— Аминь! — сказал зодчий, молитвенно проведя ладонями по лицу.
По кольцевой дороге, мощенной камнем, загромыхали три арбы. У караван-сарая арбакеш соскочил с лошади и скрылся в одной из комнат широкого двора. Там он, встретившись с сухощавым высоким караванщиком, приветствовал его и сообщил, что они сейчас же отправляются в путь, поскольку на арбе есть женщины, и что будут они следовать впереди каравана, а если что случится, то имеется ведь еще и второй большой караван, и вместе с ним они будут продвигаться вперед довольно быстро. Как только караванщик увидел золотые монеты, он тут же припас для путников на дорогу побольше свежей воды и сказал:
— Гони, встретимся в Бало Мургабе, а об остальном переговорим там.
Поблагодарив его, арбакеш вышел. И, не теряя зря времени, три арбы покатили по большой дороге в сторону Бало Мургаба. Когда они миновали Пули Малан, на небосклоне только-только начинала заниматься заря. А когда передняя арба съехала с мощеной на обычную пыльную дорогу и сразу прекратился невыносимый грохот колес, арбакеш оглянулся и сказал:
— Получилось так, как мы хотели, устад. Караванщик согласился и сказал, что мы можем смело ехать, а отдохнем и заночуем в Мургабе. Но если вы пожелаете, мы сделаем привал в пути, еще до Мургаба, а потом через Мургаб направимся в Майману. Большой караван переночует тут, а назавтра отправится в сторону Пули Сангина, отдельно от нас. Они будут уверены, что мы впереди, уже в песках. До Майманы и Андхуда дорога очень хороша. Можно будет ехать вдоль реки Оби Кайсар, отдохнуть в Давлатабаде, Чукургузаре и там закупить все необходимое.
— Хорошо, — снова согласился зодчий.
Арбакеш оказался человеком словоохотливым и приветливым. Через минуту он снова заговорил:
— А если я устану, то на коня сядет мой племянник. — Он обернулся назад и взглянул на Бадию, сидевшую позади отца. — Верно, племянничек? Как тебя зовут?
— Бадиуззаман, — не задумываясь ответила Бадия, опережая ответ родителей. Она даже голос изменила. И отец и мать понимали, что Бадия шалит, но промолчали. Как знать, возможно, это и не лишнее, пока они не добрались до Бухары. А Бадия не произнесла больше ни слова. Арбакеш еще раз оглянулся на нее. По всему могло показаться, что он принимает Бадию за неразговорчивого, а может, даже спесивого юношу, но на самом же деле он знал о ее хитрости.
Тайный надзор двора… только об этом и думал зодчий сейчас. И удивлялся тому, сколь осторожны и деятельны нынешние юноши и девушки. Наверно, время требует, думалось ему. Тут дело даже не в его дочери, предусмотревшей все опасности, что подстерегают их в пути. Слишком много нынче таких, что ради карьеры, корысти ради не побрезгуют ничем. А виновато в этом время, виноваты чиновники и вельможи, подающие дурной пример. Прежде люди были куда проще, добрее, спокойнее, особенно его сверстники, далекие от хитростей и коварства, люди совестливые, как говорят, с ангелом в душе. А нынешняя молодежь любит вино, азартные игры, и, наверно, причина тому одна — уже забыты сражения и походы: вельможи и военачальники предаются кутежам, разгулу и разврату. Отчасти он был даже доволен тем, что увозит единственную свою дочь и своих учеников из Хорасана, ибо стал он ныне средоточием разврата и мошенничества. Зодчего не огорчали выходки его молоденькой дочки. Ведь не секрет же, что в свое время правитель Хутталана и Джилаяна Кайхисров выпросил у Амира Тимура потерпевшего поражение Хусейна и умертвил его, мстя за кровь своего брата. Ни для кого не осталось тайной, что хитроумный Тимур отдал в руки палача старшего брата своей жены. Народ узнал об этом. Ничто в мире не остается тайной. Кровожадный Ибрагим Султан лишил жизни Низамеддина. «Придет день, и преступление это будет осуждено справедливым государем, который взойдет на престол Хорасана», — думал зодчий. Его огорчало другое: Улугбек-мирза не ответил ни на одно его письмо. Ведь Улугбек недаром считается не только человеком справедливым, но и покровителем ученых, защитником людей науки. Тяжелые думы, невеселые воспоминания теснились в голове зодчего. Он вспомнил, как некогда холера скосила все население Самарканда, из тюркских племен осталось совсем мало людей, и вот тогда-то с гор нагнали исконных земледельцев и силком поселили их в городе. В те годы сам зодчий жил в махалле Намазгох.
Сейчас их путь лежал через ровную долину, окруженную холмами. Три арбы быстро продвигались вперед среди безмолвия просторных полей, по узкой, вьющейся змеей дороге. Еще не наступил рассвет, а они уже были далеко от города. И лишь однажды мимо них проскакал отряд нукеров с мечами и луками. Зульфикар незаметно вытащил из-под войлока саблю. Но Бадия показала ему раскрытую ладонь, что означало: «Опасности пока нет». Покажи она кулак, это было бы равносильно приказу: «Готовиться к защите!» Наблюдавший за ними Гаввас ничего не понял и только улыбался во весь рот. Начальник отряда мнимых охотников оглядел всех ехавших на арбе и, сдержанно поклонившись зодчему, проскакал мимо. Масума-бека, не находившая себе места от тревоги, со страхом глянула на мужа и на арбакеша.
— Значит, царевич не обманул нас, я уже давно ждал этих охотников с луками, — обратился вполголоса зодчий к дочери и жене.
— А я все равно не верю, — упрямо проговорила Бадия. — Если у тебя завелся знатный друг, то держи при себе топор, недаром так говорят люди. Ну да ладно, в случае чего сабля брата вот тут, при мне! Она для вас, отец; у меня тоже есть оружие! Не знаю, есть ли нож у арбакеша? Спросите-ка у него во время привала, скажите ему, что есть у нас и булава. Нас ведь тоже немало — целых семеро, и, кроме мамы, все вооружены.
— Что ты говоришь, дочка? — испуганно охнула Масума-бека, глядя на мужа. — Значит, вы опасаетесь нападения?
— Да нет, мама. Просто мы должны быть настороже. Мы — «враги государства». В Хорасане нас на каждом шагу подстерегает опасность. Нас ведь гонят! В ссылку!
— Неверно это, — прервал дочку зодчий, — никакие мы не враги. Государь введен в заблуждение, он поверил наветам подлых людишек и разгневался на нас. Но правда восторжествует, и мы снова займем свое место среди людей. Никто нас не гонит! Царевич предложил нам поехать на моленье, ну а мы предпочли уехать на родину.
— Как можно быть таким простодушным, отец? Такого безгрешного человека, как вы, подло обвинили в несуществующих грехах, убили Низамеддина, наконец, изгнали и мае. Нет, теперь мы враги. Они ведь не глупцы. Все делалось обдуманно. И не нужно заблуждаться, отец, они хотят уничтожить нас, стереть с лица земли. Бросить нас в тюрьму или убить открыто — на это они не решаются, знают, что весь Хорасан поднимется на ноги, и им до скончания света не смыть это кровавое пятно. Поэтому-то нас и изгоняют. Если бы это были не вы, прославленный зодчий, — они не постеснялись бы убить вас.
— Не давай воли языку, дочка! — зодчий с опаской покосился на арбакеша.
— Были бы сейчас живы главари сарбадаров Мав-раназаде, или Калавий, или главарь хуруфитов Фазлуллах, или Харун-ткач, — мечтательно проговорила Бадия. — Я бы пошла за ними. Билась бы не на жизнь, а на смерть, и вот этой саблей Низамеддина отсекла бы голову его величеству. Но хуруфиты оказались слабыми, бессильными. Ахмад Лур промахнулся, не сумел попасть в сердце Шахруха! В бок угодил, глупец!
— Прекрати немедленно, — Масума-бека толкнула Бадию и с испугом покосилась на арбакеша: может, аллах уберег, и он ничего не услышал.
Уже давно кончились бескрайние поля и холмистые степи, и к полудню серебряной лентой блеснула река Мургаб. Здесь решили устроить короткий привал. Напоили коней, задали им корм, поели сами и, немного отдохнув, сменили лошадей — впрягли в арбы пристяжных, а уставших за день, сняв с них сбрую, погнали рядом. Так добрались до Мургаба и, не останавливаясь, минуя Оби Кайсар, покатили через Чечекту на Майману. На западе, за грядой холмов, уже вырисовывались вершины гор Банди Туркестан. А еще дальше величественная громада гор Кухисиёх и Кухисаф. В прошлом году они выезжали сюда на празднование весны. Но как то было давно! Теперь вовек не увидеть им этих райских мест, и, кажется, с тех пор прошла целая жизнь.
Масума-бека, пригорюнившись, думала о судьбе мужа и дочери и шептала молитву, прося аллаха спасти их ото всякой напасти.
— Двадцать лет назад, — вдруг печально проговорила она, — когда я косила под сердцем Низамеддина, мы выехали из Бухары. В Талимарджане я, помню, занемогла. Сколько нам осталось ехать до Талимарджана?
— Дней пять-шесть.
— Неужели это так далеко? — Она помолчала и продолжала снова — Отец мой родом из Ташкента. Много мне довелось видеть красивых городов, а вот в Ташкенте я никогда не была.
— Да, беды носили нас с тобой по всему свету, немало пришлось нам помытарствовать, — подхватил зодчий. — И теперь горько мне, хотя и горжусь, что строил медресе в Хорасане. Столько прекрасных зданий. В них будут учиться дети, и в этом моя радость, мое счастье. Но здания эти — собственность государя и названы именами членов царской семьи. Мне больно и стыдно. Все кажется, будто покинул я свое убежище, свою раковину в глубинах бездонного моря. Но мои здания, как раковины, будут жить тысячелетия. Когда Султан Санджар сооружал плотину на реке Мургаб, он велел использовать кир[26]—прочнейший из материалов. В фундамент нового медресе я тоже заложил кир. И он простоит века.
