- Так что же, Заганос? Когда мы будем ловить соловьёв? - нетерпеливо спросил Шехабеддин.
- Ловля уже началась, - сразу оживился друг. - Пойдём, покажу.
Они вышли за ограду сада и начали спускаться к реке - туда, где в неё впадал большой ручей, сбегавший с гор по дну расщелины. Внизу расщелина сплошь заросла густым кустарником. Затем начиналось ровное место, заросли редели, а ручей растекался, становясь не глубже, чем лужа, и там встречался с рекой.
Судя по следам шерсти на ветках кустов, к этому месту ходили на водопой козы, но Заганос решительно стал пробираться сквозь кусты туда, куда даже козы не хотели лезть - слишком неудобно.
Верхние ветви кустов норовили ударить по лицу, а те, что росли снизу - подставить подножку. Шехабеддин к такому не привык, но Заганос сказал, что соловьи живут именно там, где заросли гуще всего. В голосе друга слышалась увлечённость охотника, поэтому Шехабеддин решил, что должен воспроизвести в себе это чувство, и постараться не отставать.
Они были как двое мальчишек, хотя и Заганосу, и Шехабеддину уже давно минуло двадцать. Ловить соловьёв, если можно купить... Что за глупость! Но она увлекала, и Шехабеддин вдруг ощутил, что очень рад следовать за человеком, которому свойственны такие мальчишеские порывы.
Когда Шехабеддину было двенадцать лет, его жизнь изменилась навсегда, детство внезапно оборвалось, но в Албании судьба как будто возвратила ему часть отнятого. Позволила если не исправить непоправимое, то хотя бы вспомнить о счастливом времени.
Наконец оба пробрались к крохотной полянке возле ручья. У берегов он был такой мелкий, что виднелось галечное дно. Кусты склоняли ветви к воде, а под одним из кустов виднелся расчищенный от прошлогодней листвы кусок земли. Заганос показал на это место и радостно пояснил:
- Вон туда я с утра сыпал прикормку. Всё съели. Сейчас ещё насыплем, а завтра с утра придём, поставим сеть и будем ждать.
Он отцепил от пояса кошелёк и подал другу:
- На, насыпь им ещё.
Шехабеддин вдруг забеспокоился, что по незнанию испортит всё дело:
- А если птицы меня увидят? - спросил он шёпотом.
Заганос улыбнулся и тоже заговорил приглушённо, хотя в этом не было нужды:
- Они и так нас видят. И слышат. Пока мы пробирались по кустам, то наделали шуму, но это не важно. У соловьёв не хватает ума понять, кто мы такие и что задумали. И также им не понять, зачем мы оставляем им еду на одном и том же месте.
- Если они так глупы, то зачем мы оставляем им еду здесь? - спросил Шехабеддин, отводя от лица ветку. - Почему не делать это у края зарослей? Ведь соловьи наверняка прилетят туда, чтобы искать пищу и попасться нам.
- Там приманку склюют другие птицы, - терпеливо объяснял Заганос. - Так уж повелось, что всякий соловей любит густые заросли. Чем укромнее место, тем лучше. Они и поют в кустах, и питаются там же. Это не воробьи, которые сами летят к тебе на двор. За соловьями придётся лезть в дебри. Или ты уже утомился?
- Я не так изнежен, - нарочито надулся Шехабеддин, взял кошелёк с прикормкой, долез до места, где была расчищена земля, высыпал туда соловьиную пищу, но, возвращаясь к Заганосу, уже не дулся, а примирительно улыбался.
Наутро оба друга пришли снова, поставили сеть над местом соловьиной трапезы, насыпали столько еды, чтобы птичкам хватило на большой пир, а сами засели в кустах неподалёку. Однако теперь Заганос сказал, что нужно вести себя тихо: не разговаривать и поменьше шевелиться, чтобы не шуршать ветками.
- Только так про нас забудут. А иначе соловьи станут пугаться и улетать.
В засаде предстояло высидеть час или даже два, и Заганос полагал, что это самое трудное, но Шехабеддин удивил его. За годы службы во дворце евнух давно привык сидеть неподвижно, изображая идола и ничем не привлекая к себе внимания. Именно так он сидел в покоях султана, готовый ожить лишь тогда, когда султан сделает знак налить вина, подать письменный прибор или сделать что-то иное. А теперь следовало ждать знака от друга, когда настанет время дёрнуть за шнур.
Сеть была большой, четырёхугольной и имела два шнура, за которые следовало дёрнуть разом, чтобы два уголка, прикреплённые к веткам кустов, открепились одновременно, а сеть накрыла бы всю стаю. В детстве, когда Заганос ловил соловьёв этой сетью, то управлялся с ней один, но теперь доверил второй шнур другу, и Шехабеддину казалось, что это знак судьбы. Раз шнура два, то и ловцов должно быть двое! Уверенности в этом добавляло поведение Заганоса, который часто трогал Шехабеддина за рукав, чтобы не говорить "эй", и показывал пальцами, сколько слетелось соловьёв: пять, семь, девять, одиннадцать.
Безмолвная беседа явно доставляла Заганосу удовольствие, поэтому Шехабеддин с радостью перестал быть неподвижным идолом. Оба ловца часто переглядывались и, придавая лицам то или иное выражение, вели безмолвный спор, пора или не пора опускать сеть.
Наконец Заганос красноречивым кивком заявил, что пора, а то соловьи скоро начнут разлетаться прочь. Оба шнура дёрнулись разом и сеть упала, накрыв птиц, которые с удивительной быстротой взмыли в воздух, но улететь не успели. Лишь один соловей, которого чудом не накрыло, упорхнул в небо.
Посмотрев, как птахи бьются в сети, Шехабеддин повернулся к Заганосу и вопросительно на него посмотрел: "Пора радоваться или не пора?" - а Заганос засмеялся и одобрительно похлопал его по плечу:
- Пойдём пересчитывать добычу.
* * *
Шехабеддин неподвижно сидел в носилках и время от времени отодвигал боковую завесу, чтобы оглядеть ночную улицу возле чайханы. Евнуху не с кем было делиться наблюдениями, поэтому он мысленно поздравил сам себя и сам себе улыбнулся, когда увидел, что из дверей чайханы вышли двое, которые не остановились на улице, а направились к носилкам: "Соловей летит на трапезу. Летит под мою сеть".
Лишь одно обстоятельство немного настораживало - то, что сейчас не весна. Время было осеннее, и это могло стать плохим предзнаменованием даже в нынешней ловле, но, как уверял Заганос, осенью птички тоже пели, хоть и не так охотно, как весной.
Шехабеддин помнил все уроки своего друга, поэтому с самого начала проявлял терпение и не забыл о прикорме. Чтобы нынешняя ночь оказалась удачной, пришлось проявить много терпения и немного потратиться. Тень, которая следила за секретарём Халила-паши, два раза получала от своего господина мешочек серебряных монет и наказ:
- Когда игрок снова проиграется, используй их.
В первый раз, следуя указаниям, тень сама выбрала минуту, когда игрок остался без денег, и обратилась к нему, изображая простодушие:
- Я не умею бросать кости. Сыграй за меня, а я посмотрю. Но если выиграешь, отдашь выигрыш мне.
Серебро оказалось проиграно, но зато в следующий раз, когда секретарь Халила-паши остался без денег, то обрадовался, увидев в толпе знакомое лицо:
- Эй, друг. Хочешь, я снова за тебя сыграю?
До этого он уже успел обратиться к нескольким товарищам по игре, чтобы взять в долг, и получил отказ, поэтому тень Шехабеддина-паши обиженно произнесла:
- Что же ты сразу не подошёл ко мне? Или ты думаешь, что у меня денег нет?
