Низкий берег со множеством корней и с нависшими над водой вершинами падающих, подмытых деревьев плыл у самого борта.
— Ой-ой! Какой порог! — воскликнул Чумбо, а сам ткнул голой пяткой Игтонгку в спину. — Сейчас если не пропадем, то хорошо…
Все стали смотреть на середину реки, на проносившиеся с шумом камни. На близкий берег никто не обращал внимания.
Игтонгка не шевелился.
— Поживей, поживей! — тихо шепнул Чумбо. — Берег как раз низкий…
Игтонгка тупо и сонно поглядывал по сторонам.
— Думаешь, всегда будешь сидеть так спокойно? В рабы попадешь… Торопись… — Чумбо раздосадовался и с силой ударил его пяткой в спину.
Теперь берег был совсем рядом. Лодка время от времени задевала за корни, торчавшие, как прутья. Маньчжуры держались за борта. Игтонгка покосился на них и вдруг, бросив весло, вскочил, схватил шест, опустил его в воду и с ловкостью перепрыгнул из лодки на берег. Как горный козел, поскакал он по болоту к сопке и дальше, дальше, вверх по камням…
— Эй, эй… раб убежал! — воскликнул рябой маньчжур.
В этот миг Чумбо отвел лодку от берега. Сильный поток подхватил ее. Лодку качнуло, и все повалились на борт.
Маньчжуры закричали. Берег быстро отдалялся. Лодку несло по самой пене с чудовищной быстротой.
Сибун велел стрелять по беглецу. Рябой маньчжур схватил единственное ружье и запалил фитиль. Едва маньчжур приложился, как Чумбока завел корму. Лодку опять качнуло. Раздался выстрел, но заряд понесся в небо.
Тут Чумбока вдруг вскрикнул, выпустил весло из рук, схватился за сердце и бултыхнулся в реку.
Течение закрутило и понесло лодку. Маньчжуры что-то кричали и вскоре скрылись за лесом. Чумбока вылез на берег. Игтонгка бежал к нему.
— Поедем скорей к нам! — воскликнул он радостно.
— Нет, ты поезжай домой, — ответил Чумбока, — а мне мать велела на поминки возвращаться. Но ты скажи отцу, что скоро я вернусь.
Парни добрались вместе до балагана старика Коги, жившего с семьей на мысу, около устья горного ключа. Это был долговязый старик с лысой головой, с горбатым носом и бородой в три длинных седых волоска.
Кога ужаснулся, услыхав, что Игтонгку чуть не увезли в рабство.
По словам старика, маньчжуры были уже далеко.
— Ты не боишься встретить их на Амуре? — спросил он, услыхав, что Чумбока едет домой.
— Они не заедут к нам, — отвечал парень. — Они говорили, что должны зачем-то поскорей плыть в гьяссу. Я еду к брату, там поминки будут. Да если и заедут к нам, то я их не боюсь, — сказал Чумбока.
Он почувствовал свою силу и решил, что не следует и впредь поддаваться разбойникам.
— А ты мне должен помочь, — обратился он к Игтонгке. — Когда домой приедешь, поговори с отцом, помоги мне.
— Во всем, в чем ты хочешь! — с чувством воскликнул Игтонгка.
Кога проворно поднялся.
— Я сам повезу Игтонгку, — сказал он. — Я бы и на поминки поехал, да боюсь встретить в Онда маньчжуров. А когда поминки будут? На какой день назначены?
— Вот еще точно не знаю, когда будем душу отца в Буни отвозить. Ведь я давно из дому.
— Ну, когда будет известно, дай и нам знать как-нибудь, — сказал Кога.
Он пошел выбирать лодки. Старик взял себе берестяную оморочку покрепче и подлиннее, с двумя гнездами для гребцов, чтобы с Игтонгкой подниматься на ней в верховья Горюна, а Чумбоке выбрал деревянную.
Чумбока тем временем объяснял Игтонгке, что тот должен сказать своему отцу. Но Игтонгка с радости, что поедет домой, почти не слушал его.
— Вот у нас теперь дома все обрадуются! — воскликнул Игтонгка, видя, что дядя уже выбирает весла и шестики.
После обеда Кога и Игтонгка, дружно стуча об камни дна шестиками, поехали на длинной берестянке вверх.
Долбленку Чумбоки течение быстро понесло вниз, к Мангму.
На канах, где обычно спал отец, лежит красная шелковая подушка. Это паня. Целый год после смерти человека в такой подушке живет душа умершего. Подушечку кладут на кан, когда едят, ее угощают, с ней обходятся как с живым человеком. На стене висит одежда Ла. На подушке — кисет с табаком и трубка. Настало время, когда шаман должен душу отца отправить на покой.
Беременная Дюбака, с лицом подурневшим и веснушчатым, хлопочет у очага. Пестрый поросенок похрюкивает за дверью. Шаман потребовал, чтобы к поминкам был обязательно пестрый поросенок. Ну где достанешь пестрого поросенка! Да еще черного наполовину, чтобы черта между белым и черным шла как раз по сердцу. Удога с трудом достал его в дальней деревне и заплатил очень дорого. Бичинга, наверное, знал, что там есть такой поросенок. Как раз по сердцу — одна половина черная, другая белая.
В первый день поминок, к ужасу всех собравшихся, Бичинга объявил, что в подушке души нет. Душа исчезла. Кто-то ее украл!
Это было страшное горе, но Бичинга успокоил ондинцев.
— Поеду на своих духах по окрестностям разыскивать душу Ла!
Слепой, коротконогий старик в меховой шапке, с лохмами волос, обвешанный хвостиками, походил на зверя с густой гривой. Он вильнул крестцом, ударил в бубен и затанцевал. Сердца замерли. Шаманство началось.
— На ящерице по Мангму поехал душу Ла искать!
Долго ездил шаман по реке и по сопкам, летел по воздуху, но души Ла нигде не было. В полночь ондинцы расходились в глубокой печали.
— Ведро водки отвези мне на остров, — велел шаман Удоге. — Буду потом там своих духов поить… А то у них работы много будет.
Утром старик кашлял и стонал. Он едва двигался. Ойга и Дюбака подавали ему кушанья.
Под вечер он приободрился и снова стал шаманить.
— Девять мужчин и девять женщин должны шаманить, — объявил он.
Старики и старухи с бубнами в руках завиляли крестцами. Уленда и Падека нашаманились в этот вечер досыта.
— Спина болит! — жаловался Уленда. Бубен снова взял Бичинга.
— На железной птице Коре полетел через скалистые горы! Пониже-пониже… Повыше-повыше… Ага! Вот-вот! Как будто бы она! А-а!
Все завыли от восторга.
— Поймал?
— Ай-ай-ай! — Бичинга вдруг заплакал.
— Что такое? — в ужасе вскричали ондинцы. «Что бы могло случиться с душой отца? — думает Удога. — И так много забот…»
— Злые амба завладели душой Ла! — сказал Бичинга. — Они бросают его душу в кипяток… все время мучают.
Волосы зашевелились на голове Удоги. И на том свете отцу покоя нет! В отчаянии он готов был все отдать шаману, влезть в любые долги, только б избавить отца от страданий. Он клял себя, что все это время так мало думал об отце.
— Нашего отца терзают черти! — заголосила Ойга.
— А мы тут живем и ничего не знаем! — горестно воскликнул Падека.
— Теперь надо водки, табаку, каши, — сказал шаман. — Будем со злыми духами торговаться… Надо выкупить у них душу.
Вино, табак, и каша были готовы.
Удога с мольбой взглянул на Бичингу. На него теперь была вся надежда. Открыли очаг. Распахнули двери. Бичи сел на кан. Подали котел с кашей. Шаман поел и снова взялся за бубен. Свет тотчас же закрыли.
— Вот теперь выкупил душу! — торжественно объявил Бичинга.
Крики восторга пронеслись по канам.
— Повезу ее домой! Душу продали… Долго торговался, но все-таки уговорил! — сказал шаман, подсаживаясь к столику и прихлебывая из чашки. Лицо его хранило насмешливое, лукавое выражение.
— Ой, ой! — вдруг завыл он. — Вот несчастье! Черти душу Ла изъели… Ослепили… Ой, ой, душа какая стала! Всю проели насквозь!
Шаман делал руками такие движения, будто разглядывал какую-то дырявую шкуру.
— Как много чертей кусало!.. Руки отъели… Глаз нет… Выдрали волосы… Оторвали язык… Даже не может разговаривать.
Ойга зарыдала.
Три дня лечил шаман душу Ла. Он сделал ей новые глаза. Когти и хороший длинный язык покупать пришлось за морем на острове. За волосами Бичинга летал к лоча. У них бороды густые и длинные… За всё расплачивался Удога.
— Теперь целый и крепкий! Все ему приделал, чего не хватало, — объявил Бичинга. — Даже еще лучше и крепче стал.
Шаман сказал, что он обернулся птицей, потом крысой и ящерицей и на веревке спустился на землю.
Старая Ойга подарила ему свой лучший халат. Она долго размышляла: отдать ли? Услыхав, что мужа изъели черти, она посетовала на себя, проклинала свою скупость и дала зарок: если душа Ла вылечится — не пожалеть халата.
На другой день, когда все снова собрались, шаман сказал:
— Теперь точно проверим, его ли это душа. А то может быть ошибка. Может, не ту похороним. Теперь язык у нее есть. Поговорим.
Новое волнение для родственников!
— Почему ты все время недоволен? — спросил Удога у брата. — Может быть, шаманство неверно? Тебя ведь отец учил шаманить. Ты должен понимать…
