не по прямой линии родичем царю Фёдору! Упокой его праведную душу, Бог!
Глянув на митрополита и сидевшего рядом с ним архиепископа Арсения, он истово перекрестился.
– Ишь ты – праведный! – раздались насмешливые выкрики со стороны атаманов. – Сами же вы, бояре, смеялись над царём Фёдором за его праведность! Юродивым считали!..
Не выдержал всегда сдержанный Ромодановский, закричал атаманам:
– По материнской линии он приходится царю Фёдору! По материнской! А когда на Руси-то по матерям считались?
Теперь засмеялись дворяне и боярские дети. Казаки же на время притихли.
Опять попросил слово тот же атаман по прозвищу Медведь. Он вышел вперёд, когда митрополит кивнул ему головой, мол, даём тебе слово. И атаман положил рядом со свитком галицкого дворянина ещё один.
– От казаков и атаманов! – прогудел он трубой так, что над рядами пронёсся ветерок. – Такая же выписка о родстве боярина Фёдора Никитича царю Фёдору!.. А значит, и его сына Михаила!..
На задних рядах, среди атаманов, казаков и простых московских людей, поднялся шум. Там кричали: упреки полетели Трубецкому, Пожарскому, боярам из думы.
– Вы хотите по-прежнему править государством сами! Вот и не даёте выбирать государя!
– Сами государитесь!.. Но это не пройдёт! А потом отдадите нас на откуп иноземцам! Как было с Владиславом! Знаем уже мы это! Вон до чего довели!..
– Поляки заполонили государство! К тому и сейчас ведёте!
– Хватит! Два года стояли под Москвой! Оголодали!.. А вы, богатенькие, хотите за наш счёт проехаться!.. Нет уж!..
Страсти накалялись.
Митрополит попытался успокоить атаманов и казаков, стал говорить о терпимости. На лице у него отразилась боль за разлад, вновь разгорающийся между земцами и казаками.
Бояре же, было заметно, злились, глядя на волну народного возмущения.
И Пожарский видел, что они не хотят уступать венец друг другу, из своих же.
С неприязнью мелькнуло у него о сидевших в первых рядах думных, собравшихся вокруг Мстиславского и Воротынского. Те-то, бояре, уже прокатили всех, кого бы ни предлагали казаки. Их же, бояр, поддерживают дворяне, да ещё почему-то земские выборные.
И он понял, что те земцы из дальних городов по недомыслию не представляют, чью сторону занимать…
На каждом заседании снова и снова убеждался он, что не наступит мир с государём из своих-то. Видел это и сейчас. И по-прежнему держался за Карла Филиппа.
В этом же он убеждал и своих ближних воевод из ополчения, и тех, кто спрашивал у него совета. Правда, с Волконским не получилось. Того не переубедишь. Крепко стоит на том, на чём решил.
Никто из них, выборных, на соборе «всей земли» не принимал в расчёт мелких людишек в той же Москве.
И Пожарский вспомнил, что ему рассказал Хворостинин.
«Ванька приложил к этому руку! – догадался он. – Как хотел Гермоген!.. Напомнил черным людишкам о Никите Романове! А того-то ещё в бытность Грозного в Москве здорово почитали!»
Запальчивые речи и перебранка между думными и атаманами грозили перерасти в драку, неприличную сейчас-то, на соборе.
И князь Дмитрий заметил, что это смущает и митрополита тоже. И он не знает, что делать, не знает и Арсений грек.
– Товарищи! – с чего-то забеспокоился Иван Романов, обращаясь к атаманам, казакам и простым людям. – Он молод ещё! Молод! Кроме того, его нет в Москве!.. Он же в Костроме! Время, время надо, чтобы он приехал сюда!..
Он понял, что всё задуманное им и Лыковым может сорваться из-за того, что юного Михаила сейчас нет здесь, и доставить его сюда быстро было невозможно.
Его поддержал Лыков:
– Отложить бы надо избрание царя! Невозможно сейчас это!..
Атаманы и казаки поняли их по-своему, поняли, что их хотят обмануть.
За стенами же дворца росла толпа казаков и московских людей, сбегавшихся на зов глашатаев, что в Кремле, во дворце, бояре не хотят избирать царя.
Пожарский видел, по настрою выборных, что дело пошло по непредвиденному пути. Понял он также, что ещё можно было мирно повернуть всё в нужную сторону.
Опять тот же Василий Морозов обратился к собору:
– Надо спросить народ, людей! На площадь выйти!..
– Владыка, этого не следует допускать! – горячо зашептал Пожарский митрополиту. Он ещё надеялся остановить Романовых, их родственников, с помощью митрополита и бояр.
Митрополит посмотрел на него. В его глазах сквозила растерянность. Черный клобук ярко оттенял его бледное лицо, длинную седую бороду, выдавая его переживания, боль за земское дело… Он покивал головой, соглашаясь с ним…
Иван Романов, Лыков, к ним тут же присоединился и Морозов, стали отбивать атаманов и казаков от Мишки, от мальца. Расчёт у них был тонкий: они знали, что казаки, чем их больше будут в чём-то убеждать, сделают всё наоборот. Просто из-за того, что не верят боярам.
– Словить надо на этом казачков-то! – ещё вчера горячился Лыков, когда они собрались, чтобы обговорить всё и действовать сообща, после того когда Марфа дала в узком семейном кругу наконец-то своё согласие насчёт сына…
После долгих препирательств бояр и атаманов обе стороны согласились послать на площадь кого-нибудь от собора.
Лыков и Романов сначала стояли за то, чтобы никого не направлять на Лобное. Когда же казаки здорово обозлились, Лыков резко сменил своё мнение.
– Ладно! Давайте пошлём на Лобное! – вскричал он, сделав вид, что поддался напору атаманов. – Пусть спросят народ московский: кого он захочет!.. Вы же сами кричали об этом! – ткнул он пальцем в сторону атаманов. – Тогда идите – спрашивайте!.. Ну, что же стоите?
На это, чтобы выйти к народу, согласился митрополит, и даже бояре, не веря, что из этого что-то получится. Согласилось с этим и большинство собора. Каждая из партий в этот день стремилась обыграть других.
– Предлагаю послать туда, на Лобное, рязанского архиепископа Феодорита, Авраамия Палицына, архимандрита Иосифа и боярина Василия Морозова! – громко выкрикнул Лыков, не забыв и Морозова, как они уговорились.
На соборе согласились и с этим составом. Мстиславский и поддерживавшие его думные посчитали, что священники будут порукой, что там, на Красной площади, ничего неожиданного не случится.
Четверо, которых выбрали говорить с народом, вышли из дворца. Там, у крыльца, уже стояли пары, запряжённые на случай непредвиденных посылок. Это предусмотрительно подготовил Кузьма по просьбе Пожарского. Князь Дмитрий ожидал уже что-то подобное.
Архиепископ и архимандрит уселись в одни сани. Морозов залез вслед за Авраамием в другие.
Кучера, смекнув, что будет потеха, скоренько вскочили на передки подвод.
– Эй-й! Расступи-ись! – вскрикнули они, разворачивая подводы в плотной толпе, окружавшей дворец.
Они развернулись и понеслись по Спасской в сторону ворот: туда, на Красную площадь.
За ними устремились казаки, бездельно болтавшиеся в толпе: кто-то верхом, кто-то пешим, своим ходом. Побежали и ярыжки.
Подводы с земскими подкатили к Спасской башне, мелькнули
