Опасно стало ездить в Тифлис по Военно-Грузинской дороге. С тревогой думал об этом Михаил Тариэлович, собираясь в путь.
Путь же ему предстоял не из легких. Но он готов был проделать его по скалам и ущельям, лишь бы хоть на время вырваться из этой проклятой страны. Чечня в последнее время напоминала ему бочку с порохом: достаточно одной искорки, и она взорвется.
Разумеется, не только страх перед готовой взорваться Чечней гнал его в Тифлис, давно и покорно склонивший свою царственную голову перед всесильным двуглавым орлом. Нужно было во что бы то ни стало решить один крайне важный вопрос, связанный с переселением чеченцев в Турцию. Генерал Кундухов, посланный для тайных переговоров с турецким правительством, месяц назад вернулся из Константинополя, где обе стороны пришли к обоюдному согласию. Русское правительство отпускало чеченцев в Турцию, турецкое правительство соглашалось принять их и поселить на специально отведенных землях. Таким образом, судьба чеченцев была уже почти решена. Об истинных целях, которые преследовали обе стороны, Михаил Тариэлович не мог не знать. Но именно здесь-то и допустили промашку и генерал Кундухов, и русский посол Игнатьев. Министр иностранных дел Порты Али-паша буквально обвел их вокруг пальца. Лорис-Меликов сначала хотел выразить свое мнение в записке Александру Петровичу. Однако из-за бездорожья почта могла задержаться, да и к самой записке Великий князь, возможно, отнесся бы холодно. Поэтому, отложив все свои дела, Лорис-Меликов мчался в Тифлис.
Какое счастье снова побывать в отчем доме! Сколько с ним связано воспоминаний, радостных, а порой и печальных, но все равно близких сердцу.
Переночевав в родительском доме на Баронской улице, Михаил Тариэлович утром отправился на прием, приказав кучеру ехать через азиатскую часть города, по базарным площадям, которые вновь напоминали ему далекое детство. Кажется, ничего и не изменилось здесь с тех давних пор. Те же нескончаемые ряды дощатых и кирпичных, больших и малых лавок, которые тянутся параллельно через весь базар. Здесь всегда шумно и говорливо, здесь никогда не бывает безлюдно.
Взгляд Михаила Тариэловича невольно задержался на новых постройках, выполненных совершенно в ином стиле. "Европа, — усмехнулся он. — Европа, елки-палки".
Глазу новые постройки непривычны: точь-в-точь яркие заплатки на старом рубище скряги, который может, но не хочет расстаться с ним, дабы не тратить денег, а заодно не менять и своих стародавних привычек.
Самым оживленным местом была и осталась верхняя часть базара, где шла торговля фруктами. Над базаром царила разноголосица призывов торговцев:
— Ай, яблук, ай, виноград, ай, персик!
— Вав-ва-ва! Дашов оддам!
— Пожалуй, барин! Ай, киняз, здес хороши!
На одних и тех же весах взвешиваются без обертки и персики, и сыр, и масло, и изюм… И ничего, никто не в обиде…
Всякий люд снует меж рядами. Здесь же стоят караваны верблюдов и вереницы ослов с перекинутыми через спины корзинами и тюками. Прямо на тротуаре полыхают углями жаровни, бьют в нос и глаза дымом и ароматом шашлыков.
Миновав Армянский базар, фаэтон выехал на Татарскую площадь, тесную, сжатую со всех сторон обветшалыми постройками. Кругом грязь, лужи. Под ногами валяются гнилые фрукты, старая обувь, тряпки. Татарский базар похож на дом, где никогда не делали уборку. Но весь базар кишмя кишит народом. Тесня людей, сквозь толпу медленно и важно шествует верблюд, из широкой ноздри которого тянется веревка к персу-поводырю. Поводырь дергает веревку, и верблюд, послушно мотнув головой, сначала опускается на колени, а потом, выгнув шею, ложится и начинает равнодушно озираться вокруг.
Взору Лорис-Меликова предстают типичные лики азиатского мира.
Вон идет грузин. Шелковый архалук[53] его обшит позументом, широкие атласные шаровары при каждом шаге шуршат, как опавшие осенью листья. Шаровары заправлены в низкие сапоги с загнутыми носками. Мимо фаэтона важно прошествовал земляк — дородный купец-армянин в кавказской черкеске, но с русским картузом на голове. Живот выдается вперед, нос смахивает на баклажан, усы коротко подстрижены. Идет медленно, погруженный в свои мысли.
За ним семенит носильщик-имеретинец с набитой шерстью подушкой за спиной. Края его шляпы свисают лоскутками, закрывая половину лица. А вот — длиннобородый перс с накрашенными ногтями, в аршинной папахе и широком кафтане, поверх которого на плечи накинута аба[54]. Он подпоясан желтым шерстяным платком, из-за которого торчит рукоять кинжала. Поверх толпы озирается длинный черкес с черной бородой, в круглой каракулевой шапке.
На его ремне кинжал и пара пистолетов, ноги обуты в красные сафьяновые чувяки. В стороне застыл курд в красной куртке, расшитой синими и желтыми шнурами. Синие шаровары заправлены в тяжелые красные сапоги, вокруг головы повязана пестрая чалма, на боку висит кривая турецкая сабля.
Покрывая гортанными призывами базарный шум, тулухча-водовоз ведет лошадь, навьюченную двумя огромными кожаными мехами с водой. Медленно пробираются сквозь толпу женщины в белых чадрах. В толпе нетрудно различить русских бородатых мужиков и неуклюжих казачек. То здесь, то там мелькают форменные сюртуки солдат. Лавочники сидят у открытых дверей, заманивая прохожих. Из сапожных мастерских доносится стук молотков, из оружейных — тонкий визг напильников.
Плоские кровли домов облепили женщины и дети. Из внутренних дворов доносятся звуки зурны и ритмичные удары бубна.
Навстречу тащатся разномастные арбы. Вот грузинская — тяжелая, неповоротливая, ибо неуклюжие колеса у нее вертятся вместе с осями. На ярме сидит оборванный мальчишка, погоняющий буйвола длинной хворостиной. Немилосердно скрипят саженными колесами осетинские и лезгинские арбы…
Наконец и долгожданный поворот: фаэтон въехал на Эриванскую площадь. Всего-то десять шагов, а совершен скачок из Азии в Европу! Открылась широкая улица с высокими красивыми домами, извозчичьими дрожками, колясками, в экипажах и на тротуарах пышно разодетые дамы и щеголеватые мужчины. Но и здесь грязь, как и в старых районах улица не вымощена, вся в выбоинах и ухабах. На бревнах, сваленных прямо на площади, примостились горожане-туземцы, пересказывая друг другу последние новости или просто сплетничая о знакомых.
В зданиях, окруживших площадь, размещались Главный штаб Кавказской армии, городское управление, управление дежурного генерала, военно-топографический отдел, управление генерал-квартирмейстера, семинария и ресторан "Опера".
За семинарским домом Михаил Тариэлович сошел с фаэтона, легкой поступью военного направился к парадному подъезду резиденции главнокомандующего.
Давнишний друг его, Александр Петрович, встретил Лорис-Меликова радушно. Осведомившись о здоровье семьи, поговорив о домашних проблемах, перешли к делу.
— Ну, Михаил Тариэлович, что там насчет наших милых чеченцев?
На смуглом лице Лорис-Меликова мелькнула чуть заметная улыбка.
— Пока все идет отлично, дорогой Александр Петрович. Наши люди славно поработали. Иные даже перестарались, как, например, Сайдулла.
— Поподробнее, Михаил Тариэлович, поподробнее. Великий князь не далее как вчера потребовал доклад по данному вопросу. — С удовольствием, Александр Петрович! За этим я и примчался к вам.
Лорис-Меликов закинул ногу на ногу и сложил на коленях руки.
— Недавно я сам лично объехал Чечню и прямо скажу: остался доволен. Стремление к уходу в Турцию достаточно сильно. Число желающих уже в настоящее время весьма значительно, более того, оно с каждым днем возрастает. Уезжать собираются целые аулы, как, например, Шали, Элисхан-Юрт. Об этом сообщили мне Туманов и Кундухов. Князю Туманову я дал соответствующие указания.
Вопрос-то довольно щекотливый, если не сказать больше. Здесь важно посредничество самих местных жителей, на которых мы можем положиться. Ведь горцы ни в коем случае не должны даже подозревать, что мы имеем к этому делу хоть какое-то отношение. Иначе все пропало. Узнают, упрутся — и тогда уже никакая сила не сдвинет их с места. Поэтому мы же со своей стороны сейчас, наоборот, будем отговаривать их. Для этого я откомандировал в аулы полковника Муравьева, чтобы он и проводил эту линию. Мне думается, Александр Петрович, действуя подобным образом, мы ведем беспроигрышную игру: чем активнее мы уговариваем остаться, тем сильнее становится желание уехать. Я изучил их дурацкую натуру: они же все делают наоборот, ведь они нам не доверяют. Таким образом, переселение будет происходить якобы без нашего участия. Туманов писал мне, что Сайдулла вроде бы сказал чеченцам, что земля, на которой они живут, им уже не принадлежит и после их изгнания будет передана русским. Вот это Сайдулла сделал напрасно. Такие слухи не просто вызывают беспокойство и приводят в тревожное состояние население, а ведут к открытому озлоблению. Ипполитов также доносит, что агент Сайдулла, встав на такой путь, может подтолкнуть народ не к переселению, а скорее к восстанию. Но Кундухов сей факт в отношении Сайдуллы отрицает. И все же я приказал Туманову утихомирить Сайдуллу и предупредить, что в результате своих "стараний" и болтливости он вместо Турции может оказаться в Сибири.
