Зодчий приближается к алтарю, осматривает его, осматривает светильники, прикрепленные к стенам, и люстры, свисающие со сводов куполов. Все здесь в порядке. Справа от входа он видит искусно выписанную мастерами-резчиками надпись: «Творение зодчего Наджмеддина Бухари», вглядывается в нее и вдруг видит, что написано здесь другое: «Творение Ахмада Чалаби». Он с недоумением смотрит на шагающего рядом Заврака, но тот только пожимает плечами и говорит с обидой в голосе: «Глядите, устад, истинного зодчего отстранили, а распорядитель работ высек здесь свое имя!» Заврак уже собирается тут же сбить эту надпись, выложенную голубым изразцом, хочет исправить, но зодчий запрещает. «Не надо, — говорит он, — оставь, история знает, кто строил это здание. Я его построил, а слава Чалаби преходяща. Как минарет Калан в Бухаре, мы будем стоять здесь вечно!» Но Заврак не слушает учителя и все же сбивает надпись. Мастера Хасанбек и Хусанбек, облицовывавшие худжры наверху, приложив руки к груди и светло улыбаясь, кланяются зодчему, выражая свою любовь и преданность. Тут же появляется старик Джорджи и протягивает зодчему руку.
«В добром ли вы здравии?»
«Благодарю вас, мастер».
«Поздравляю с окончанием работ, вы воздвигли сказочный дворец науки!»
«И я вас поздравляю, мастер!»
Не желая мешать зодчему, Джорджи поднимается наверх, к сыну, тоже облицовывающему стену.
И здесь кто-то сообщает, что царевич Байсункур-мирза уже въезжает во двор медресе. Зодчий выходит навстречу царевичу. Он видит Байсункура в окружении конных нукеров. Приблизившись к зданию медресе, царевич сходит с коня и, не глядя на зодчего, устремляется прямо к Ахмаду Чалаби, милостиво протягивает ему руку и вместе с ним входит в медресе. Царевич словно бы и не замечает зодчего, он глядит на него мельком, как на человека, не имеющего никакого отношения к строительству, равнодушно проходит мимо, оказывает милость и почтение Ахмаду Чалаби, вместе с ним входит в медресе полюбоваться творением его, Наджмеддина Бухари, рук. Вельможи, по знаку царевича, торжественно накидывают на плечи Ахмада Чалаби халат, шитый золотом. Чалаби благодарно склоняется в поклоне. Затем показывает царевичу порталы и своды, что-то беспрерывно объясняет и размахивает руками. До зодчего долетает фраза, что Чалаби, мол, использовал в строительстве опыт греческого ученого Пифагора. Наджмеддин Бухари и его ученики стоят растерянно в стороне, и никто не обращает на них внимания. Зодчий слышит, что Ахмад Чалаби все путает, все лжет, и вдруг делает шаг к Байсункуру.
«Это ложь! — кричит он. — Этот негодяй обманывает вас! Каждое слово — ложь! Он заговаривает вас, точно цыган. Он обманывает вас! Этот невежественный человек ничего не смыслит в зодчестве. Каждое его слово — ложь».
Напуганный собственным голосом, зодчий проснулся. Открыв глаза, он увидел плывущую в небе луну, кругом царила тишина, а рядом с ним сидели жена и дочь, с испугом глядя на него.
Очнувшись, зодчий поднял глаза. У двери стоял арбакеш.
Сдерживавшаяся до этой минуты Масума-бека вдруг горько зарыдала. Она потеряла сына, лишилась крови и теперь вот мытарствует вместе с больным мужем. Они изгнаны и забыты, они страдают, они мучаются, они презренные люди. Масума-бека опустилась на колени у ложа зодчего и никак не могла успокоиться.
— Перестань, — попросил зодчий, — не плачь, такова воля аллаха. Мы здесь бессильны!
Бадия решила не гасить свечу в нише. Отец сказал, что его сон доброе предзнаменование, и начал рассказывать по этому случаю старые легенды о том, как мудрец Лукман был брошен в тюрьму и, когда царь подавился костью, именно он смог вытащить эту кость. Как Фатима-биби варила своим голодным детям камни в котле… и они обращались в репу, и дети лакомились вкусным варевом. Рассказывал он эти истории, надеясь утешить жену и дочь. Гончар из куска глины на своем станке мастерит посуду, а из остатков глины делает свисток. Чалаби — вот такой же свисток, добавил зодчий.
Утром Зульфикар и Заврак, натаскав из колодца воды, наполнили медные кувшины с узкими горлышками и внесли зодчему. Они оба знали о ночном происшествии, но не промолвили ни слова. Только один Гаввас Мухаммад, как всегда ни о чем не ведавший, мирно похрапывал в своем уголке.
Умывшись, совершив омовение и прочитав молитву, зодчий вышел во двор. Ученики уже приготовили завтрак. Какой-то человек, стоявший у колодца, поклонился зодчему. Это оказался плотник по имени Абдулазиз Ахсикати; он сообщил, что несколько лет назад работал у зодчего, а потом волею судьбы был заброшен в города Кабул, Нишапур, Герат. Сейчас осел здесь, в Андхуде. Он напомнил зодчему, как нечаянно поранил себе руку тесаком и как зодчий, приложив к его раненой руке лоскут жженого войлока, остановил кровь и перевязал рану своим поясным платком.
— Верно, верно, — подтвердил зодчий, — теперь я вас вспоминаю. Ну как ваша рука, совсем зажила?
— Зажила, устад, — плотник показал пальцы левой, руки.
— Ну и слава аллаху.
— А как вы себя чувствуете, устад?
— Благодарю вас.
— Рядом с медресе Мусалло, как я узнал, появилось еще одно медресе. Еще один бесценный цветок Хорасана, — заметил плотник.
Зодчий молчал, не подымая глаз.
— Я пришел просить вас оказать мне милость. Будьте гостем вашего покорного слуги, выпейте в моем доме пиалу чая. Вы доставите мне огромную радость. Очень прошу вас об этом. Дом мой недалеко. Вот здесь, почти рядом. У меня три сына и две дочери. Приглашаю всех вас. Если вы, устад, будучи в Андхуде, не посетите моего дома, я буду весьма огорчен. Ведь я тоже ваш ученик. И только поэтому осмелился пригласить вас.
— А знаете ли вы, почему мы покидаем Хорасан?
— Знаю.
— Пригласив нас в гости, вы можете навлечь на себя беду.
— Не говорите так, устад. Что бы я для вас ни сделал, все равно я буду всю жизнь перед вами в долгу. Те, кто желают вам худого, плохие, скверные люди.
— Меня изгоняет двор…
— Если они решили, изгнать святого человека, то нет у меня к ним уважения. Подлые люди вводят в заблуждение государя. Но я обязан сказать вам правду. Я не знал, что вы, уважаемый устад, поедете через Андхуд. Люди государя, по их словам, охраняют вас. Начальник отряда нукеров обратился ко мне и сказал, что вы находитесь в караван-сарае. И просил меня, если то в моих силах, поговорить с вами, ободрить вас. Они покинули Андхуд. Вот вам вся правда. И еще… Ваш арбакеш очень, очень хороший человек. Харунбек-пахлаван много раз бывал здесь, и мы его уважаем…
Зодчий задумался. Перед глазами его промелькнули Байсункур-мирза и десять охотников-нукеров. Но на самом-то деле — что это, забота или очередная хитрость сильных мира сего? Он уже отказывался понимать.
Вместе с женой, дочерью, учениками и арбакешей зодчий отправился в дом плотника Абдулазиза Ахсикати. Абдулазиз сообщил, что его сыновья вдосталь напоили лошадей, арбы уже приготовлены, что хозяин караван-сарая свой человек и потому ни о чем беспокоиться не следует. Все будет в порядке.
Они подошли к дому, стоящему и впрямь неподалеку от караван-сарая. В стороне от входа над связанной овцой стоял уже мясник, и, как только зодчий вошел, он попросил: «Благословите, устад!» Зодчий, воздев руки, дал благословение, и мясник тут же заколол овцу. Абдулазиз Ахсикати пригласил мужчин в большую комнату, а Масума-бека и Бадию — во внутренний двор, на женскую половину. Расстелили дастархан, подали лепешки, сладости, сливки и молоко. Принесли ароматный чай. Абдулазиз, оказывается, знал почти все, что случилось с зодчим, — знал о горе, обрушившемся на семью, об обвинении его сына Низамеддина в принадлежности к хуруфитам, о его казни. Выразив уверенность в том, что справедливость рано или поздно восторжествует, что слава зодчего никогда не померкнет, хозяин вознес за это молитву.
Зодчий остался ночевать в доме Абдулазиза. И на следующий день арбы, вычищенные и смазанные на славу в караван-сарае, подкатили прямо к дому Абдулазиза Ахсикати и уже отсюда тронулись в дальнейший путь.
Абдулазиз с сыновьями проводили зодчего, проехав с ними несколько фарсангов. И снова три арбы, одна за другой, въехали в пустыню.
Глава XXV
Караилан нападает на след
Остерегайся мухи, коснувшейся мертвой змеи…
Ибн Сина
После отъезда Наджмеддина Бухари из Хорасана Байсункур-мирза обратился с просьбой к устаду Каваму возглавить завершение строительства медресе и провести торжественную сдачу сооружения. Но устад Кавам, всю жизнь не без тайной зависти относившийся к зодчему Бухари, после его отъезда вдруг затосковал, ходил как в воду опущенный, точно человек, утративший что-то дорогое, близкое. Он отверг просьбу царевича.
— Я стар, — сказал он, — но, несмотря на годы, готов возглавить любое новое дело. Однако прийти на готовое не могу, просто не решусь.
