И одна из бесчисленных его возлюбленных, та самая графиня Л., с которой он провел последнюю ночь, написала свои впечатления подруге:
«Мне не терпится рассказать вам, дорогая. Маркиза де С. (маркиза де Севинье) предложила мне пройтись к Бастилии, чтобы повидать нашего бедного друга по пути в Арсенал, к гадким судьям. Мы подошли к площади перед тюрьмой и начали поджидать, прогуливаясь. Мы обе были в масках. Наконец увидели его. Подойти к нему близко нельзя, стояла цепь мушкетеров. Рядом с ним шел г-н д'Артаньян, за ними шествовал целый отряд… У него был такой задумчивый вид. Когда я увидела его, у меня буквально задрожали колени, а сердце забилось так сильно! Нет! Нет! Это было невыносимо — увидеть его в этаком положении!.. Как же он изменился, как ужасающе постарел! Я оперлась о руку маркизы, боясь потерять сознание. В этот момент они поравнялись с нами. Любезнейший г-н д'Артаньян весело подмигнул нам, слегка подтолкнув нашего бедного друга, обращая на нас его внимание. Наш друг приветствовал нас, и на его лице появилась знакомая прелестная улыбка. Интересно, узнал ли он меня под маской, подсказало ли ему сердце?.. Но мне стало не по себе, когда я увидела, как он входит в эту беспощадную маленькую дверцу судилища, и я вновь едва не потеряла сознание. В Париже все только и говорят о его силе духа и твердости».
Королю доносили о модных сборищах. Кольбер предложил допрашивать олигарха в Бастилии, но король раздраженно прервал его. В Париже можно многое, но нельзя покушаться на то, что модно. Людовик представлял, сколько злых шуточек вызовет подобный запрет. Он знал правила: король Франции может быть жестким, но смешным быть не может.
Но Людовик нашел выход.
Наступила весна, в Париже потеплело. Король приказал переехать в Фонтенбло — в прохладу, в любимые вековые деревья старого парка. «Самое красивое в мире — это кроны деревьев, — сказал Людовик матери. — Я соскучился по красоте». Но, уезжая из Парижа, он перевел в Фонтенбло… Палату правосудия! Так что теперь вдали от Парижа, в Фонтенбло, должны были продолжиться допросы Фуке и его сподвижников.
В Фонтенбло находилась старая тюрьма, построенная Генрихом IV. В ней и решил король поместить узника. Людовик вызвал д'Артаньяна и приказал подготовить тайный переезд в старую тюрьму.
Д'Артаньян все понял: с женским цветником у стен Бастилии будет покончено!
Но теперь король был полон новых опасений.
— Процесс приближается, — сказал король гасконцу. — К Фуке разрешено прийти адвокатам. Ни при каких обстоятельствах не позволяйте ему говорить с ними наедине. Ни со своими адвокатами, ни с кем бы то ни было он не должен оставаться наедине. Вы отвечаете за это головой, д'Артаньян.
Д'Артаньян вспомнил необъяснимый визит незнакомца и побледнел.
— Фуке хитрая бестия, — продолжал король. — В его внезапную набожность, о которой вы рассказываете и которой мерзавец никогда прежде не отличался, я не верю… Он все это придумал… Он хочет усыпить нашу и, главное, вашу бдительность. На самом деле гордость этого человека непомерна и его тайные союзники готовы на любые действия. Поэтому я не исключаю, что друзья мерзавца задумали освободить его по пути в Фонтенбло. Но вы знаете, что тогда нужно делать, д'Артаньян.
— Да, сир.
На руке гасконца был перстень, подаренный королевой-матерью; он хорошо помнил слова Фуке, которые тот просил передать королеве Анне. И, еще раз услышав, как страшится Его Величество побега этого господина, мушкетер более не сомневался. Он понял, что есть какая-то связь между страхами короля и словами Фуке, переданными королеве-матери. Теперь он знал: если Фуке, не дай бог, удастся побег, прощай карьера, но, может быть, и жизнь. Так что д'Артаньян решил быть дотошным тюремщиком. Как повелел король, он сохранил в полнейшей тайне от узника день переезда в Фонтенбло.
Перед тем как везти Фуке, мушкетер сам отправился в Фонтенбло — осмотреть и подготовить камеру.
Тюрьма в Фонтенбло — огромная башня, мрачно возвышавшаяся над лесом, защищенная подъемным мостом и толстенными, в несколько метров, стенами. Но д'Артаньян потребовал дополнительных мер — на окнах камеры поставили новые решетки, и постоянные разъезды мушкетеров должны были охранять подступы к стенам. Усиленные караулы расставили во дворе.
Перед самым днем отъезда не ведавшие о перемене тюрьмы адвокаты Фуке пришли в Бастилию для встречи с подзащитным. Оба были отправлены д'Артаньяном домой. Гасконец сообщил им, что Фуке захворал и просил прийти к нему через неделю. 24 июня на рассвете д'Артаньян разбудил Фуке. Ему было приказано приготовиться к отъезду. Фуке ничего не спрашивал — он уже выучил: когда гасконец ничего не объясняет, спрашивать бесполезно.
В 4 утра из ворот Бастилии выехали пять больших карет, увозивших Фуке и обвиняемых по его делу; каждая карета была запряжена шестеркой лошадей, так что редким прохожим было понятно — путь предстоял неблизкий. За каретами следовали две огромные повозки с багажом и материалами следствия. Сотня мушкетеров во главе с д'Артаньяном окружала кареты. Величественный поезд с этим поистине королевским эскортом промчался по рассветным улицам Парижа. По приказу короля д'Артаньян сделал переезд как можно менее утомительным. Король по-прежнему выказывал милость, по-прежнему надеялся, что Фуке образумится и согласится признать на суде все обвинения. Так что в полдень сделали остановку в Плесси, в дорогом трактире. Заботливый д'Артаньян приказал приготовить великолепный обед для своего подопечного. Но Фуке съел лишь немного рыбы, запив ее водой. К вечеру въехали во двор старой тюрьмы.
На следующий день адвокатам Фуке было приказано прибыть в Фонтенбло.
Обе знаменитости приехали тотчас. Д'Артаньян галантно распахнул перед адвокатами двери новой камеры Фуке. Оба старых мэтра остановились на пороге. Гасконец торжественно прочел приказ короля — все встречи Фуке с адвокатами и подготовка к процессу должны проходить в присутствии охраны. Но адвокаты остались стоять на пороге, в камеру они не вошли. Оба заявили, что отказываются встречаться со своим клиентом на таких условиях.
— Мы не сможем честно исполнять нашу работу, не имея права говорить с клиентом наедине. Я, к примеру, плохо слышу, поэтому господину Фуке придется кричать, чтобы я мог его услышать и обсуждать с ним его защиту. Но это обсуждение будет услышано надзирателем, о нем будут знать все. Защита превратится в комедию. Такие же проблемы у моего коллеги, как вам известно, человека тоже немолодого. Прискорбно сообщить, что наш возраст не дает нам возможности исполнить волю Его Величества.
Неожиданно Фуке, стоявший на пороге камеры и бесстрастно слушавший разговор, разразился целым монологом:
— До какого еще унижения хотят довести беззащитного человека?! С завтрашнего дня я не буду есть. Я объявляю голодовку и откажусь отвечать на вопросы следователей.
Д'Артаньян тотчас торопливо предложил компромисс, обговоренный с королем:
— Сударь, при ваших беседах с адвокатами присутствовать буду только я. Клянусь честью, я обязуюсь хранить в тайне все, что касается вашего дела. Слово чести д'Артаньян не нарушит никогда, ни для кого. Но даю вам также слово, если вы заговорите с адвокатами о чем-нибудь, кроме вашего дела, я немедленно сообщу Его Величеству.
Это был век, когда честь для истинных дворян была важнее королевских милостей. Фуке не сомневался в гасконце.
Он смирился. Сделал знак адвокатам, и те вошли в камеру.
Фуке решил устроить пробу сил перед процессом. Во время очередного допроса он заявил следователям о незаконности присутствия постороннего при его встречах с адвокатами. Он потребовал обсуждения в парламенте королевского приказа. Парламенту пришлось согласиться. По поводу решения короля началась целая дискуссия. За дискуссией внимательно следил король. Это была проверка — приживается ли новый порядок, когда любые приказы короля, даже противоправные, тотчас выполняются. Все произошло именно так. Судейские возмущались в кулуарах, но восстать публично против королевского приказа не осмелились. Раболепие победило. Глава суда на готовившемся процессе, честнейший месье д'Ормессон, очень страдал, отлично зная, что происходит нарушение законных прав узника. Но и он не посмел сопротивляться королю. Парламент одобрил решение короля. Проба сил перед процессом закончилась легкой победой Людовика. Фуке и его глуховатым адвокатам пришлось смириться.
Теперь мушкетер законно присутствовал при посещениях адвокатов.
Все это время д'Артаньян продолжал убеждать Фуке пойти на мировую с королем. Но опять — тщетно.
Наступил август. Месяц выдался прохладный, пошли дожди, и уже в середине августа король решил вернуться в Париж вместе с обвиняемыми.
