Вскоре занемог и доктор Гваринониус. Вероятно, и он надышался «смрадных» испарений.
Есениус не удивился, что на другой день после заболевания лейб-медика его пригласили к пани Страдовой.
Тепло укутанная, она сидела у горящего камина и вышивала.
Пани Катарина встретила его милой улыбкой и заговорила хрипловатым голосом:
— И четверти года не прошло со времени нашей последней встречи, и вот полюбуйтесь, как недобрая судьба за такой короткий срок может изменить человека
Лицо ее приняло страдальческое выражение, но даже больная она была прекрасна. Есениусу показалось, что тогда, когда им пришлось встретиться на дворцовой площади, лицо у нее было полнее. С тех пор она похудела и стала бледней. Но это не лишило ее прелести. Наоборот, бледность при иссиня-черных волосах делала ее лицо еще более выразительным.
Есениус расспросил ее о самочувствии и посмотрел горло. Оно было воспалено.
— Что вам прописал доктор Гваринониус?
— Aurum potabile.
Aurum potabile — жидкое золото. Средство, которое прописывали врачи состоятельным пациентам.
— И не помогает?
— Пожалуй, нет. Во всяком случае, не так, как обещал доктор Гваринониус.
— Попробуем что-нибудь другое.
Знатной больной Есениус не прописал ни одного дорогостоящего лекарства: ни настойки из растертых жемчугов, ни золотого порошка, разведенного в сиропе. Он посоветовал совсем простое лекарство, народное: вдыхать пары ромашкового отвара и полоскать горло отваром репейника. А так как в этом случае ему хотелось угодить Страдовой, он прописал ей «настоящее» лекарство: сладкий, густой сироп.
— Если и это не поможет, тогда придется прописать более действенное средство, — сказал в заключение Есениус.
— Что это за действенное средство — с чисто женским любопытством спросила пани Страдова.
— Соленая вода, — кратко ответил Есениус, даже не улыбнувшись.
— Соленая вода! Брр! Ни за что на свете! — воскликнула больная и поморщилась.
К счастью, к действенному средству прибегать не пришлось, ибо все, что прописал Есениус, отлично помогло. Здоровье Катарины Страдовой улучшалось изо дня в день.
Когда пани Страдова чувствовала себя уже совсем хорошо, она пригласила Есениуса и вместе с благодарностью вручила ему кошелек с талерами.
Это была самая высокая плата, какую Есениус когда-либо получал от своих пациентов.
Об успешном лечении узнал, разумеется, и император.
Будущее рисовалось перед Есениусом в самых розовых тонах. Казалось, дорога к дальнейшим успехам ему открыта. Император был к нему благосклонен, Катарина Страдова ценила его, а богатые пражане предпочитали другим врачам. Двери в дома знати распахивались перед ним настежь. Кроме врачебной репутации, немало способствовал этому также и его фамильный герб. Он висел в «большой» комнате в простенке между окнами. Этот герб был дарован его покойному отцу в 1562 году императором Фердинандом I и состоял из трех частей: внизу — золотой щит с тремя вершинами; на средней вершине растет вяз, на двух крайних стоит черный медведь, к шее которого две руки откуда-то сверху протягивают поводок. В центре герба изображен — богатый шлем с пышной короной, а из-за короны виден другой черный медведь. Он стоит на задних лапах, а в передних держит ветвь вяза.
На этот герб Есениус часто поглядывал с любовью и тайно представлял, как, например, прекрасно он бы выглядел на дверцах собственной кареты…
Но Марии в этом не признавался,
В последние дни Есениус был занят исследованием человеческого глаза, надеясь своими выводами помочь Кеплеру в его сочинении об оптике. У палача Мыдларжа он взял глаза какого-то казненного преступника и по ним стремился выяснить основы видения. Сидя в своем кабинете, он исследовал связь зрачка и сетчатки, раздумывая над тем, почему световой луч, проникающим через роговицу и зрачок внутрь глаза, прежде чем достичь сетчатой оболочки, должен пройти через жидкость. Имеется ли какая-нибудь связь между видимым изломом весла, погруженного в воду, и строением глаза? Имеет ли здесь место зрительный обман, происходящий от несовершенства глаза, или другое явление, которое к глазу не имеет отношения и существует само по себе?
На все эти вопросы он не находил ответа ни у Гиппократа, ни у Галена. Не мог на них ответить и Кеплер.
— Вероятно, здесь действуют какие-то законы, которых мы еще не знаем, — сказал он как-то в глубоком раздумье. — Вокруг нас так еще много непонятных явлений, и человек должен жить по крайней мере сто лет, чтобы хоть какие-то из них исследовать до конца.
И все же Кеплер с благодарностью принимал результаты исследования Есениуса. Они помогали ему в работе над книгой об оптике.
У Есениуса был тяжелый день. Здоровье императора снова ухудшилось. Возобновились припадки гнева, и никто, кроме врачей, не решался попадаться ему на глаза. Когда припадки кончались, император впадал в меланхолию. Он не хотел никого видеть, сидел в одиночестве в темном кабинете и погасшим взором смотрел куда-то вдаль, за стены кабинета, за границы этого мира. Что он видел там? Какая сила превозмогла его страх перед смертью и вложила ему в руку острый кусок стекла, которым он пытался вскрыть себе вены? Лабиринт мыслей Рудольфа II оставался недоступным даже для его близких. Никто не мог сказать, что привело императора к такому отчаянному поступку.
Есениус осмотрел рану — вена оказалась неповрежденной, — зашил ее и забинтовал руку. Но кто мог поручиться, что император не повторит сегодняшнюю попытку?
День был напряженный, полный волнений, и Есениус, возвращаясь из Града, предвкушал отдых. До завтрашнего утра можно рассчитывать на покой. Разумеется, если за ним кто-нибудь не придет.
Поднявшись на Каменный мост, он остановился и стал смотреть, как на островке Кампы женщины полощут белье в Влтаве. Пройдя несколько шагов, он залюбовался полетом чаек и прислушался к их крикам. Он оперся о каменный барьер и стал смотреть на развалины Вышеграда, поднимающиеся над зелеными холмами, уже дышавшими весной. Было начало апреля, и воздух таил запахи влажной земли. После полудня прошел дождь, но тучи уже разошлись, и лужи на мостовой сверкали, как осколки зеркала. Заходящее солнце окрашивало небосклон всеми оттенками желтых и красных цветов.
«Будет хороший день, — подумал Есениус, глядя на ясное небо. — Похоже, что солнечная погода продержится всю неделю.
В приятном расположении духа он вернулся домой. Поужинал и, как обычно, сел писать.
Писал долго. Между тем стемнело, и он зажег светильник.
Вскоре постучал какой-то поздний посетитель. Есениус поднялся из-за стола и пошел к двери.
— Кто там? — спросил он.
— Горем преследуемый человек пришел к вам за помощью, — ответил кто-то за дверью.
Есениус открыл.
В прихожую вошел человек в длинном черном кафтане и в черной шляпе. Даже если бы у него не было седых пейсов на висках и желтого колечка на груди, то и тогда было бы ясно, что посетитель еврей.
«Древний, как патриарх», — подумал Есениус, вглядываясь в иссохшее лицо старца. Хозяин закрыл дверь и пригласил гостя в меньшую комнату. Здесь гость представился по всей форме:
— Я раввин Иегуда Лев бен Безалел.
Есениус не пытался скрыть удивление. Имя пражского раввина Льва было известно не только каждому обитателю Праги, но и далеко за пределами королевства. Раввин Лев был лучшим талмудистом своего времени, написал несколько религиозных книг, по которым учились во всех еврейских высших школах. А самое главное — имя раввина Льва всегда упоминалось в связи со всякого рода кабалистикой и черной магией. Люди утверждали, что это он сотворил из глины огромного искусственного человека — Голема, который оживал, как только раввин вкладывал ему в рот таинственный знак — шем. А после этого и выполнял все работы, какие только ему давал Лев.
Даже император Рудольф заинтересовался раввином. Он пригласил его к себе в Град и в течение двух часов разговаривал с ним при закрытых дверях. Никто так и не узнал содержания этого разговора. Но посвященные утверждали, что император уговаривал ученого раввина поделиться с ним тайнами своего искусства. Раввин согласился, думая, что этим он добьется благосклонности императора к своим единоверцам. Однажды вечером император посетил дом раввина в Пражском гетто. Подробности Есениусу рассказал в свое время покойный Тихо Браге, сопровождавший тогда императора. И Тихо Браге утверждал, что его рассказ есть святейшая правда и что все это он видел собственными глазами вместе с Рудольфом. Голема раввин Лев показывать не захотел. Клялся, что ничего подобного нет и в помине, что люди переоценивают его возможности. Никто из смертных не обладает такой силой, чтобы оживлять мертвую природу. Зато раввин показал им другие чудеса. Он сделал так, что Градчаны, весь королевский замок появились у него в комнате. Казалось, протяни руку — и коснешься его стен. А потом по настоятельной просьбе императора вызвал образы ветхозаветных пророков. Тайну этого своего искусства раввин не поведал даже Рудольфу.
