На другой день с утра в доме опять народ.
Братья, сидя на чистой циновке, потягивали ханшин из медных чашечек. Дюбака обмазывала глиной котел, чтобы печка не дымила, чтобы не болели глаза у Ойги.
— Не старайся, — говорят соседки, — никогда не бывает, чтобы дыма не было. Всегда дым в юрту идет. Терпи!
— Нет, мой отец делал такие печки, что дым не шел.
Дюбака не поленилась, перебрала камни очага, котел обмазала плотно, и, когда затопили, весь дым потянуло под кан и оттуда на улицу, в дуплистый ствол дерева.
Удога и Чумбока отобрали лучших соболей и отправились в лавку отдавать долги.
У дома Вангба шум и веселые крики. Старик Гао Цзо сидит на корточках, с петухом в руках. Старший сын щиплет живую курицу, заломив ей крылья. Курица в ужасе бьется, кричит.
Когда подошли гольды, сын торгаша кинул общипанную курицу на землю, и она, спотыкаясь, забегала.
Торговцы завизжали. Старик, вздрагивая от смеха и икая, подкинул рвущегося петуха на воздух. Тот взлетел с криком и, упав на землю, кинулся за курицей.
Глядя, как петух стал клевать ее в темя, торгаши запрыгали от удовольствия, подхватывая свои шелковые юбки.
Петух заклевал жертву. Гао-средний свернул курице голову и понес ее в котел.
«Так вот почему Гао любит этого петуха, — подумал Удога, — петух такой же разбойник, как хозяин».
Гао сладко улыбался. Он подставил Удоге щеку, забрал все меха, но смотреть не стал.
— Сегодня вас угощу хорошенько, а завтра посмотрим меха и сосчитаемся, — ласково сказал он.
Братьев посадили на теплый кан, дали им водки, свинины, гороху, угостили курицей…
Под вечер на реке раздался гул. Все стойбище высыпало на берег. Мангму тронулся. Ледяные горы поползли, громоздясь друг на друга. Рыба кинулась к берегу. Дети били ее палками, ловили руками и выбрасывали на берег щук, максунов…
Ночью светила луна. Лед быстро расходился, открывая широкие и блестящие водяные поля. Истаявшие льдины с шипением разваливались под берегом.
Остроносые куски льда, выброшенные на мель, казались в темноте огромными черными лодками, обступившими всю отмель у Онда.
* * *
— Купцы ныне плохо берут соболей. Соболей везде много, и цена на них упала, — сказал Гао Цзо, когда братья пришли к нему утром.
— Какие же меха в цене? — спросил Удога.
— Выдры! — ответил Гао.
— Так у меня есть и выдры! Вот! — вытащил Удога из-за пазухи длинную коричневую шкуру.
— Нет, нет. Отец забыл! — закричал старший сын. — В цене рыси! Рыси, он хотел сказать! Рыси, а не выдры. Рыси, отец!
— Рыси? — переспросил Чумбока.
— Да, да, рыси! — подтвердил Гао. — Я ошибся.
— Жалко! Рысей нет!
— Очень дороги, — тихо бормотал старик. — Три соболя дают за одну плохую рысь.
— Верно, что рыси? Вспомни хорошенько. Может, ты опять ошибся?
— Рыси, рыси… — отозвался Гао.
— А почем у тебя конская волосинка? — спросил Чумбока.
— Ну, это пустяки, — сделал вид Гао Цзо, что не понял насмешки.
Горбоносый маленький Чумбока зло оглядел торговца.
«Наверно, врет, что соболя нынче не в цене, — подумал он. — Рысь у нас только одна».
Гао велел подать вчерашние меха. Работник принес десяток рыжих соболей. Удога остолбенел.
— Это не мои меха, — сказал он.
— Как это не твои? — приоткрыл узкие глаза Гао.
— Мои были черные.
Гао съежился, вобрал глубже в плечи свою плоскую седокосую голову. Желтые морщины набежали на его лицо. У пожилого торгаша было такое выражение лица, как будто в рот ему попало что-то очень горькое.
— Да, парень… Мне тебя жаль… Были черные соболя, когда вы поймали их. А потом, наверно, их много показывали людям, когда приехали домой, держали их на солнце, и они выцвели. Вот и стали рыжими. Ты их вечером смотрел, когда приехал?
— Вечером.
— Вечером все соболя черные. Надо на солнце, на дневном свету смотреть. Но не беда, я возьму и таких! Я тебе помогу!
Удога недоумевал: как все это произошло? Скорей всего — не соболя выцвели, а купец их подменил. Но как-то не смел Удога твердо сказать об этом в лицо Гао.
— Я тебя люблю? Ты хороший человек! — говорил Гао. — Ты, наверно, мешок с мехами на солнце держал, когда ехал, — соболя и выцвели.
«Может быть, и верно говорит Гао, — размышлял Удога, — выцвели соболя. Или я не заметил, что они рыжие? Неужели Гао станет так нагло в глаза лгать?»
А похоже по лисьему выражению лица торгашей, по их сощуренным глазам, по хитрым улыбкам, что они лукавят.
Гао посчитал на маленьких счетах, заглянул в книгу. Оказалось, лишь небольшая часть долга покрылась соболями.
— Так много тебе принесли хороших мехов, а долг все еще большой? — с досадой сказал Чумбока.
Все торговцы быстро и как бы с неприятным удивлением взглянули на него.
— Не так много ты добыл, как тебе кажется! — воскликнул старший сын Гао. — Это ленивые ондинцы тебя похвалили, а ты уже и поверил им!
Гао Цзо подманил к себе Удогу и хотел потрепать его за ухо, но тот уклонился.
— Не бойся, не бойся! Я тебе подарок приготовил… Есть спирт. Пьяный будешь… Угостишь родственников…
Удога был так огорчен, что ничего не ответил, и братья, не прощаясь, ушли из лавки.
Дома Ойга угощала Уленду сохачьим жиром и рябчиками. Старик ел нехотя и поглядел на вошедших братьев с таким видом, словно ожидал от них чего-то другого.
Он теперь все время проводил в гостях у племянников, ел или курил трубку.
Выслушав рассказ Чумбоки о новом обмане Гао, старик взвизгнул насмешливо:
— Какой ты, Удога, дурак! Дождешься, что Гао отколотит тебя палкой! Хозяина надо слушаться! Напрасно ты не взял араки! Ты теперь женатый человек, скоро у тебя ребенок будет. Ты должен стать смирным, а то твоей семье плохо придется. Если будешь ссориться с торговцами, тебя погубят. Твой ребенок сиротой может остаться.
Удога сидел темнее тучи и молчал. Он понимал: его хотят запутать долгами, сделать из него раба, и что Уленда прав — теперь, ставши семейным человеком, он должен быть осторожнее.
— Надо терпеть, нельзя теперь драться тебе, — пищал Уленда.
Пришел дед Падека, Чумбоке пришлось рассказывать ему все сначала.
— Конечно, Гао Цзо хороший человек, — ответил дед, — веселый! Водка у него есть, а от водки весело. Сколько водки у него в ящиках! Полон амбар! Вот веселый амбар! Его амбар полон веселья, а наши амбары полны слез. Ты, Удога, умный парень! Если не берешь водку у Гао, — значит, не хочешь его веселья. Делай как знаешь, может быть, мы у тебя поучимся…
В дом вошел курносый Падога. Старикам подали угощение.
— Чего ты задумал? Почему в лавке водку не берешь? — приставал Уленда к Удоге.
Он был недоволен племянниками, полагая, что с удачи они должны угощать родственников.
— Торговцы идут, торговцы идут! — вбегая, закричали испуганные дети.
Старший и средний сыновья Гао принесли ящик водки.
— А-на-на! Сколько водки! — обрадовался Уленда.
— Отец послал подарок…
— Эта водка нам не нужна, — сказал Удога.
— Как это не нужна? — возмутился Уленда.
— Да нет, теперь уж надо выпить! — воскликнул Падека.
— Открывайте, открывайте! — заговорила старуха. — Угощайте людей… Не срамитесь, дети!
Старики живо сорвали бумагу с ящика, открыли отверстие, стали черпать водку и разливать по чашечкам.
К вечеру все стойбище было пьяно. Голодные гольды пьянели быстро и валились где попало.
Удога не пил.
«Родственники узнали, что охота удачная, и все идут ко мне, всех надо угощать. Получается, что совсем можно разориться из-за того, что была хорошая охота. Ладно еще, что у нас есть спрятанные меха. Гао знает — все меха можно у пьяного взять за водку. Они всегда так: спаивают, а потом отбирают все у пьяных».
Старший сын торговца, ухватив за ноги двух мертвецки пьяных гольдок жену Ногдимы и сестру Алчики, — выволок их из дома. А пьяный Ногдима смотрел и ничего не понимал.
— Ваше племя как собаки, — говорил старший сын Гао, подсаживаясь к Удоге, — с вашими можно делать все, что захочешь. Твою бабу можно тоже напоить пьяной и таскать по снегу за ноги.
Торгаши засмеялись. Старший сын Гао вдруг схватил Удогу двумя пальцами за нос. Парень оттолкнул его в грудь и выхватил нож. Кто-то ударил Удогу по глазам так, что брызнули искры. Удога вскочил, но торговцы, видя, что он трезв, один за другим выскакивали в дверь, хватаясь за свои ватные штаны, как бы ожидая ударов сзади. Чумбока схватил ружье и, выбежав за ними, выстрелил.
Гнев душил Удогу. Он понимал, что все подстроено, что не зря послан подарок, что его хотели напоить и избить. Он чувствовал в себе огромную силу, но сдерживался.
«У меня семья… Должен родиться ребенок… Нельзя драться… Надо послушать, что говорят старики…»
