— Приятель, мы тебе кое-что привезли. — И Керим отдал мальчишке кулек с тремя яблоками и дюжиной леденцов.
Кояву моментально обступили. Коява вытащил одно яблоко, посмотрел на него со всех сторон, поискал глазами девочку, которую звали Беридзе, и сказал:
— На откуси, Беридзе, и отдай Авакяну.
Маленький огрызок вернулся обратно к Кояве. Он впился в него острыми зубами, и как мышка, обкусал все, что там еще оставалось.
Второе яблоко он передал Анне. Третье положил за пазуху и сказал: «Это на вечер». А леденцы роздал сразу все, честно оставив себе последний красный леденец.
— Как же его зовут? — силилась вспомнить воспитательница. — Все из головы вылетело. С этими хулиганами скоро инвалидом станешь. Придется пройти в канцелярию.
В канцелярии сказали:
— Коява Павле. Сын рабочего железнодорожного депо. Отец погиб на гражданской войне; мать умерла от тифа.
В дни молодости Керим Аджар изучал высказывания древних о Кавказе. Историки, путешественники, географы, военачальники, послы приезжали на Кавказ иногда с добрыми целями, а иногда и не очень; щедрая эта земля манила воображение чужеземцев ничуть не меньше, чем в иные годы Индия. Разумные и терпеливые повелители древних государств слали сюда одиночек, владевших пером и воображением. Другие — не столь разумные и терпеливые правители — полчища владеющих мечом. Случалось чужеземцам покорять Кавказ, но владение им приносило куда больше потерь и куда меньше дохода, чем планировалось при утверждении смет на снаряжение легионов.
«А народ здесь живет не боязливый, воины его умеют владеть мечом и копьем и совершать долгие переходы на лошадях; в бою и лишениях они терпеливы и почитают честью пасть за землю отцов».
«А народ здесь живет не боязливый, воины его умеют владеть мечом и копьем и совершать долгие переходы на лошадях; в бою и лишениях они терпеливы и почитают честью пасть за землю отцов».
На этом сходились чужеземные полководцы и послы. И еще не всем нравилось, что на Кавказе так много языков. «Слов наших не понимают, как и мы не понимаем их», «А в одном месте говорят на одном языке, а в месте, до коего полперехода, на языке ином». Называли Кавказ горой языков, но, когда пробовали доискаться, откуда и как появилось в небольшой горной стране такое великое множество языков, бессильно опускали перья.
«И нет иного толкования явлению сему, кроме как предположить, что во времена далекие нашли приют и убежище на вершинах, склонах и в теснинах великие народы, остатки коих жизнь свою продолжают ныне от других обособленно весьма».
Картотека у Керима Аджара была обширная, вел он ее с увлечением коллекционера, радуясь каждой новой находке. К нему обращались за консультацией известные ориенталисты, имя его стало широко известно благодаря публикациям в трудах Академии истории материальной культуры. Один из таких сборников посвящался юбилею научной деятельности академика Н. Я. Марра и был издан с необыкновенным для тех лет размахом — на отличной бумаге, с красочными иллюстрациями; на последней странице рядом с фамилией редактора стояли имена всех наборщиков, верстальщиков, печатников (хорошее и забывшееся со временем, к сожалению, дело).
Последние годы Керим Аджар усердно занимался диалектологией и, как его учитель Теребилин, проводил летние месяцы в экспедициях, забирая с собой быстро взрослевшего сына Павку.
Слушать лекции Керима Аджара приходили не только с других факультетов, но из других институтов. Начинал он лекции неторопливо, но постепенно воодушевлялся, завораживал аудиторию и увлекал ее вместе с собой в далекие, манящие дебри лингвистики.
Память полиглота словно бы механически отбирала все, что относилось к языку, к науке о языке и бесконечному числу сопредельных наук, самостоятельно раскладывала все это по полочкам в своей камере хранения. Для того чтобы вспомнить какое-либо поучительное изречение на персидском, грузинском или арабском языках, он слегка похлопывал себя по затылку, словно поощряя специальную извилину, управляющую всем этим хозяйством. Читая лекцию, он забывал порой, что перед ним студенты. И только потом, вдруг спохватившись, он возвращался назад и начинал особенно тщательно растолковывать некоторые мысли, не самые доступные их малоразвитому воображению.
Это был лингвист высшего свойства.
К Кериму Аджару мы и пришли однажды за советом. Был у него часовой перерыв между лекциями, мы извинились за беспокойство. Он отложил какую-то потрепанную брошюрку, снял очки и без видимого удовольствия произнес:
— Да, слушаю вас, молодые люди.
Если он был чем-нибудь недоволен, это чувствовалось за версту. Нам показалось, что мы отвлекли его от интересного чтения, и этим объясняется его прохладный прием. Он не пригласил сесть, думая, очевидно, что у нас минутное дело. В преподавательской было еще несколько человек, мы спросили, не мог бы профессор пройти с нами в соседнюю свободную аудиторию.
Он нехотя собрал пожитки.
Шалва крепко сжал мне локоть.
— Не стоит ли перенести нашу встречу? — но Керим Аджар уже вышел в коридор, спрашивая на ходу:
— Ну, что у вас там, какими глобальными идеями вы хотите поделиться?
Керим Аджар выслушал нас, два или три раза кивнул головой, сухо спросил:
— У вас все? Вы хотите знать мое мнение? — и надолго задумался, словно бы позабыв о нас.
Потом посмотрел на нас не очень дружелюбно:
— Вот что, господа хорошие. Все, о чем вы говорите, в высшей степени интересно и достойно. Но мне еще не приходилось встречать ни одного полуграмотного человека, который бы взял на себя смелость писать учебник о грамматических правилах. Вы не сердитесь, но напоминаете мне того самого полуграмотного, несколько самоуверенного гражданина, который за такую работу все же взялся. Через год он почувствовал, что ему малость, ну, самую малость недостает знаний, но дела своего не забросил, ибо имел самолюбие, и решил пойти за помощью к профессору.
— И что профессор? — спросил, насупив брови, Шалва. Я знаю — в этот момент он проклинал меня за идею обратиться к Кериму Аджару.
— А профессор ничего. Он просто-напросто сказал тому гражданину, что ничуть не удивляется его просьбе, ибо лично знаком с двумя студентами, которые взялись доказать родство языков, то есть доказать то, над чем ломали головы и копья ученые еще много столетий назад. Сидите, Дзидзидзе, и вы сидите, Девдариани. Я повторяю, не хотел вас обидеть. Это хорошо, что вы честолюбивы, может пригодиться в жизни. Но я сказал то, что должен был сказать. Вся ваша работа — дело далекого будущего… Футурум-цвай. Вы должны знать это и ответить себе на вопрос: а хватит ли у вас сил, терпенья?..
— Можно, мы придем к вам в другой раз и принесем свою картотеку? — спросил я.
— Что за картотека?
— Мы хотим, чтобы вы немного по-другому начали думать о нас, — добавил Шалва.
— Ну что ж, приходите. Давайте условимся о дне.
Мы пришли к профессору через пять дней, дома у него сидел за букварем сосед «Чиним керосинка», он тотчас поднялся и стеснительно простился.
Нам предложили чай, это было хорошим предзнаменованием. Павка демонстрировал нам коллекцию марок, мы делали вид, что очень интересуемся ею, а Керим Аджар терпеливо ждал, пока сын не закончит своего дела. Супруга профессора налила нам по третьей чашке, когда Павка перевернул последнюю страницу.
Разговор перешел к иберам:
— Что вы думаете, профессор, о них? Мы хотели бы показать вам письмо одного английского ученого. — И мы рассказали о Харрисоне.
— Ну, во-первых, если мне не изменяет память, трудно найти хотя бы двух древних авторов, которые сходились в вопросе о происхождении народов Кавказа… Есть легенды, сказания, предположения. Да, языков много, но при всем том картвельский похож на менгрельский, на сванский, а абхазский похож на адыгейский и немного на черкесский. Что же касается письма Харрисона и его вопроса — кто откуда?.. Видите ли, язык басков непохож ни на один из окружающих его. И внешностью своей они непохожи ни на испанцев, ни на французов, среди которых живут: скулы у них чуть пошире, а формой головы баски напоминают грузин. Если мы вспомним высказывания древних об иберах: какие иберы откуда пришли — кавказские ли с Пиренеев или пиренейские с Кавказа, я бы стал на сторону тех, кто высказывал вторую гипотезу.
Я ничуть не хочу расхолаживать вас. Но вы должны совершенно трезво понимать ограниченность своих возможностей. Ваш материал — на другом конце континента. Имеете ли вы право строить работу, не имея ясной надежды побывать у басков, познакомиться с их языком, с их бытом, с их характером на месте? Я думаю, что у вас не слишком много шансов. Наконец, эти знаменитые баскские диалекты. Как можно приступить к языку, не изучив их? А диалект недолговечен, эти прекрасные образцы народного словотворчества могут исчезнуть на глазах. Жизнь наша столь быстра и так бурлива, что в этой бурливости своей стирает грани и, приобщая деревню к городской культуре, дает ей новый ритм, и новые понятия, и новые слова, заставляя постепенно забывать те, что были рождены в далекие, неторопливые времена. Так вот, мои диалекты под моей рукой, а где ваши? Как вы доберетесь до них?
