Даже смертельно больной, Федор Алексеевич не сдавался. У него были и другие советники, кроме постоянно являвшихся ко двору, но не стремившихся основывать новые епархии архиереев. Государь, например, часто приглашал к себе знаменитого строителя Флорищевой пустыни Илариона (останавливавшегося в Москве в доме своего родича, художника Симона Ушакова). Этого подвижника царь поставил во главе архиепископии Суздальской и Юрьевской, преобразованной по его плану в митрополию.[269] Известный независимостью взглядов архиепископ Суздальский и Юрьевский Маркел был поставлен в «новоучиненную митрополию» Псковскую и Изборскую. Архиепископ Симеон на своей Смоленской кафедре стал первым митрополитом: «поставление же его было не так, каков есть обычай, но только надели саккос и прочее, достоинства же ему не припевали».[270]
Последняя, «без мест» разрядная книга царствования Федора, оставшаяся в черновике, сообщает, что 5 февраля 1682 г. архимандрит Сергий из далекого Новоторжского монастыря стал архиепископом Тверским и Кашинским (кафедра пустовала). Сразу по поставлении по царскому указу боярин князь Ю. С. Урусов со свитой проводили нового владыку к Федору Алексеевичу.[271]
На следующий день государь изволил вновь духовенству «возвестить о делах, которые требуют исправления, вначале к ограждению святой Церкви, а потом христианам на распространение, противникам же церковным на искоренение». Царь писал, что начало его делу положено: патриарх с освященным собором «соизволили» поставить митрополитов и архиепископов по степеням «так, как в том его царском возвещении написано».[272]
Согласия на план Федора Алексеевича, кроме мизерных уступок, в письменном виде не сохранилось. Показательна, однако, история с Никоном, держать которого в заточении, как преступника, было не слишком умно, навязывая народу «никонианство». Несмотря на то что «многие соборы у архиереев были, чтобы его, Никона, оттуда из (Ферапонтова. — Авт.) монастыря не брать», государь настоял на своем и разрешил Никону вернуться в Новоиерусалимский монастырь. Никон скончался по дороге и по указанию патриарха должен был быть погребен как простой монах. Трудно поверить, что Федор Алексеевич лично участвовал в похоронах (хотя об этом пишет современник), но царь решительно требовал, чтобы Никона поминали как патриарха. Архиереи отказались наотрез, тем более что Никона осуждал Большой собор с присутствием восточных патриархов. Тогда государь обратился к последним: Никон был полностью реабилитирован грамотами патриархов Иакова Константинопольского, Парфения Александрийского, Неофита Антиохийского и Досифея Иерусалимского. Мнения русских иерархов больше не требовалось, при этом задолго до получения грамот государь приказал погребать и поминать Никона как патриарха.[273]
Итак, царь известил Иоакима, что раз епархии утверждены, следует «на умножение хвалы Божией именоваться им архиереями по тем городам, которые в его царской державе имениты», то есть в соответствии с первыми чинами наместников. (Вот была еще одна причина для Иоакима выступить против проекта реформы гражданских и военных чинов!) «Того не исполнено», — строго напоминал государь. Далее, поскольку архиереи активно выступали против того, чтобы посылать епископов «на Лену, в Дауры», ибо, по их мнению, «в тех дальних городах ныне быть неудобно», царь потребовал, чтобы был особо решен вопрос о предоставлении архипастырей «Сибирской стране»: «для исправления и спасения людей, пребывающих в тех городах».
Федора Алексеевича конкретно интересовали епископы для Даурского, Нерчинского и Албазинского острогов: им грозила беда. Еще 27 января он двинул Казанский полк (армию) в Симбирск под командой боярина П. В. Большого Шереметева. 29 января «сказано по указу великого государя строить города в Дауры, и в Селегинский, и в Болбожинский, и Сибирским полком на китайцев думному дворянину Кириллу Осиповичу Хлопову, а с ним велено быть всем Сибирской земли городов всяким служивым людям конным и пехоте». Царь не собирался позорно отдавать Амур, как сделали его преемники; он желал иметь там твердое государственное и церковное присутствие, невозможное, когда «в тех дальних местах христианская вера не расширяется». Кстати, он вспомнил и о других землях, остающихся в церковном забросе. «Прибавить архиереев» требовалось в Путивле, Севске, Галиче, Костроме «ив иных многих местах», доселе как будто отданных в распоряжение староверов.
Любопытно, что Федор Алексеевич общался с патриархом письменно, тогда как лично встречался с Иоакимом и членами освященного собора 19 января (на пиру после приема крымских послов), при наречении своей невесты 12 февраля, на «действе Страшного суда» 19 февраля, на приеме 21-го, «у стола» 23-го и на именинах царевны Евдокии 26 февраля. Как бы то ни было, царь упорно добивался назначения одного архиерея за другим. 12 марта первым архиепископом Вятским и Великопермским стал Иона, а Великоустюжским и Тотемским — Геласий (монах из-под Новгорода). За поставлением по указу государя следили боярин князь Ю. С. Урусов, думный дворянин И. П. Кондырев (известный воин) и посольский думный дьяк Е. И. Украинцев. 19 марта первым архиепископом Колмогорским и Важским Окал Афанасий (знаменитый книжник). При поставлении присутствовал боярин князь И. Б. Троекуров товарищами. 24 марта игумен Галичского Городецкого монастыря Леонтий стал первым епископом Тамбовским — под наблюдением Ю. С. Урусова с Компанией царских представителей. 2 апреля пер-. вого епископа получил Воронеж — это был Митрофан (он и при жизни почитался, а после смерти был причислен к лику святых). За исполнением царского указа проследила группа И. Б. Троекурова.
Сам царь почти не мог вставать. Но он еще возвел в боярский чин будущего замечательного полководца А. С. Шеина и «пожаловал в комнату» кончившего жизнь на плахе во время Московского восстания того же, 1682 г. боярина князя И. А. Хованского. 15 апреля Федор Алексеевич, как и обещал архиереям, переложил в уже изготовленный новый ковчег Ризу Господню (подарок иранского шаха). 16-го числа он в последний раз вышел из комнаты: к заутрене в Успенский собор на праздник Светлого воскресения. Двор сопровождал его в новых золотых кафтанах европейского образца.
23 апреля в палатах патриарха пировали: были даже князья В. В. Голицын и В. Д. Долгоруков. А на окраинах Москвы, собираясь «в круги» по казацкому обычаю, подхваченному в походах, кричали о невозможности терпеть «тяжелоносия» от своих полковников лучшие пехотные полки русской регулярной армии. В тот же день, сомневаясь, что можно сыскать в этом государстве правду, они договорились всем вместе бить челом на одного — самого закоренелого в злодействе — полковника Семена Грибоедова.
Люди так и не узнали, но разрядная книга беспристрастно записала, что Федор Алексеевич все же получил стрелецкую челобитную 24 апреля и указал: «Семена сослать в Тотьму, и вотчины отнять, и из полковников отставить». Это было последнее распоряжение умирающего царя. Следующая запись гласит, что «апреля в 27 день, грехов ради всего Московского государства» (так!) Федор Алексеевич умер.[274]
Полковник был посажен в тюрьму и… через сутки выпущен. «Во всех полках тайно начали мыслить» о подготовке общего восстания. Известие о смерти Федора и воцарении «того ж часа» Петра означало, что многие из тех, кто в эти дни беспечно плетет интриги во дворце, вскоре полетят «с верху» на копья и будут «в мелочь» изрублены, патриарх едва избежит смерти во время бунта староверов и чудом спасется благодаря царевне Софье. Но это уже другая история.
Легенда о временах Софьи Алексеевны
Российская история легендарна в прямом смысле. Исторические легенды веками формировались по заказу Власти — и всеми средствами вбивались в головы подданных. Представления о временах царевны Софьи — яркий пример трехвековой преемственности государственной исторической пропаганды.
Разумеется, механизм замены подлинной истории лубочной картинкой или политическим плакатом непрост. Среди историков было немало правдоискателей, открывавших ту или иную страницу запечатанной в архивах истины. Множество важных документов и материалов, правдивых исследований опубликовано, немалая часть лжи опровергнута — но это никак не сказывается на исторической пропаганде, с замечательным цинизмом «не замечающей» истины и продолжающей тиражировать отвергнутые наукой представления.
