Конечно, Саладин был извещен о таком странном характере и поведении этого принца, более увлеченного дорогими тканями, помадами и вышивками, нежели военным ремеслом. Он не торопился, усыпляя бдительность этого замечательного байли ложной безопасностью, обманывая его осведомителей и внушая им мысль о том, что он занят своими осложнениями с северными эмирами и не скоро еще отправится походом на Галилею. Через них же он передал, что гораздо более опасается благородного сеньора де Лузиньяна, чем этого увечного короля Бодуэна, в связи с чем удваивает свои предосторожности. Безнаказанно и вполне свободно эти темные людишки выкладывали ему эту ложь, а безумец вопрошал их:
— Как же может опасаться меня Саладин, он же не видел меня в деле?
— Господин байли, великий султан наслышан о твоем происхождении, о твоих славных корнях, о благородных воинах твоего рода. Его неистовое сердце холодеет от ужаса. Он вопрошает Аллаха, зачем тот поставил тебя на это место?
Ги упивался этими речами, наслаждался ими, смаковал их, как медовые пряники, и язык его еще долго ощущал их привкус. Напрасно Раймон Триполитанский, отбросив свою неприязнь, в крайней тревоге пытался вывести красавчика из его бездействия:
— Господин Ги, давайте поскорее отведем войска от источников Сефы и найдем для них менее заметное место. Так мы сможем перехватить Саладина и не дожидаться его сложа руки.
— О чем вы там толкуете, господин Раймон? Вы не располагаете сведениями! Саладин не отважится и показаться нам на глаза.
Но, как вы понимаете, Саладин, конечно, отважился! Как только были обнаружены его лазутчики, это немедленно стало известно Ги, но он только разразился хохотом, успокоил свое общество, заверил опасливых стариков, а в ответ на упреки графа Триполитанского только пожал плечами. Магистр Храма Торрож высказал свое мнение, которое тотчас же было подхвачено и разнесено повсюду:
— Трубите общий сбор, мой господин. Одной атакой мы опрокинем безбожников. Сегодня же Саладин будет молить вас о пощаде!
Триполи пришел в ярость:
— Если вы сделаете это, Ги, то у вас не будет не только королевства, сана байли и свободы, у вас не будет и сегодняшнего вечера! Именно вам придется взывать о пощаде к Саладину!
— Что же предлагаете вы?
— Составим небольшой усиленный отряд, железный кулак, способный отразить любой натиск. Устав от ударов, неверные отступят. В этом наше единственное спасение, клянусь Богом.
— Без борьбы? — возмутился этот помешанный.
— Если мы будем наступать, то окажемся сброшенными в море, и вы знаете это.
— Ну-ну, господин Раймонд, всегда вы все усложняете!
— Раскройте глаза! Посмотрите отсюда, сколько их, текущих по долине! Столько же, сколько колосьев в поле!
— Мы считаем, что вдесятеро больше нас.
— Их будет сотня на одного!
— Господин байли, — вмешался Торрож, — не слушайте этого лицемера. Он хочет лишить вас верной победы.
Ги вертел головой от одного к другому, пытаясь сообразить, кто из них более дальновиден, кто желает ему добра, а кто — смерти. Но, поддержанный баронами, Триполи взял верх. Мы заняли указанную им возвышенность, а Лузиньян все продолжал бормотать:
— Вы ответите за этот позор, господин Раймонд. Я обещаю вам это. Ваша болтовня задержала нас, а то мы бы уже давно отделали безбожников…
Триполи не возражал. Прибыв накануне, я стоял неподалеку, среди этого железного воинства. Король доверил мне послание к Лузиньяну, а другое, более важное, к графу Триполитанскому. Господин Раймон относился ко мне с уважением. Он принял меня в своей палатке. Мне было поручено также пронаблюдать за всеми и выяснить намерения каждого. В случае если бы Лузиньян вознамерился совершить непоправимое, Триполи немедленно должен был взять руководство в свои руки: именно этот приказ заключал в себе второе послание.
В двух словах можно сказать о том, какова была та битва. Легкая конница Саладина разбилась о стену наших латников. Стрелы лучников, стрелявших с колена под ногами наших лошадей, причинили им заметный урон. Вскоре вокруг взгромоздилась обезопасившая нас гора трупов. Саладин пробил отбой. Мы победили, ибо остались хозяевами территории. Ги де Лузиньян приписал все заслуги себе, бароны же потешались над ним, а Триполи — презирал. А Жослен де Куртенэ, сообразив, что не сможет более вертеть красавчиком направо и налево, оставил лагерь в Сефе, не попрощавшись с байли, и быстро поскакал в Назарет. Он передал Бодуэну заносчивые речи Ги, достойные почести, возданные ему баронами, рассказал о его неспособности принять решение перед битвой и о его претензиях на королевство, вытекавших из присвоенной им победы над Саладином. Бодуэн пришел в ярость, вызвал Ги, потребовал у него отчета и, в ответ на его дерзость, лишил его звания байли королевства.
Так произошла ссора между двумя родственниками. Вскоре, к отчаянию всех христиан, она переросла в открытое столкновение, ибо друзьям не составило никакого труда убедить Ги в том, что он стал жертвой зависти короля и что тот уязвлен его успехом при Сефе и отступлением Саладина…
Сенешаль ликовал. Наивные не могли понять, что одним ударом он убил двух зайцев. На будущее ему удалось сбить спесь с супруга Сибиллы, продемонстрировав ему, что с ним надо считаться, и, уж конечно, щедро оплачивать его будущую поддержку. А на сегодня он восстановил свои позиции у короля, вернул его доверие, в то время как Триполи оставалось только примириться с этим кульбитом и ожидать неизвестно чего. Но гибнущий блаженный король сквозь боль, сквозь слепоту, различая лишь белые пятна вместо склонявшихся к нему лиц, будучи человеком проницательным, все-таки смог раскусить это коварство! Он понял, что дележ его наследства повлек за собой междоусобицу, в коей погибнет его королевство. С каким бессовестным удовольствием сенешаль и его клика натравят Лузиньяна на Триполи в самый день его смерти! Насмотревшись на смешное и чреватое опасностью правление Ги, но не имея возможности полностью устранить Сибиллу, мудрым решением он возвел на престол маленького Бодуине, сына Гийома Монферратского. Этот ребенок был помазан на царствование и посвящен по обряду Иерусалимских королей под именем Бодуэна V. Итак, на короткое время Иерусалим противопоставил Саладину с его эмирами этого младенца и прокаженного героя.
Возведя на трон Бодуэна V, король поручил регентство графу Триполитанскому. Рено де Шатильон, поддержавший вылазку Куртенэ, горячо одобривший изъятие должности бейли у Лузиньяна, немедленно перешел в лагерь недовольных. Известная осторожность Триполи мешала его личным планам; он явно предпочел бы бессильного Ги. Себе в утешение он занялся постройкой небольшой флотилии, которую и перевез — тайно, в разобранном виде — на верблюдах к Акабскому заливу Красного моря. Этот флот захватывал и разрушал мирно плывущие мусульманские суда, грабил и сжигал гавани. Так, эта старая скотина похвалялась тем, что пресекла ислам в его корне, наложив запрет на всякое хождение в Мекку — и по суше, и по морю. Мне довелось слышать арабскую поэму о Краке Моавитанском, зловещем логове этого зверя. Для правоверных Крак этот слыл «тоской, сжимающей горло, встающей преградой, волком, засевшим в долине». «Пришел, видно, час Страшного суда, и земля скоро погрузится в бездну небытия!» — так сказано в этой поэме. Саладин не обладал поэтическим воображением. Но он просто воспользовался возмущением среди своих и отправил на Красное море большую эскадру, которая не замедлила истребить разбойничьи корабли Рено. А вскоре и сам султан объявился во главе мощного войска, чтобы свести счеты с князем Трансиорданским. Яростный обстрел из баллист и камнеметных машин быстро поколебал стены и башни. Защитники уже теряли последние надежды продержаться еще, как яркий сигнальный огонь, зажженный в Иерусалиме и вспыхивавший от донжона к донжону, возвестил им о приближении короля.
Покрытый струпьями, изрытый язвами, уже полностью ослепший, не способный даже стоять на ногах, великодушный смертник в последний раз пришел на помощь одному из своих вассалов, да какому — предателю королевства и предателю своего короля! Он передал командование войском Триполи и приказал подать носилки. Каждое мгновение в дороге могло оказаться для него последним! Но он был уверен, что живым или мертвым, он возбудит отвагу, удвоит рвение, нашлет священный трепет на сарацинов. Сражения не было. Саладин снял осаду и неспешно, без обмана, отступил. И здесь ему надо воздать воинские почести, ибо я лично уверен, что он поступил так добровольно, по благородству сердца и величию души, оставив за прокаженным королем обманчивую радость его последней победы. Сколько рыцарства проявил он, не став оспаривать этого разбойничьего гнезда у умирающего, но преклонившись пред этими носилками, ставшими тому последним троном! И чем же был бы наш мир, спрашиваю я себя, если бы люди такой закалки объединились бы в своей доброй воле и восторжествовали бы над всеми подлецами, интриганами и эгоистами. Но все это не более чем мечта о недоступной Земле Обетованной…
