Отъехали в Орду князья-соперники, но усобица на Руси продолжалась, охватывая все новые и новые города и земли. Боярин Акинф Семенович, облеченный высоким доверием князя Михаила, прибирал к рукам бывшие великокняжеские владения.
Тверские воеводы с немалым войском пошли в новгородские земли. Склонить Великий Новгород под князя Михаила было бы великой удачен!
Однако новгородское ополчение встретило тверичей возле Торжка. Начались переговоры. Боярин Акинф надеялся взять власть над Новгородом без битвы, именем великокняжеским, но новгородские бояре, ревнители вольностей новгородских и древних обычаев, воспротивились. Они говорили, что власть над Господином Великим Новгородом князья приобретают вместе с великокняжеским ярлыком, а спор между Михаилом и Юрием только начинается, и непонятно еще, кто из них пересилит.
— Потерпите немного, пока князья не возвратятся из Орды, — уговаривали новгородцы. — Тогда мы изберем князя по великокняжескому ярлыку, по нашему обычаю исстаринному!
Новгородские бояре отнекивались, а многолюдное и нарядное новгородское войско угрожающе шевелило копьями, и крылья его медленно сближались, обтекая, как полая вода пригорок, тверскую рать.
Боярин Акинф и тверские воеводы сочли за благо отступить.
«Если не на новгородском рубеже, то в ином месте возьмем свое! — неистовствовал боярин Акинф. — На Переяславль, на Переяславль!»
Но и там честолюбивого боярина подстерегала неудача. Князь Иван Даниилович, новый владетель Переяславля, успел собрать войско и сесть в осаду.
Боярин Акинф Семенович с сыновьями Иваном и Федором бесстрашно подъезжал к городским стенам, увещевал переяславцев не проливать крови за князя Юрия, яко тать в ночи бежавшего в Орду, города свои на погибель оставившего…
С воротной башни ответствовал старый священник Иона:
— Переяславцы крест целовали князю Юрию, а к супротивнику его не переметнутся, живот положат за правду свою и московскую. А прочь не пойдете — быть бою…
Простые же люди переяславские кричали со стены срамные слова, которые и повторить-то христианину стыдно, и грозили боярину Акинфу копьями.
Князь Иван Даниилович, владетель и наместник переяславский, даже на стену не поднялся, являя свое презрение к дерзким крякам боярина Акинфа. Что толку браниться? Пусть с чернью боярин лается, если гнев свой сдержать не может! Если б знал боярин Акинф, что ждет его через день-два, посмирнее бы говорил!
Но боярину Акинфу не дано было знать то, что знал князь Иван. На помощь Переяславлю воевода Илья Кловыня вел из Москвы большое войско. И о том, как будут переяславцы и москвичи вести битву, было заранее договорено. Соберутся московские рати тайно в пригородных лесах и оврагах перед вечером, а ночью верный человек на ладье выплывет в Плещееве озеро, зажжет два факела. А с городской башни, что к озеру выходит, ответят ему тремя факелами — два рядом, а один поодаль. И значить это будет, что и переяславцы в городе, и москвичи под городом готовы к битве, и с первыми лучами солнца ударят воинству боярина Акинфа в чело и в спину — одновременно! Так пусть ярится боярин, конца своего не предвидя…
…Ночь выдалась холодной и ветреной. Сосновые леса на возвышенностях, окружавших переяславскую низину, раскачивались и гудели, и в этом гуде не слышно было осторожных шагов московских ратников. Неслышными быстрыми тенями скользили конные дружинники, скапливаясь в оврагах. Воевода Илья Кловыня за считанные дни успел собрать большое войско, смело обнажив все рубежи Московского княжества, кроме тверского: знал, что именно под Переяславлем решается судьба войны. И из Звенигорода пришли ратники, и из Можайска, и из Рузы, и из Коломны с коломенским сотником Якушем Балагуром.
Коломенская дружина остановилась в лесу на высоком берегу Плещеева озера. Воевода Илья Кловыня велел Якушу Балагуру вечером отыскать в прибрежных деревнях ладью и самому никуда не отлучаться.
— Нужен будешь ночью! — закончил воевода свое короткое наставление.
Якуш понимающе кивнул головой. Он не стал интересоваться, зачем нужна ладья и зачем сам он будет нужен воеводе: знал, что Илья Кловыня до времени ничего не скажет. Да и сам Якуш привык к загадкам. Последние три года что ни дело, то загадка! Видно, уж на такой путь его поставил воевода — ходить в стороне от проторенных дорог!..
Коломенский десятник Левуха Иванов, которому Якуш Балагур верил, как самому себе, вернулся только к полуночи, шепнул на ухо:
— Есть ладья… Шесть верст пришлось идти по берегу, пока нашел… Из ближних-то деревень люди от рати разошлись розно…
Шепнул, и замялся, будто еще что-то хотел прибавить, но сразу не решился.
— Да уж говори, чего недоговариваешь! — усмехнулся Якуш. — Вижу ведь, что сказать хочешь!
— С ладьей и хозяина привел, рыбака здешнего. Говорит, без знающего человека по Плещееву озеру плавать опасно, сердитое оно, Плещеево-то озеро. Вот я и подумал…
— Верно подумал. Но рыбака стерегите крепко.
— Стережем. Самко да Ишута глаз не спускают…
Дружинник Самко и Ишута Нерожа, сын воротного сторожа, были людьми надежными, и Якуш успокоился. По делу будет видно, надобен окажется рыбак или нет. Пусть посидит пока под караулом…
Наказ воеводы Ильи Кловыня был короток и прост: выехать в ладье на озеро, стать поодаль от берега, зажечь два факела, подождать, пока на городской башне поднимут три горящих факела, два рядом, а третий — поодаль, и немедля возвращаться. Ждать воевода будет тут же, на берегу. Десятника Левуху, который привел здешнего рыбака, воевода одобрил, но прибавил, как и Якушка: «Стерегите его крепко, чтоб до утра под караулом был!»
Ветер разогнал на озере большую волну. Ладья тяжело опускалась между валами, резала гребни высоким острым носом. Весла рвались из рук. Но рыбак, севший у рулевого весла за кормчего, уверению направлял ладью вдоль берега, туда, где неясно маячили над темными валами стены и башни Переяславля-Залесского. Дальше, за невидимой в ночной тьме рекой Трубеж, мигали на прибрежном лугу костры осадного тверского войска.
— Город прямо перед носом! — донесся едва слышный в вое ветра крик рыбака. — Куда дальше править?
— Весла суши! — распорядился Якуш Балагур и кивнул Левухе: — Зажигай!
Десятник Левуха поднес смоляные факелы к свече, спрятанной от ветра в берестяной туесок, и высоко поднял их над головой. Пламя факелов металось, раздуваемое ветром: капли горящей смолы падали в пенистую черную воду.
Почти тотчас над городской башней вспыхнули три дрожащих огонька — два рядом, а третий поодаль. Якуш Балагур облегченно вздохнул. Все было так, как наказывал воевода, можно возвращаться…
Воевода Илья Кловыня встретил Якуша на самом берегу, даже сапоги намочил в неожиданно набежавшей волне. Спросил нетерпеливо:
— Твои огни видел, а в юроде как?
— Были огни в городе, были! — заверил Якушка. И десятник, Левуха подтвердил: — Были!
Илья Кловыня сразу заторопился, полез по обрыву наверх, где в лесу ждали его ближние дружинники и конные гонцы. Не поворачивая головы, воевода наставлял сотника Якуша Балагура:
— Как в городе набат ударят и сеча начнется, выводи своих коломенцев из леса на берег. Тверичей, кои берегом побегут, промежду лесом и водой, перенимай и вяжи, а биться будут — руби без пощады… А за службу спасибо, большое дело ты сделал…
Самой битвы Якуш Балагур так и не видел. Когда над лесом взошло солнце, набатно загудели колокола в Переяславле-Залесском. До коломенцев доносились приглушенные расстоянием крики, лошадиное ржанье, лязг оружия — привычный шум битвы. А здесь, на песчаном пологом берегу, отсеченном обрывом от леса, было тихо. Шевелилась на желтом песке переменчивая полоска прибоя. Проносились над тихой водой чайки, и удивительно мирным и высоким казалось небо над озером.
Только на третьем часу дня [60] на берегу показались первые тверичи, в беспорядке бежавшие от города. Заметив преградившие им дорогу цепи коломенских ратников, беглецы бросали на песок оружие и покорно отходили к обрыву, где обозные мужики вязали им руки сыромятными ремнями. Но беглецов было немного: видно, большие тверские полки отступали в другую сторону, за Трубеж и к устью Нерли…
