Вавринцу приказали взобраться на «козу», и двое старших студентов покрыли его капюшоном из мешковины, к которому были приклеены большие ослиные уши из бумаги. Эти ослиные уши были основным символом «беава».
Но вот к нему уже подходит студент-церемониймейстер с огромным деревянным мечом в руке и снова классическими строфами объясняет зрителям, что ослиные уши были бы отвратительным украшением на ученой голове, и поэтому их необходимо отрубить.
Сильным взмахом меча он отсекает правое ухо, которое тотчас отлетает в сторону. Удар значительно сильнее, чем это требуется для бумажного уха, и деревянный меч изрядно рубанул беднягу Вавринца по плечу. Разумеется, среди старших студентов это вызывает громкий смех. А матери Вавринца кажется, что долговязый студент чуть ли не вонзил меч в сердце ее сына.
Вавринец заерзал на «козе», но, чем больше он двигался, тем больше страданий причиняла ему острая козья спина.
Тем же приемом отсек церемониймейстер я левое ухо. При этом он приговаривал, что лучшее средство избавиться навсегда от ослиных ушек — это внимательность в учении. Он призывал Вавринца учиться, учиться и снова учиться, ибо только при этом он завоюет место среди образованных людей, которые суть украшение человечества.
Однако этого еще мало. Церемониймейстер продолжает речь. Он говорит, что у этого увальня, кроме ослиных ушей, имеются еще и воловьи рога и их необходимо отпилить. Появляется студент с деревянной пилой, который делает вид, что отпиливает у Вавринца рога. Конечно, он делает это так, чтобы бедняге было побольнее. Бедняжка думает, что настал конец мучениям. Увы, он ошибается. При снятии капюшона церемониймейстер основательно растрепал юноше волосы и теперь показывает на его голову. Обращаясь к зрителям, он говорит, что у этой деревенщины голова словно воронье гнездо. Видно, дома он спал в хлеву вместе с волами. Поэтому его надо постричь и причесать. Церемониймейстер хлопает в ладоши, и появляется «цирюльник» с большими деревянными ножницами и граблями. Он начинает «стричь» волосы так, что Вавринец хотя и крепится, но слезы выступают у него на глазах. Мать Вавринца тихо всхлипывает, несмотря на то что мастер Прокоп толкает ее в бок и шепчет, чтобы она не срамила сына.
С тем же усердием студент-«цирюльник» «расчесывает» граблями голову Вавринца.
Однако работа «цирюльника» на этом не кончается. Церемониймейстер провозглашает, что «беана» необходимо побрить, ибо все лицо его густо заросло стерней. При этом он так треплет беднягу Вавринца по щекам, что у того искры сыплются из глаз.
«Цирюльник» приносит «бритву», сделанную из двух деревянных планок, кисть для побелки и старую, облупленную глиняную миску, полную мыльной пены. Обмакнув кисть в пену, он мылит Вавринцу лицо, мыло набивается в ноздри, глаза и рот. Вавринец фыркает, словно кошка, когда ее заставляют нюхать перец. Преподавателям эта забава нравится. Они уже успели забыть, как сами подвергались подобным испытаниям. А «цирюльник» бреет, заталкивая пену Вавринцу за воротник. Наконец приходит прислужник «цирюльника», чтобы умыть побритого. Делает он это просто — выплескивает ему в лицо горшок воды.
Бедняга Вавринец, какой он счастливый — на его мокром лице не видно слез, которые струйками текут по щекам! Теперь он даже улыбается — все позади.
Но только теперь сказывается результат «беаний». Едва Вавринец слезает с «козы», ноги у него подкашиваются и он чуть не падает. Каждый шаг причиняет ему страдания, Вавринцу кажется, что у него в теле не осталось ни одной кости. Он идет разбитый, качаясь из стороны в сторону. Но именно эта неподражаемая походка вызывает у всех присутствующих взрывы смеха. Смеются все, даже мать Вавринца не может удержаться от смеха, хотя и смотрит на парнишку полными любви глазами.
Мастер Прокоп поворачивает к доктору Есениусу просветленное лицо. Он улыбается, и его улыбка как бы говорит: «Хорошо себя держал, не правда ли? Будет из него человек!»
Второго «беана» ожидает кое-что новое. Вот он с закрытыми глазами должен что-то отгадать. Ему нежно гладят лицо и лоб якобы для того, чтобы «развить у него память», а на самом деле просто-напросто обмазывают его сажей. Когда с глаз у него снимают повязку, он никак не может понять, почему все так смеются.
«Беан», которого сажают на обыкновенную лавку, беспечно радуется, что ему повезло. Но радость его кратка. Сразу же рядом с ним появляется «фельдшер», спрашивая, не болят ли у «беана» зубы. Пока «фельдшер» смотрит ему в рот, другой студент, подкравшись сзади, залезает под лавку. «Болит у тебя этот зуб?» — спрашивает фельдшер. «Нет», — отвечает «беан». «А этот?» — «Тоже нет!» — «Гм! Странно! Ни одного больного зуба! А вот этот?» В этот миг студент, находящийся под лавкой, колет «беана» в мягкое место тонким гвоздем. Не ожидавшим такого подвоха «беан» с визгом подскакивает. Общество чуть не лопается от смеха. Только «фельдшер» сохраняет серьезное лицо, деловито замечая: «Значит, этот болит… Ничего не сделаешь, придется его удалить». Он берет огромные деревянные клещи, впихивает их «беану» в рот и, подбадриваемый громкими криками старших студентов, с победоносным видом вытаскивает кабаний зуб, незаметно вложенный им в рот «беана»… Аудитория сотрясается от хохота.
Пока все «беане» пройдут муштру, пролетит часа три. Наконец кончаются страдания последнего «беана». Церемониймейстер подходит к ректору, кланяется и по-латыни докладывает, что процедура испытания на выдержку окончилась.
Ректор благодарит церемониймейстера и просит декана Кампануса «депонировать беанов».
Кампанус встает и направляется к «беанам». Их как будто подменили. Они упоены чувством собственной значительности, держатся важно.
В краткой речи декан повторяет то, что вначале было высказано в форме шутки: он говорит о символическом значении «беаний» и призывает юношей во время учения и во всей своей дальнейшей жизни придерживаться поучений, преподанных им на «беаниях». В конце он предостерегает их, чтобы они не опускались снова в пучину невежества, из которого их вывело это символическое очищение. После этого он вызывает каждого студента и заносит в список первого курса. На этом «беании» для студентов кончаются.
Преподавателям предстоял еще «convivium». Студенты приготовили им угощение. Но сами они в пиршестве не участвуют. Остаются только те, кто будет прислуживать у стола. Родственники студентов и почитатели академии расходятся.
А старшие студенты?
Для них день не кончается. После ужина они направляются в корчму, чтобы отметить сегодняшние торжества. Каждый привез из дому кое-какие гроши. Впрочем, важно иметь на первую кружку. А иногда и этого не нужно. Если в корчме веселится шумная компания горожан, среди них всегда найдется какой-нибудь доброжелатель, который пригласит к столу веселых школяров, чтобы они позабавили его песнями и чтением стихов.
И так в день «беаний» в корчме «У золотой розы» почти до самой ночи раздаются веселые народные песни, а порой и куплеты бродячих студентов. Ночной сторож, проходящий мимо корчмы около десяти часов вечера, ясно слышит хоровую песню, слова которой можно легко разобрать, несмотря на закрытые окна:
Грусть вино развеет,
Больное сердце пожалеет…
Настали осенние дни, а с ними пришли и всякие болезни, так что докторам работы хватало.
Захворала и Катарина Страдова. Доктор Гваринониус ежедневно навещал ее по нескольку раз, но болезнь не проходила. На вопросы своих коллег Гваринониус отвечал путано и таинственно. Заболела пани Страдова будто оттого, что надышалась земных испарений. Эти испарения, образующиеся главным образом над реками, болотами и горячими источниками, сразу же поднимаются вверх и вредны для людей. В небесах, высоко над земной поверхностью, они скапливаются, скопление это раскаляется и превращается в кометы. Кометы нарушают законы Вселенной, ибо у них нет определенных путей, и они беспорядочно носятся во тьме Вселенной. Осенью эти вредные испарения дольше находятся непосредственно над Землей, так как влажный ветер не позволяет им подниматься в высоту. Тут они соприкасаются с людьми, а отсюда возникают осенние болезни, проявляющиеся в кашле и лихорадке.
Так объяснял Гваринониус происхождение болезни Катарины Страдовой, а его коллеги, ученые врачи, серьезно кивали головами.
Даже Есениус признавал выводы Гваринониуса правильными. Только теория комет ему не нравилась. Ведь кометы довольно редкое явление, а согласно Гваринониусу — в своих взглядах тот опирался на мнение большинства, — ежегодно должна была бы возникать по крайней мере одна комета.
На этот вопрос лучше всего ему ответит Кеплер. И Есениус решил поговорить с ним об этом.
Вскоре занемог и доктор Гваринониус. Вероятно, и он надышался «смрадных» испарений.
