Румянец выдавал волнение княжны, но это было понятно, как не волноваться, если тебя разглядывает сам царь! И всё же она смогла вскинуть на Ивана Васильевича свои большие тёмные глаза, буквально взмахнув чёрными пушистыми ресницами. Царь был сражён необычной красотой девушки, её стараниями выучить русский язык, её приветливостью. Объявил невестой тут же.
По Москве разнеслось, что княжна хороша собой, умна и государю полюбилась сразу. Хотя царицу Анастасию не забыли, но многие радовались, что у государя теперь будет семейное счастье. Пусть уж, потому как несчастный человек и на правлении нехорош.
За 23 года до конца.
АЗ ЕСМЬ ЦАРЬ!
ень митрополита Макария начала расплываться. Иван протянул к ней руку:
— Постой, владыко, не уходи! Скажи, в чём был не прав?
Уже едва видный бесплотный Макарий покачал головой:
— Иван, Иван... Сколь я твердил тебе, что и над царской властью есть впасть...
Договорить не успел, даже на смертном одре Иван гнул своё:
— Знаю! Божья!
Макарий снова сокрушённо покачал головой:
— И совести. Даже царь не волен жизни людские губить без разбора! К чему Русь в разор страшный вовлёк? Скольких людишек без мысли мучениям подверг?
Тень митрополита говорила ещё что-то, но Иван, не слушая, захрипел в ответ:
— Аз есмь царь! Мне решать, кому жить, кому мучиться! Мне!
Макарий уже исчез, а царь всё рвал на себе ворот, выговаривая:
— Вы все меня предали... все бросили... Настя умерла... Настю отравили... Потом на этой женили... Предатели... всех убью!.. Всех...
Суетившиеся вокруг умирающего царя люди содрогнулись: даже на смертном одре проклятьями сыплет.
Не всегда Иван с дружками или на пирах, временами трезв, толков и без своей свиты. Особенно если рядом с митрополитом. Теперь это, пожалуй, единственный человек, которого государь хоть как-то слушает, который может ему печаловаться по старинному обычаю, может вразумить от непотребства и даже втолковать что умное в серьёзных вопросах.
Одна беда — стар уже митрополит Макарий, очень стар. Давно просился оставить митрополичью кафедру, да государь против. Ослаб Макарий и бренным телом, и даже душой. Нет у него сил без конца вразумлять и вразумлять царя. Митрополит всегда был миротворцем, умел усмирить самых рьяных, помирить самых неуступчивых. И над Иваном власть имел такую же — усмирял, если надо было, одним словом, одним взглядом. Но нет уже сил у Макария, оттого и болит душа...
А Иван словно нарочно всё труднее вопросы задаёт.
— Святой отец, к чему это литовцам Воловичу, Ходкевичу и Гарабурде «Евангельские беседы»? Неужто такие только у Висковатого и есть, что за ними специального человека присылают?
Митрополит Макарий скромно пожимал плечами. Честно говоря, он тоже не верил в такую уж необходимость ехать из Литвы в Москву, чтобы переписать эту книгу. Но как бы то ни было, а литовское правительство отправило чёрного дьякона Исайю именно с такой целью. В Москву тот приехал вместе с посланцем Константинопольского патриарха митрополитом Иоасафом. Казалось, православный монах, родом из Каменец-Подольска, явился с вполне благочестивыми намерениями. Что же обеспокоило Ивана?
Макарий спросил. Царь хмыкнул:
— Святой отец, ты видел, какие подарки щедрые привёз? У монахов таких не бывает...
— И тут же учинил донос на Иоасафа, — поморщился Макарий.
— О чём? — Глаза Ивана впились в лицо митрополита, его явно заинтересовало такое известие.
— Что не с добрыми намерениями к нам явился...
— А ты как мыслишь?
Митрополит снова вздохнул, он был уже стар, очень хотел на покой, но Иван всё не отпускал. Теперь вот только не хватало разбираться в доносах гостей друг на дружку. Но Иван настаивал:
— Что грек ответствует?
— Сам на Исайю доносит о том же! — с досадой поморщился Макарий.
— Я приказал за этим доброхотом из Литвы наблюдать. Знаешь, куда он отправился? Не к Висковатому, а к Ивану Бельскому!
— Зачем? — изумился митрополит.
Иван вроде даже обрадовался, встал, широким шагом прошёлся по горнице, в которой вели беседу. Горница была явно маловата для крупного царского шага, но тот даже не заметил, круто развернулся и через шаг оказался почти вплотную к митрополиту. Лицо приблизилось к лицу святого отца:
— Давно Бельского в недобром подозреваю! Чую, нутром чую, что замыслил с Сигизмундом связаться!
Макарий даже глазами захлопал, рукой отмахнулся. Боярин князь Иван Бельский — глава Боярской думы, как может он изменником быть?
— Не веришь? А я чувствую! Не зря этот монах так рвался в Москву!
— Потребуй у князя Ивана отчёт, о чём речь вёл с монахом!
Царь захохотал:
— Ответит, что о книгах, мол, и у него есть что переписывать! — Сел, вытянув длинные ноги, чуть устало потёр лицо руками, снова пристально уставился на митрополита. — А я велю спешно обыскать его двор со всем тщанием! Ежели ничего не найдём — поклонюсь, а если найду!.. — Рука Ивана сжалась в кулак, не обещая ничего хорошего возможному предателю.
Макарий со вздохом кивнул. Пожалуй, Иван прав, если боярин предатель, то наказание должно быть крепким, а если нет, то всё равно, пусть другие поймут, что государь предательство не простит.
— Быть по сему!
Темно, в зимнем чёрном небе нарождающегося месяца почти не видно, только звёзды и светят. Звёзды крупные, яркие, но света от них мало. К ночи подморозило сильно, изо рта от дыхания вырываются клубы пара, из конских ноздрей тоже клубится, словно они чудища огнедышащие. Людям холодно, жмутся, кутаются в тулупы, надвигают пониже шапки, стараясь спрятать от мороза уши и носы. Снег под ногами не просто скрипит, а посвистывает. Люди передвигаются быстро, но тихо, и лошадей придерживают, чтоб не заржали раньше времени.
Забрехала одна собака, её тут же поддержали несколько других. Собачье братство особенно слышно по ночам, стоит какой подать голос, тут же отзовутся все, кто услышит подругу.
Терентий, стороживший ворота, вылез из-под тёплого тулупа, засуетился:
— Иду-иду! Кого там черти несут?!
Псы уже надрывались, потому как в ворота кто-то колотил.
— Чего надо? — Голос холопа был сиплым ото сна и злым. На мороз лишний раз и одетым выбираться не хотелось, а тут одеться толком не дали.
— Открывай! Замёрзли совсем! Снедь привезли!
— Чего?! До утра подождать не могли?!
— Где?! — возмущённо орал голос за воротами. — На морозе?!
В боярском тереме зажгли огонь, на крыльцо высунулся ближний княжий холоп Григорий:
— Чего? Кто там?
Терентий, возясь с клиньями, подпиравшими ворота изнутри, нехотя отозвался:
— Да снедь привезли, чтоб их!
Григорий зевнул и выругался:
— Времени другого не нашли?! Перепугали всех!
Дверь за ним закрылась, не успел холоп отворить ворота, как огонь в боярских хоромах потух, видно, Григорий успокоил своего князя Ивана Дмитриевича Бельского.
Стоило вынуть клинья, как ворота распахнулись едва ли не сами. Терентий заворчал:
— Экие вы... Вестимо, замёрзли, но чего же ворота ломать...
Больше ничего сказать не успел, потому как его схватил за грудки здоровенный детина и зашипел в лицо:
— Жить хочешь?!
Холоп растерянно закивал: кто ж не хочет?
— Тогда веди в боярские покои, только тихо, чтоб дворню не перепугать.
Заорать бы, да этот всё не отпускал, и к тому же двор быстро, но тихо заполонили множество людей. По обличью совсем не тати, а среди них... Терентий даже попытался протереть глаза, не веря, что это не сон. Одним из вошедших был сам государь Иван Васильевич! Где уж тут ослушаться?
Григорий тоже не успел ничего понять, как оказался вдруг со скрученными руками перед очами царя. Тот уставился немигающим взглядом в его глаза, не давая отвернуться:
— Где?
— Что? — испугался холоп.
— Где то, что монах привёз твоему князю вчера?
Григорий почувствовал, что душа, если она и была, опустилась не просто в пятки, а уже совсем на землю. Даже не стал раздумывать, кто предал, всё одно — сам не скажешь, выпытают, только сначала ноги, руки поломают, покалечат и выбросят. Под пытливым взглядом Ивана кивнул:
— Покажу.
Царь указал двоим:
— Пусть покажет, где, возьмёте.
Григория увели в дальний амбар. Хитро запрятал князь Иван Дмитриевич охранные грамоты, привезённые монахом от короля Сигизмунда. Сам царь ещё с тремя вошёл в опочивальню боярина, до смерти перепугав его жену. Остальные прибывшие заполонили собой весь двор, не давая никому вступиться за хозяина.
