Зодчий остался ночевать в доме Абдулазиза. И на следующий день арбы, вычищенные и смазанные на славу в караван-сарае, подкатили прямо к дому Абдулазиза Ахсикати и уже отсюда тронулись в дальнейший путь.
Абдулазиз с сыновьями проводили зодчего, проехав с ними несколько фарсангов. И снова три арбы, одна за другой, въехали в пустыню.
Глава XXV
Караилан нападает на след
Остерегайся мухи, коснувшейся мертвой змеи…
Ибн Сина
После отъезда Наджмеддина Бухари из Хорасана Байсункур-мирза обратился с просьбой к устаду Каваму возглавить завершение строительства медресе и провести торжественную сдачу сооружения. Но устад Кавам, всю жизнь не без тайной зависти относившийся к зодчему Бухари, после его отъезда вдруг затосковал, ходил как в воду опущенный, точно человек, утративший что-то дорогое, близкое. Он отверг просьбу царевича.
— Я стар, — сказал он, — но, несмотря на годы, готов возглавить любое новое дело. Однако прийти на готовое не могу, просто не решусь.
Ответ этот не оскорбил Байсункура. Пожалуй, он ждал именно этих слов, но не мог скрыть отказа устада Кавама от государя.
Услыхав это, Шахрух-мирза нахмурился:
— Семья зодчего Бухари замешана в преступлениях хуруфитов и потому понесла заслуженную кару. Ну, а то, что он бесценнейший зодчий, мы сами прекрасно знаем…
После отъезда зодчего многие плотники и каменотесы, а также Хасанбек и Хусанбек, мастер по резьбе Худо-бахш с сыновьями, отказавшись подчиняться Ахмаду Чалаби, покинули строительство. Работы прекратились, и дворцовые чиновники и вельможи знали, что лишь пленный грузин со своим сыном продолжают прилежно трудиться.
— Ну и пусть, — раздраженно сказал сыну Шахрух. — Разве нет у нас других дел, чем строительство зданий здесь, в Герате? Пора обратить свой взгляд на берега Далекого Сайхуна. Там степные кипчаки и Барак Углон собирают войска. И я хочу, чтобы вы это поняли.
Байсункур и сам понимал, что его державному отцу уже давно приелись вечные просьбы сына и напоминания о зодчестве, каллиграфии и науках, что государь по-настоящему раздражен, поэтому он покорно поклонился и вышел.
Прошло не более месяца, и мавляна Анвари также покинул Герат ради Самарканда. В кругу придворных пополз слушок, что Герат, мол, надо полагать, сглазили и что это весьма прискорбно. «Ничего не поделаешь, — говорили они, — и журавли улетают в теплые страны».
Сторонники Ибрагима Султана не слишком-то печалились по этому поводу. «Лебеди и журавли могут лететь куда им угодно, а вот соловей ни зимой, ми летом не покидает своего родного дома. А нам сейчас нужны не лебеди, а соловьи…» Желая отвлечь царевичей от раздоров и праздной жизни, от соперничества в играх и разгуле, Шахрух время от времени напоминал им, что не не следует забывать о подготовке к будущим походам на Китай, неустанно помнить о Бараке Углоне, держать войска наготове. Но на самом деле вся эта военная возня была и ему самому не по душе. Правя государством, созданным его знаменитым отцом, Шахрух беспрерывно устраивал пиры и тоже погряз в разврате. Под влиянием, даже под прямым давлением Гаухаршодбегим, Байсункура-мирзы, а также правителя Самарканда — старшего сына своего Улугбека, он вынужден был время от времени наставлять Ибрагима Султана, чтоб тот не столь ретиво преследовал и притеснял ученых, людей науки и, по возможности, не причинял бы им зла. Он не стал препятствовать желанию Ибрагима Султана вернуться в Исфаган, в свой дворец. Но Ибрагим Султан все же успел отправить по следам Наджмеддина Бухари верного своего Караилана с новым секретным поручением. Отъезд зодчего из Герата в тот же день стал известен Караилану и его людям. Знали они и о трех арбах зодчего, о договоре с караванщиком, о том, что поезд зодчего будет следовать впереди большого каравана. И, взяв с собой с десяток головорезов, Караилан отправился вслед за караваном. Лазутчики донесли ему, что зодчего и его семью везет неизвестный арбакеш из Бало Мургаба. Однако Караилан не проведал о совете Байсункура-мирзы и о том, что зодчий, изменив путь, проедет не через Кушку, Калан Мор и Ташкуприк, а через Бапо Мургаб, Майману, Чукургузар и Андхуд. Вырядившись в одежды торговцев, отряд Караилана двинулся вслед за большим караваном. В полночь Караилан был уже неподалеку от Кушки и, настигнув караван, осведомился о трех арбах зодчего. Ему ответили, что об этих трех арбах ничего не известно, и что знать об этом может лишь один караванщик. Караванщик был тут же разбужен и ответил, что три арбы вместе с Харунбеком впереди, что они обогнали караван и сейчас, должно быть, уже миновали Калаи Мор и находятся недалеко от Ташкуприка. Мнимые торговцы, не теряя времени, пришпорили коней и пустились вскачь прямо через степь. Следуя вдоль берега Кушки, они прибыли в Калаи Мор. В городе стояла глухая тишина. Их встретил лишь отчаянный собачий лай.
На рассвете, объехав весь город, они вломились в караван-сарай:
— Проезжали здесь три арбы? Останавливались?
— Ни вчера, ни сегодня, ни ночью сюда не въезжала ни одна арба, — ответил сторож.
— А нет ли другой стоянки в городе? — спросил кто-то из конных.
— Нет, господин! Город наш называют Калаи Мор, мы все здесь друг друга знаем. Ни одна не то что чужая собака, но и чужая змея не останется незамеченной.
Спрашивавший бросил взгляд на бледного человека с бородкой клинышком, державшегося поодаль. Тот промолчал. Этот немногословный человек с невыразительным лицом — ни гнева, ни радости нельзя было различить в его чертах — отправился в этот путь лишь из преданности Ибрагиму Султану. Дело, которое на сей раз было ему поручено, он считал пустяковым, мелким, и выполнить его он мог, как говорится, одним кончиком пальца.
На такие дела он обычно посылал своих людей, но зодчий был известен всему Хорасану, и убрать его должен был только весьма «искусный хирург». Все должно было сохраниться в строжайшей тайне, и лишь поэтому Ибрагим Султан дал это поручение лично Қараилану.
— И чужая собака и чужая змея вошли в твой город, а ты проморгал! — злобно огрызнулся конный.
— Э, юноша, зря говоришь мне «ты»! Я человек старый, в возрасте пророка. Вас-то увидел я сразу, только не распознал еще, собаки вы или змеи…
Конный размахнулся и стегнул плеткой по лицу старика. Тот со стоном повалился на землю. Изо рта и носа хлынула кровь, он вздрагивал всем телом, словно петух, которому перерезали горло. Не обращая на него внимания и стремясь как можно быстрее добраться че рез Тахт до Ташкуприка, группа всадников поскакала дальше.
— Напрасно ты это сделал, — сказал Караилан конному в красном чапане.
— Этот негодяй посмел оскорбить нас!
— Как видно, ты еще зелен, — ощерился в улыбке Караилан.
Нукер испугался, заметив эту коварную улыбку, смысл который был ему слишком хорошо известен.
— Каюсь, господин, — сказал он, и голос его дрогнул. Тех из своих людей, которые осмеливались нарушить его волю и приказания, Караилан обычно валил с коня и втыкал в живот нож. А присутствующие при этой расправе молчали, не смея даже вздохнуть. Нукера в красном чапане начала бить дрожь. Слава аллаху, на сей раз ничего дурного не произошло: их властелин изволил помиловать «зеленого юнца».
Проскакав весь день, они добрались через Ташкуприк до Сандикоча и, не обнаружив там следов трех арб, снова вернулись в Ташкуприк, где и заночевали. Будь у этих трех арб крылья, и тогда не смогли бы они умчаться так далеко. Потягивая айран, Караилан думал о том, что, видно, кто-то проведал о его намерениях. Он не мог припомнить случая, чтобы когда-нибудь кто-нибудь из этих ученых болванов, которых он от души презирал, мог так легко обвести его вокруг пальца. Стало быть, есть какой-то недруг-предатель среди приближенных государя. И он злился сам на себя: «Как это я сразу не догадался, что этот старик, желая одурачить нас, поехал через Майману и Андхуд, через Карки или через Халач? Наверно, так оно и есть! Если им удастся перебраться в Мавераннахр, весть об этом тут же дойдет до Самарканда, и тогда пиши про пало».
Караилан поднялся на рассвете и, окинув взглядом всю свою шайку, отозвал в сторону худого ловкого джигита:
— Останешься со мной! А все прочие отправляйтесь в Герат! О нашем путешествии никому ни слова! Кто нарушит мой приказ, пусть пеняет на себя! Отправляйтесь-ка, мои ягнятки, отправляйтесь, — добавил он с улыбкой.
Джигиты не мешкая вскочили на коней и, точно дикие кошки, неслышно выскользнули со двора.
Караилан остался наедине с джигитом, которому доверял как самому себе.
— А тот глупец в красном чапане, что ударил старика, нехорошо поступил, — произнес Караилан. — В таком деле, как наше, нельзя оставлять после себя следы. Все должно произойти незаметно. Теперь в караван-сарае нас, конечно, заподозрили. Не знаю еще в чем, но заподозрили. Приходится вырывать колючку, впившуюся в ногу, подцепив ее жалом скорпиона!
