитная борьба и неизбежная богатырская смерть… или отступление, бегство, чтобы спасти жизнь людей и свою собственную, основать где-нибудь в непроходимой чаще домашний очаг и уют.
Маргер раздумывал. В воображении его рисовалась Банюта, счастье, уют и покой; усадьба в глубине леса; домашний очаг…
И вот, пока он стоял, погруженный в мысли, Реда, которую он оставил в постели, в слезах, с покрасневшим лицом и распущенными волосами, вдруг, как была, в разодранном платье, поднялась к нему на вышку. С минуту она простояла, незамеченной, издали следя за сыном… Потом как бы нечто прочтя в сумрачном взоре сына, рванула его за плечо.
— Ты здесь главный теперь, — молвила она, — что ты будешь делать?
И глаза ее впились в него.
— Немец силен, — ответил Маргер, — мы все сгорим здесь, как Вальгутис на костре.
Реда молчала и ждала.
— Нам не уцелеть, — прибавил кунигас.
— Молчи! — перебила мать. — Понятно, что не уцелеем, а погибнем! Конечно, погибнем!.. Но мы должны защищаться до последней капли крови!.. Дух деда и отца встал бы из гроба и проклял тебя… да и я сама бы тебя прокляла… если бы ты со страху бежал из родного гнезда!.. Я лежала, и меня внезапно охватил страх: у матери и сына одна душа, и в ней отозвались твои мысли… Ты любишь и жаждешь счастья… готов похитить возлюбленную и бежать с ней? И отдать врагам, не пролив капли крови, могилы дедов?! Ты?!
Маргер вздрогнул и побледнел; его грудь исполнилась рыцарской гордости и духа предков.
— Нет! — воскликнул он. — Увидишь! Мы не устоим, но сумеем умереть!
И он захохотал не так, как смеются питомцы крестоносцев, а как дикарь.
Реда взглянула ему в глаза.
— Ты сын мне! — шепнула она.
И, не оглядываясь, стала скорым шагом спускаться с лестницы, оставив Маргера одного со своими мыслями.
А тот в душе вынес сам себе смертный приговор.
— День счастья, потом… смерть!!
На полу спуске с башни сидел, прикурнув, Швентас и загородил ему дорогу.
— Кунигасик, — сказал он, — твой замок ничего себе… недурен… но все-таки он куча хвороста, на котором нас поджарят крыжаки. Жаль себя… Жаль людей… Что скажешь, кунигасик?
— Пошел вон! — крикнул Маргер.
Он вышел на середину двора, где уже стояли бояре и начальники ратей, угрюмо поджидая своего властелина. Увидев Маргера, они обнажили головы.
— Крестоносцы идут на нас войной, — начал юноша, подражая осанкой опытным воинам. — Пиллены будут защищаться. Говорите: есть у вас отвага? Кто не чувствует в себе достаточно мужества» пусть уходит; кто останется, должен готовиться к смерти.
Ознакомительная версия.
