— А что, дядюшки Дохсо нету? — спросил он, подходя с охапкой дров к костру.
— На сохатого охотиться поехали. А какие дрова ты принес хорошие, сухие!
Чумбо заглянул в котел. Одака нахмурилась и покраснела. Ей стало стыдно, какую плохую похлебку варит она отцу и братьям.
«Из гнилой рыбы уху варят, — подумал Чумбо, — а река полна рыбы».
— Уй, у нас никогда рыбу хорошую не поймают! — сказала Одака с досадой.
Чумбо знал, что ее братья Алчика и Игтонгка — лодыри.
— Давай с тобой рыбы хорошей наловим! — воскликнул Чумбока. — Сейчас, после дождя, рыбка ходит… Во-он…
На корневищах двух лесин, выброшенных водой на косу, растянут крапивный невод. Чумбока живо собрал его. Одака села за весла. Гребла она очень хорошо. Чумбо сбрасывал охапками сетчатку. Лодка быстро пробежала полукруг. Выскочив на берег, парень и девушка взялись за веревки и потянули плавучую дугу из поплавков на берег. Опутанные сетчаткой, бились друг о друга тяжелые сомы и щуки. Сквозь дыры в неводе ушла половина улова.
Но и это не беда.
Чумбо схватил котел с огня и выплеснул вчерашнюю уху в воду.
Одака, стоя на коленях, пластала ножом на бересте тяжелых рыб и бросала куски в котел с чистой водой.
Чумбо, как настоящий мужчина, пришел с берега уставший и недовольный.
— Невод порвали, — сказал он, присаживаясь на корточки, и покарябал ногтями голову.
«С ним не придется ссориться, как с братьями, — подумала Одака, видя, что Чумбо уже вынул из-за пазухи деревянную стрелу для надвязывания сетей, — он все делает сам».
«Мы с ней как муж и жена, — думал Чумбока. — Она хорошая жена будет».
Одака сбегала в балаган и принесла моток крапивных бечевок.
Чумбо, поджав ноги, с трубкой в зубах, стал чинить сеть.
Одака варила уху. Дров у нее множество. А то ведь самой приходилось ездить в лодке в лес за хворостом.
За последнее время у Одаки было много неприятностей. Братья придирались к ней, что нет жениха, хотели отдать какому-то старику. В семье, кроме обид, ничего не видела… Все лето приходилось с собаками таскать бечевой лодку против течения и готовить пищу… Ссорилась и дралась с братьями.
Но сейчас ни о чем плохом не думалось. Одака была счастлива. Ей так приятно, что Чумбока рядом. Приятно каждое его слово. Ведь всю весну была такая скука!
Чумбо и Одака приготовили обед, привели в порядок все хозяйство. Вместе поели. Одака вымыла посуду холодной водой. Если пятна не отмывались, она с силой терла их травой.
После обеда парень и девушка дружно сидели на берегу, поджидая охотников.
На реке появилась лодка. В ней, как три гриба, трое гольдов в белых шляпах из бересты. Послышался плеск и голоса.
— Едут! — молвила Одака.
Лодка подошла. Долговязый чернолицый Игтонгка и толстый лысеющий Алчика сбросили на песок охапки смолья и вытащили тушу молодого лося. Жадные, злые и голодные, они стали было бранить сестру, но, увидев, что дрова есть и наварена свежая рыба, замолкли. Дядюшка Дохсо пожаловался Чумбоке, что прихварывает, что-то сильно качается сердце, прошибает пот, ноги дрожат…
Четыре гольда, вынув острые ножи, свежевали зверя и тут же съедали вкусные куски. Дядя съел ноздри. Обрубили ноги и, разбивая кости топориками, сосали мозг. Насытившись, Алчика сидел на корточках у реки, мочил лицо и лысину. Дядюшка Дохсо устроился около ухи, у костра…
Чумбо снял с убитого лося шкуру, разрубил мясо и утопил его в реке, чтобы затухло и побелело как следует.
— Ты, парень, какой хороший, — сказал ему Дохсо, — сразу видно, как дядю любишь. Хорошо сеть починил… Рыбы наловил… — Дохсо удивился. Такой вкусной ухи он давно не ел. — Я тебя давно не видел, соскучился по тебе.
Долговязый Игтонгка уже после того, как все наелись, с жадностью припав к котлу, пил уху. Уже все отобедали и полезли в балаган, а Игтонгка все не мог насытиться. Он, не жуя, глотал куски с костями и давился.
От вкусной еды, от жира и рыбы, дядя пришел в хорошее настроение. Он разговорился.
— Ты, парень, живи у нас, — сказал он Чумбоке. — Тут хорошо. Ты не был еще дальше, на Юкети?[41] Там леса и болота, такое хорошее местечко: большая береза не растет, большая елка не растет, только маленькое кривое деревцо есть… По болотам из нашей речки в высокую воду можно проехать на Амгунь. А во-он горы, — кивнул старик на голубые, глыбы над далекими зелеными лесами, — из тех гор все речки бегут… Амгунь, Горюн, Нюман… Надо, парень, туда тебе сходить… Нынче зимой мы ходили за эти горы… За ними земля Лоча… Там юрта с крестом и батька есть. Батька — русский шаман, кто его веру примет — тому батька даст новую рубаху… Наши кондонские хотят ехать креститься… Там делают ружья, топоры, много железа, сукна — нельзя сравнить с маньчжурскими. А ты такой хороший парень и ничего не знаешь. Мог бы со мной вместе туда поехать… По дороге посмотрели бы каменные столбы. Когда лоча уходили с Мангму, поставили. Сказали: когда столбы упадут, они вернутся. Столбы уже упали, скоро лоча придут…
После обеда все улеглись спать.
— Ну, а сегодня ночью, — говорил дядя, — будем лучить рыбу.
Вечером Алчика спал крепко. Игтонгка проснулся и, кривляясь, плаксиво стал жаловаться, что заболел. Дядюшке самому тоже ехать не хотелось. Он пригрозил Игтонгке палкой, а сам поел сохачьей похлебки и опять улегся на черную, блестевшую при огне шкуру лося.
Стемнело, когда Чумбока, Игтонгка и Одака поднялись на лодке вверх по течению речки.
На носу лодки на шесте зажгли смолье.
Вспыхнуло высокое яркое пламя. Сквозь прозрачную, мерцающую воду широко открылось желтоватое каменистое дно.
Лодка спускалась самоплавом. Одака сидела на корме и правила. Парни стояли, держа остроги наготове.
Сонные рыбины, как коряги, стояли над камнями.
Сквозь быстро мерцающую воду казалось — они вьются на месте, как змеи.
Чумбока мгновенно ударил острогой. Железо лязгнуло о камни. Выхватив из воды острогу, он стряхнул с зубьев убитого тайменя и тотчас же снова ударил. Ударил Игтонгка, но промахнулся…
— Ан-на-на! — Сестра взяла у него острогу.
Чумбока сбросил в лодку линка. Одака с силой, по-мужски, ударила острогой и выбросила из воды щуку.
Лодка пошла быстрей.
Огонь выхватил из тьмы ржавую стену с висящими ветвями и рассыпал искры за утес.
— Кету лучить — вот хорошо! — вдруг, оборачиваясь к девушке, воскликнул Чумбо. — Где вода стоячая, она плавает, как в неводе…
— Садись! — воскликнул Игтонгка. — Сейчас провалимся!
Впереди, во тьме, загрохотал перекат.
Лодка понеслась.
Дно опускалось, но было видно ясней, чем днем. Стало глубже, под лодкой проносились завалы обросших водорослями камней и косматые зеленые коряги.
Гул невидимого водопада становился все грозней.
Течение вдруг обрушилось белой волной, лодку тряхнуло, бросило вниз, понесло еще быстрей и снова тряхнуло. Она падала вниз, как по ступеням.
На быстром ходу раздуло сноп лучин, насаженных на шест. Пламя повалило сильней. В ночной тишине сухой треск смолистых лучин подхватывало эхо, по нескольку раз повторяя его все сильней и сильней, и наконец треск отдавался в далеких горах так громко, словно там катали бревна.
Искры уносились вдаль и, угасая и шипя, сыпались на черную воду.
Над головами с шумом пронеслись плакучие ветви огромного вяза. Берег был где-то близко, но его не видели. Лодку вынесло на мель.
— О! Линок! Линок! — воскликнул Игтонгка. Черно-зеленая рыбина метнулась из-под остроги Чумбо… Парень промахнулся.
— Садись! Садись! — крикнула Одака и, ударив острогой, бросила в лодку тайменя…
Быстрое течение, звон перекатов, треск пламени, потоки искр, несущееся дно, видимое гораздо лучше, чем днем, скалы и деревья, вдруг пролетающие в отблесках огня, — это ли не раздолье! И Одака рядом! А кругом опасности, можно разбиться, налететь на корягу, на утес, на перекате можно споткнуться и упасть.
«Но я ловко берегу лодку от всех опасностей! Хорошо ей помогаю править! А какая она ловкая… Ноги крепкие, хорошо в лодке стоит… Меня на перекате посадила, а сама убила тайменя…»
Лодка быстро наполнялась рыбой. Между тем подул ветерок. Вода замерцала. Сквозь рябь ничего не стало видно.
Решили подождать. Чумбока направил лодку к берегу.
Когда нос ее зашуршал о песок, парень снял с шеста и бросил в воду обуглившиеся лучины. Он на садил на шест новый сноп лучин.
Ветер то стихал, то снова рябил воду. Чумбо сел рядом с Одакой. Она дружески положила ему руку на плечо.
— У сестры какой мальчик хороший родился, — заговорила Одака.
Игтонгка захрапел. Вокруг была глубокая тьма. Никогда еще Чумбоке не было так хорошо, как сейчас.
Он потянулся и поцеловал Одаку в щеку.
— Я на тебе жениться хочу, — зашептал он. — Буду покупать тебя у дядюшки Дохсо.
