— Я чудом спасся..!
Глубоким, проникновенным голосом господин Ридван заявил:
— Хвала Аллаху, Господу миров, вы спаслись чудом, и живёте чудом. Чтобы человек продолжал жить хотя бы одну секунду, требуется огромное чудо божественного могущества, и жизнь любого человека есть не что иное, как цепь божественных чудес. Только подумайте о жизни всех людей на свете, а также всех живых существ!… Так давайте благодарить Аллаха днём и ночью, в начале ночи и в конце дня. До чего ничтожна наша благодарность по сравнению с этими господними благословениями.
Салим Алван застыл, слушая его, затем с раздражением пробормотал:
— Болезнь — неприятнейшее из зол.
Господин Ридван улыбнулся и возразил:
— Возможно, она такова по сути своей, однако с другой стороны это божественное испытание, что означает благо.
Господину Алвана такая философия была не по душе, и внезапно он почувствовал неприязнь к его словам. Тот положительный эффект, который оказал на него приход Ридвана Аль-Хусейни, исчез, однако он не сдался на милость досады и переживаний, как делал обычно, и тоном сетования спросил:
— Что же такого я совершил, что Он ниспослал мне такое наказание?… Разве не видите, что я лишился своего здоровья навеки?
Господин Ридван погладил свою красивую бороду и тоном упрёка высказался:
— Откуда нам с нашим поверхностным знанием понять эту изумительную мудрость?… Да, вы и впрямь добрый человек, благонравный, щедрый, строго соблюдающий божественные повеления, однако Аллах испытывал своего раба Айюба, который был пророком, не забывайте. Так что не печальтесь и не отчаивайтесь, вера ваша обернётся для вас добром.
Но Салим Алван ещё больше разволновался и резко сказал:
— А видели ли вы, как учитель Кирша поддерживает своё здоровье, ведь он здоров, словно мул?
— А вы со своей болезнью всё равно лучше его, который пребывает в полном расцвете сил и здоровья.
Салим Алван запылал от гнева и бросил свирепый взгляд на своего собеседника со словами:
— Вот вы тут говорите о спокойствии и уверенности, проповедуете о набожности и богобоязненности, однако сами никогда не испытывали того, что испытал я, и не несли таких потерь, как я.
Господин Ридван сидел, поникнув головой, пока его собеседник не закончил говорить, потом поднял голову; на губах его играла нежная улыбка. Он глубокомысленным взглядом своих ясных глаз поглядел на него, и тут же гнев Салима Алвана улетучился, а возбуждение потухло, словно он впервые вспомнил, что беседует сейчас с тем, кто пострадал больше всех остальных рабов божьих. Салим Алван опустил глаза, и его бледное лицо слегка покраснело, затем он слабым голосом молвил:
— Простите меня, брат мой, я угнетён и устал…
С той же улыбкой, не сходившей с его губ, господин Ридван сказал:
— Вам не в чем винить себя. Да укрепит вас Господь и сохранит. Почаще поминайте Господа, ведь при поминании Его успокаиваются сердца. И никогда не позволяйте отчаянию превзойти вашу веру, ибо истинное счастье отступает от нас настолько же, насколько мы сами отступаем от веры.
Алван с силой схватил себя за подбородок и сердито сказал:
— Они завидовали мне, завидовали моему богатству и положению, завидовали, господин Ридван!
— Зависть ещё хуже, чем болезнь. Это и правда прискорбно. Тех, кто завидует удаче своих братьев — преходящему удовольствию — множество. Но не отчаивайтесь и не печальтесь, лучше отдайтесь на волю Аллаха, милосердного и всепрощающего.
Они ещё долго беседовали, затем господин Ридван попрощался и удалился. Салим Алван некоторое время оставался спокоен какое-то время, а затем угрюмое мрачное состояние постепенно вновь вернулось к нему. Он не мог больше вынести долгого сидения и поднялся, медленно подошёл к дверям конторы и остановился на пороге, сплетя руки за спиной. Солнце светило высоко в небе, а погода была тёплой и ясной. В этот полуденный час переулок был безлюден, за исключением шейха Дервиша, который сидел перед зданием кафе, греясь на солнце. Господин Алван оставался на месте ещё миг, затем в силу старой привычки обернулся к её окну, и обнаружил, что оно открыто и пусто. Стоять на месте словно стало как-то неудобно, и он вернулся за свой стол в угрюмом и подавленном состоянии.
23
«Я не вернусь никогда в кафе, чтобы не вызывать подозрений….» Это были его слова, что он сказал ей при расставании, которые Хамида вспомнила утром следующего дня после их встрече в Даррасе. Они пришли ей на память в оживлённом, счастливом состоянии духа. Она спросила себя: пойти ли ей на встречу с ним сегодня? И сердце ответило ей: да, не таясь. Однако она упрямо вторила себе: ну нет, сначала он должен снова пойти в кафе. Так она отказалась выходить из дома в привычный час, оставшись сидеть у окна, поджидая, что же выйдет из этого всего.
Подошло время заката, и ночь расправила свои крылья, и тут показался мужчина, шедший в направлении к началу переулка, наведя взгляд на просвет в створках окна, и на лице его сверкнула улыбка, говорящая о капитуляции. Он уселся на свой излюбленный стул. Наблюдая за ним, она почувствовала ликование победителя, а заодно и наслаждение местью за те страдания, что он причинил ей в тот день, поставив её в тупик, когда наткнулся на неё случайно на улице Муски. Их глаза встретились в долгом взгляде, и она не закрыла свои глаза и не сдвинулась со своего места. Он улыбнулся ей ещё шире, и лицо её тоже украсилось улыбкой без всякого её на то ведома. Вот интересно, что он замышляет?… Этот вопрос показался ей странным, ибо она никогда не знала такой настойчивости, с какой её добивались, а раз так, то за всем этим была только одна причина, которая имелась раньше и у Аббаса Аль-Хулва, и у господина Салима Алвана до того, как недуг сразил его. Так почему бы не быть точно такой же цели и у этого основательного молодого человека?… Разве он не сказал ей: «Разве ты живёшь в этом мире не для того, чтобы тебя взяли?… И я возьму тебя…»?! Что ещё может это означать, кроме брака?… Ничего не стояло на пути её мечтаний, и всё благодаря ощущению собственной силы и уверенности в себе, и разумеется, своенравному высокомерию.
Она принялась глядеть на него из-за раскрытой створки окна. Они обменивались этими взглядами украдкой без какого бы то ни было смущения, уверенно и прямо. Его глаза вели с ней понятный разговор и языком, и чувствами одновременно, и отголосок его вызывал в глубине её души отклик, задевающий все её инстинкты. Скорее всего, это глубокое истинное чувство она обнаружила, сама того не ведая, в тот день, когда их глаза впервые встретились взглядом, и он пристально посмотрел на неё вызывающе, словно раздевая донага, а потом улыбнулся той самой улыбкой победителя. Он привлёк её, как всегда влёк любой призыв к бою. Она узнала себе цену, глядя в его глаза, и больше не блуждала бесцельно по лабиринту жизни и не приходила в замешательство от прощального взгляда Аббаса Аль-Хулва и богатства господина Салима Алвана. Однако ощущала, что этот человек и есть то, что ей требуется, тот, на кого указывает ей сердце… Возбуждение, восхищение им и его провоцирующее поведение и были тем удовольствием, которое влекло её к нему из-за родства натуры, подобно стрелке компаса, притягиваемой к полюсу. К тому же этот человек был не из голи перекатной, порабощённой бедностью и нуждой: о том свидетельствовали и его внешний вид, и банкноты. Теперь она смотрела на него сияющими глазами, загоревшимися от пламени страсти и восхищения. Она не покидала своего места, пока он не вышел из кафе, попрощавшись с ней лёгкой улыбкой. Она следила за ним глазами, словно говоря про себя слова прощания: «До завтра».
На следующий день ближе к вечеру она покинула дом с сердцем, наполненным страстью, вызовом и любовью к жизни. Едва она вышла из Санадикийи, как увидела его вдалеке, стоящим на перекрёстке Гурийи и Новой дороги. В глазах её сверкнул молниеносный взгляд, а в груди появилось странное смутное чувство, смесь радости и дикого желания борьбы!… По её оценкам, он должен был последовать за ней, когда на дороге в Даррасу не останется посторонних. Она неторопливо шла, не испытывая чувства волнения или стеснения, и подошла к нему, будто не замечая его. Однако, когда она проходила мимо, случилось нечто неожиданное, чего она совсем не принимала в расчёт — он пошёл вслед за ней, и вдруг с обескураживающей смелостью протянул руку и схватил её ладонь. Притворившись, что не замечает прохожих или остановившихся поблизости людей, он тихо сказал ей:
