– Если так, то завтра к полудню, в крайнем случае к вечеру, она должна вернуться, – негромко подытожил Хальвард. – До ее приезда я отдам тебя послу Биркхарду. Он отвезет тебя в Рузу.
– Великий боярин!..
– Не кричи, ты не доедешь до Рузы. – Хальвард помолчал, в упор глядя на смертельно испуганную женщину. – Если признаешься мне и Биркхарду, что Инегельда готовила питье по твоему приказу. По твоему личному приказу, женщина. Засни с этой мыслью, и пусть тебе приснится, что так оно и было на самом деле. Только таким образом ты избежишь мучительных пыток и еще более мучительной казни. Ведь ты боишься боли, хазарянка?
Закира судорожно закивала, не в силах выдавить из себя ни слова. Частые слезы, что катились по ее вдруг ввалившимся щекам, брызгали на расшитый мелким жемчугом нагрудник.
Хальвард долго не ложился. Ходил по собственным тесным покоям, неторопливо, стараясь придерживаться порядка, перекладывал известное неизвестным, думы – предположениями, вопросы – ответами. Он любил размышлять в личных покоях, где потолок был низок, пространство заужено, шаги просчитаны. Это позволяло ему не разбрасываться, не отвлекаться, не разглядывать что-то вне себя, а копошиться в том, что было внутри. Размышления были его любимым занятием, его усладой, почти чувственным наслаждением, и он ценил их превыше всех иных утех, навсегда отдав строжайший наказ страже беспокоить его только по личному требованию самого конунга. Впрочем, в ту ночь он изменил этому правилу, повелев немедленно провести к нему Ставко, когда бы он ни появился. Не только потому, что ждал вестей об Инегельде, но и по еще одной весьма важной причине.
Вопрос с Закирой он считал решенным. Он хорошо знал и понимал людей, повидав на своем веку не одну сотню тех, кого ожидала мучительная казнь, и был убежден, что хазарянка, как и все иные, исполнит все в надежде умереть без мучений. Он никогда не обещал свободы, в которую никогда бы и не поверил знающий обычаи приговоренный. Он обещал всего лишь отмену предсмертных мук за ложные показания, от которых приговоренный всегда мог успеть отказаться, если бы Хальвард не исполнил своего обещания. Это была сделка. Обычная сделка с определенными выгодами для обеих сторон. Только мертвый лжец делает свою ложь правдой: в это Хальвард верил без всяких оговорок. И платил последним: сначала – ложь, потом – смерть, чтобы никто и никогда не мог перепроверить сказанного. Для него вопрос заключался лишь в исполнении обещанного, и здесь без Ставко он обойтись не мог. Не столько из-за воинского мастерства молодого славянина, сколько из-за того, что круг посвященных должен был быть предельно узким.
Собственно, для Хальварда сейчас одно оставалось без ответа: кто такой Тридцать шестой и почему весть, принесенная его сыном, заставила Неждану, забыв о долге перед послами, бросить все и помчаться навстречу Сигурду, лично отобрав стражу только из славян? Случайная гибель Берсира была, конечно же, делом рук дочери Орогоста, метившей совсем в иную цель. Но и здесь существовала своя загадка: знал ли Смоленский князь Воислав, чью именно дочь подсунули ему под видом дара конунгу Олегу? И как могла Альвена оставить Инегельду у Нежданы, а не, допустим, у Ольриха?..
Доложили о приезде Ставко.
– Дозволь снять кольчугу, боярин, – произнес воевода, едва переступив порог. – И вели подать добрый кусок мяса. Я долго не слезал с седла.
Пока хозяин отдавал распоряжения, Ставко снял оружие, стащил кольчугу и рухнул в кресло. Хальвард наполнил кубок, подал. Молодой воевода жадно выпил вино, отер еще вьющуюся, как у юноши, бородку, сказал:
– Я нашел лодью затопленной у противоположного берега. Днище порублено топорами.
– Они ушли в Заловацкие болота?
– Они ушли по этому берегу. Лодью мог отогнать и потопить один человек. Пока дружинники рыскают в поисках следов, я прискакал за подмогой.
Гридни принесли еду, накрыли стол. Поклонившись, тут же удалились, и Хальвард жестом пригласил Ставко.
– Ешь, воевода. Когда утолишь голод, обсудим дела.
Ставко яростно накинулся на дичину. Грыз ее крепкими зубами, ловко помогая себе ножом. Залпом опрокинув еще один кубок густого фряжского вина, откинулся в кресле. Улыбнулся смущенно:
– С утренней зорьки маковой росинки во рту не было. Послал гонца навстречу Урменю.
– Гонец знает о смерти Берсира?
– Зачем простому дружиннику знать наши заботы?
– Ты поступил мудро, Ставко. Ватажники Урменя знают лес лучше нас. – Хальвард сел напротив, понизил голос: – Я нашел того, кто приказал Инегельде приготовить яд для сына конунга рузов.
– Яд готовили для Нежданы.
– Ты хороший воин, Ставко, но пока еще плохой воевода. Думать надо о войне, а не о битве. Берсира не вернешь даже самой мучительной казнью Инегельды, но рузов нужно во что бы то ни стало вернуть к задаче, которую поставил им конунг Олег: прикрывать рати его левой руки. Значит, отравитель Берсира тоже должен быть слева, а не справа.
– Пощади, боярин, – взмолился Ставко. – Еще вчера я был дружинником личной стражи конунга, сегодня с утра – в седле и только что наелся досыта. Лучше скажи, что я должен делать.
– Понимать, – резко сказал Хальвард. – Ты не только умен, но и хитер, и хитришь даже наедине со мной. Кровная месть существует во всех племенах, так же как и кровная обида, а рузы особенно цепляются за родовые обычаи, потому что лишены возможности действовать с таким размахом, с каким действует наш конунг. Значит, нам с тобой, воевода, надо свести на нет все возникшие осложнения. Это ты понимаешь?
– Это – понимаю. Пойму и дальше, если ты, боярин, не будешь ходить вокруг да около.
– Чем меньше ты будешь знать, тем дольше проживешь, – неожиданно зло усмехнулся Хальвард. – Конунг в тебе души не чает, вот что значит одна стрела, выпущенная точно и вовремя. Кто такой Тридцать шестой?
– Тридцать шестой? – удивленно спросил Ставко. – Это с какого боку считать?
– Забудь, воевода. – Хальвард не сомневался в искренности молодого славянина. – Когда-то конунгу понадобилась твоя стрела, теперь о том же прошу я. Не для себя – ради великого общего дела.
– В кого же эта стрела должна быть направлена?
– В того, кто подал Берсиру кубок с ядом.
– Я не убиваю женщин, Хальвард.
– Это милость, а не убийство, клянусь памятью своего отца. В Рузе Закиру ждут пытки и мучительная, растянутая на сорок дней казнь. Я обещал ей легкую смерть, помоги мне исполнить мое слово.
Ставко хмуро молчал. Его втягивали в запутанные игры высших ветвей власти, где смерть кого бы то ни было считалась не смертью, а всего лишь очередным ходом.
– Об этом должны знать только мы двое. Тебе придется дать клятву, воевода.
«Он рассчитывает, что мне не уйти живым, – усмехнулся про себя Ставко. – Добро, боярин, уж тут-то я постараюсь…» И, встав, вынул меч и положил его перед собой, как клялись славяне.
– Я принимаю твою клятву, – торжественно сказал Хальвард. – Ты знаешь путь на Рузу?
– Однажды я сопровождал конунга в поездке.
– За бродом начинается земля рузов. Половодье было обильным, и страже, вероятно, придется спешиться, но женщина останется в седле. Лучшего места не найти, но умереть она должна на земле рузов.
– Когда они выедут? – спросил Ставко, подняв меч и сунув его в ножны.
– Больше чем на сутки мне не удастся их задержать. Обязательно возьми пару свежих коней из моей конюшни.
Ставко шагнул к столу, завернул в полотенце оставшееся мясо, переложив его лепешками. Хальвард молча наблюдал за ним.
– Хочешь выехать сейчас?
– Сейчас я хочу спать.
– Кони ждут тебя в моей конюшне. И… и стрела должна быть хазарской.
– Ты мог бы мне этого не говорить, боярин.
Утром Хальварду доложили, что коней никто не брал, но Ставко тем не менее исчез из города. Хальвард предполагал это, но сбывшееся предположение на сей раз его не обрадовало. Выскочка-славянин, вознесенный к вершинам власти случаем и непонятной для Хальварда благосклонностью конунга Олега, оказался куда прозорливее. Однако в том, что Ставко выполнит взятые на себя обязательства, боярин не сомневался: он положил меч к его ногам, а славяне никогда не нарушали подобных клятв. «Значит, следов мне не найти, и Ставко пошлет свою стрелу в каком-то ином месте, – подумал он. – Что ж, на сей раз он переиграл меня, однако последний ход останется за мной, любимчик Олега…»
Посол Биркхард, сопровождавший тело Берсира до земли рузов, вернулся на рассвете, и Хальвард рассчитывал, что он проспит до полудня. К этому сроку ему предстояло не просто подготовить Закиру, но и наполнить ее признания ответами на все вопросы, которые мог задать посол. Он продумал каждое слово, оставалось внушить их домоправительнице, уже подготовленной к легкой смерти на неизвестном рубеже, и он повелел подать завтрак в допросной.
Закиру привели, когда Хальвард с удовольствием закусывал. Отпустил стражу, поманил домоправительницу к накрытому столу. Она отрицательно помотала поникшей головой и, опираясь спиной о бревенчатую стену, медленно сползла на пол.
