Обманул. Унизил. Унизил самим обманом. Если ширма была нужна, скажи он всё честно, быть может, она и сама согласилась бы побыть ширмой. А может, и не согласилась бы. Но это было бы ее решение, а не его обман. Ходили же слухи, а она отмахивалась — мало ли что про звезд говорят и пишут.
Нет, видеть его сил нет. Пусть штамп остается в паспорте. Пока. Потом как-нибудь разведется. Если от мужниных соглядатаев еще что-то не прилетит.
В Питере галерея другая — уютная, почти домашняя, готовящаяся к выставке авторских кукол.
Лика, яркая отдельной, южной красотой, в которой всё через край: и пышность волос, и пышность бюста, устанавливает очередную работу на предназначенное ей место и спрашивает Женю:
— Посмотри! Ничего тебе не напоминает?
Искоса поглядываю на работу, на которую Лика указывает Жене. Кукла потешная. «Путешествие с любимым» Ирины Яблочкиной. Тетенька в старом виртюгале — прямоугольном кринолине. Такая женщина-кентавр, только приросла не к телу лошади, а к основанию комода. Виртюгаль открывается, а за парадностью бального платья тетушки скрыт мирно и сладко спящий внутри ее мужичок. Возлюбленный, типа.
— Так и Олень всегда со мной. Погрузила его в себя и ношу, и вожу. Только достать изнутри не могу. Он там сладко спит, — говорит Лика. — И таскать тяжело, и бросить не могу — должна знать, что он там, внутри меня. Что он в любую минуту может проснуться, а я тут как тут.
— Мы всю жизнь мечтаем, что вот-вот встретим свою половинку — и всё, и будет нам счастье… — отвечает подруге Женя. — И только к старости понимаем, что человек изначально одинок — один он приходит в этот мир, один из него уходит. А все, кого встречаем на этом пути, лишь попутчики…
— Женщина, не кокетничайте! — парирует Лика. — До старости тебе как до Луны. И сама с детства в своего Никиту была влюблена. Сколько лет ты никого видеть не хотела? Двенадцать?
— Да, но… Только недавно поняла, что Никита был нужен мне на расстоянии. Мучиться недостижимостью. Когда разделяют трагедии и океаны. Выжили бы мы теперь вместе рядом — не знаю. В юности не выжили. На первой же серьезной проверке и сломались, и разбежались.
Кто такой Никита, которого столько лет любила или любит Женя, и почему следов его присутствия не было видно в доме, Дале непонятно. Как непонятно и кто такой «олень», которого носит в себе яркая Лика. Как непонятно и многое в разговоре двух взрослых женщин. Но отчего-то слушает как завороженная, боится спугнуть, чтобы не заметили, что она в том же зале, не замкнулись и не перешли на дела галереи.
— Но ты стала мудрее, — сдувает незаметную пыль со следующей куклы Лика.
— Никто не становится мудрее. Притворяться учатся, не больше.
— Ты стала! — настаивает Лика.
Она совсем другая чем Женя, в ней всё через край.
— Самое страшное — испытание стабильностью. Бойтесь получить желаемое.
Женя машинально отбирает из рук Ани фломастер, которым та уже приготовилась разрисовать небольшой постамент для куклы с виртюгалем и мужичком внутри. «Как у Жени получается и десять дел одновременно делать, и девочек из поля зрения не выпускать, дабы чего не натворили, и серьезные разговоры вести? Я так не умею. И почему-то в Жене меня это совершенно не раздражает, как бесит в маме. Напротив, завораживает. Так бы сидела и смотрела часами. И слушала».
— Реализованные желания могут оказаться их сплошной противоположностью. Когда просишь Вселенную, точнее формулируй желания, ведь они могут и сбыться…
Странное утверждение. Хотя… Замуж за принца хотела? Хотела! Получила? Получила! И какой итог? То-то! Выходит, Женя права. Своих желаний нужно бояться — вдруг сбудутся, и что тогда?
И Лика, похоже, с Женей согласна. Только опять всё твердит про какого-то оленя, зоопарком они, кроме галерей, занимаются, что ли?
— Вот-вот, я просила Оленя, и, казалось бы, получила Оленя. Почти получила. Вон он, почти готовый. Хочешь — бери. А я не знаю, хочу ли. Осталось приложить чуточку, чуточку, одну миллионную тех усилий, что прежде тратила, чтобы только услышать его, и, кажется, можно забирать мужика с потрохами. А я словно в ступоре.
— Испугалась? — спрашивает Женя.
Лика пожимает плечами, но плечи так и застывают, а Лика чуть кивает.
— Я ж готова была всё, что есть в жизни — кроме Сашки и Пашки, разумеется, — отдать за Оленя! Но мне никто не сказал, что на месте того человека, в которого я так нечеловечески влюбилась, останется одна оболочка. А суть куда-то испарится.
Так, олень, оказывается, не зверь, а человек, в которого «нечеловечески» влюблена яркая Лика.
— Мечтала найти мужика сильнее себя. И ярче, харизматичнее Оленя, казалось, быть невозможно. А сейчас не всегда понимаю, это кто: Олень или Тимка… Или Кимка?..
Даля непроизвольно машет головой — слишком много новых имен. Запуталась, кто есть кто и кто кому кто. К тому же они еще и рифмуются. Сашка — Пашка, Тимка — Кимка. Даже Маня с Аней и те рифмуются.
— Видишь, мечта не мечтой оказалась, а ее противоположностью. Вот и я думаю: останься Никита жив, вернись ко мне, вдруг мы теперь не знали бы, куда глаза девать, вдруг всё стало бы хуже, чем тогда, когда мы развелись?
Из слов Жени Даля понимает, что Никита, которого она столько лет любит, жив не остался. То есть умер. Или погиб, как ее папа. И еще Даля осторожно примеряет эту странную мысль про сбывшиеся желания на свое главное — чтобы папа был жив. Чтобы не уехал тогда в эту чертову Югославию, на эту чужую, никому не нужную войну. Чтобы вернулся. И тогда всё было бы по-другому!
И что получается, если бы папа вернулся, по-другому бы ничего не было? Потому что не в желаниях суть? Быть такого не может!
— Самые страстные мечтания — несбывшиеся, — продолжает Женя, теперь, напротив, вкладывая фломастер в руку Мани, подкладывая ей под попу толстые альбомы о коллекционных куклах, чтобы маленькая Маня дотянулась до большого стола и рисовала на бумаге, а не на стенах. — Они не превратились в свою противоположность. Не поблекли.
То есть ее мечта о другом детстве и другой жизни с папой, она такая сильная потому, что невозможная? А была бы возможной, то и сильной бы не была?
— Смотри… — К кому обращается Женя: к Лике или к Дале, почувствовав, что та примеряет каждое ее слово на себя? — Двенадцать лет запрещала себе мечтать о бывшем муже, но мечтала, и тем самым оправдывая, что реальных мужчин вокруг не вижу. А дальше — я его получаю и снова теряю, уже навсегда, чтобы эту несбыточную мечту не потерять.
— Думаешь, Олень был нужен мне только как совершенно неземной, недоступный?
Лика явно тоже примеряет каждое слово Жени на себя. И на своего Оленя, кем бы он ни был.
— Король-солнце? А без короля и солнце уже не то? — продолжает Лика. — И я сама всегда в одной роли? Что для Кимки, царство ему небесное, что для Тимки, что для Оленя?
— Похоже. — Женя продолжает анализ Ликиной личной жизни. — Ким для тебя недоступным был, хоть и рос в твоем дворе, но намного старше — небожитель! И потом, когда ты его студенткой стала, а он препод, в которого все девчонки на курсе были влюблены. К тому же художник! А когда замуж за него вышла, он доступен стал, аура исчезла.
То есть не только Женин муж умер или погиб, но и блистательная Лика говорит «царствие небесное» про своего мужа Кима?
— А недоступен для тебя на тот момент оказался Тим — женат. И не реши тогда Тимка развестись и жениться на тебе, может, так всю жизнь его и любила бы. Но он женился и стал так же неинтересен, как Ким. И ты в Москву сбежала.
Похоже, богатая личная жизнь у этой Лики!
— И в Москве нашла уж совершенно космически недоступного — солнце из солнц, олигарха из олигархов. Кто ж знал, что солнце так быстро погасят…
— Неправда, — впервые за время разговора возмущается Лика, продолжая крепить таблички с подписями под экспонатами.
Похоже, многозадачность здесь выдают при входе. Может, попробовать не сидеть, развесив уши, а что-то делать одновременно?
