И Государь, нынешний Самодержец, не побрезговал этими грязными деньгами!
Добро бы миллион, который брат Алексей Григорьевич, ради своей отставки, нарочито проиграл… Такое часто бывало – подношение под благовидным предлогом. Но собственной рукой полезть в карман сенатору… и всего-то за двумя тысячами?!
Гетману стало так плохо, что он от игрального стола перешел прямо к столу закусочному – и уж там дал волю своим чувствам.
– Россия… несчастная Россия! – плакался он по дороге домой на плече у своего камердинера. – Как жить-то будем?
– А так, – ласково оглаживал его понимающий камердинер… то ли Гнат, то ли Юрко, кто их разберет в третьем часу ночи. – Як гаворяць: динь да ничь – и сутки причь! Хуть бы графинюшка хутчей приихала… А тось замаетесь, ваше сиятельство.
При полном сиянии многих фонарей, освещавших парадный подъезд со стороны Мойки, его внесли на руках в дом. Выбежавший навстречу домашний, ливрейный камердинер, радостным голосом возвестил:
– Их сиятельство Екатерина Ивановна со всеми чадами, и в добром здравии, прибыть изволили!
Эту добрую весть, несколько раз повторенную, муженек Кирилл Григорьевич уразумел лишь поздним утром, этак далеко пополудни. Да и то под звонкие детские голоса:
– Па-а!…
– Приехал!…
– Ма, заболел наш па!…
Сколько их было? Семь? Восемь. А может, и того более?..
Прямо беда с этими детками! Откуда только берутся!
Оказалось, все-таки девять. Он пересчитал их отцовскими поцелуями, несколько смущенно. Эк надрался вчера! Под какого-то дурного Хорвата и не менее дурной «Цампис». Старшие уже были с понятием, на отца посматривали с сожалением; вид был не из лучших, хотя слуга еще в постель принес опохмелочку. Но ведь возраст детишек! Первенцем выдалась Наталья, ей уже к пятнадцати шло. Почти в таком же возрасте выходила замуж за князя Дашкова нынешняя весталка, Екатерина Романовна. Ну, как и Наталья Кирилловна последует ее примеру? Не приведи Господи – отец ножницами язычок отстрижет… Но повадки уже женские, а характер нарышкинский, язвительный; книксен сделала явно с умыслом, чтоб позлить отца. Злиться ему не хотелось, запросто облобызал, лишь заметив:
– Ой-ей, погоди невеститься. Пусть время поуспокоится…
– Как ты, па? – не смогла удержаться от скрытого попрека.
Поругать бы маленько, да ведь вон их сколько, всех перецеловать надо. По старшинству. Следующий, Алексей, не более года отставал. За картами у Елизаветы Петровны, осьми лет от роду, был записан в военную службу, а за пуншем с Петром Федоровичем произведен в ротмистры; еще до последних размолвок, под звон горячих бокалов. При хорошем настроении оказался Государь, похвалил:
– Молодец, гетман! Годик-другой, да можно и в Конный полк переводить?
– Как Бог даст и как вы изволите, ваше величество, – скромно ответствовал под общий похвальный шумок.
– Да, но у тебя и другие подрастают? Преображенцы? Семеновцы? Или твои, измайловцы?
– Опять же – как изволите…
– Вот заладил! Похвально, что поставляешь мне солдат, да непохвально, что медленно растут. Солдаты, они сейчас потребны. Можно ускорить?- Можно, если прикажете, ваше величество.
– И прикажу… не смей спорить, гетман!
Но разве он спорил? Это сейчас у него разговор вихрем пронесся в голове. Спешить приходилось, в сторонке жена стояла, своей очереди ждала. Но ведь и дальше…
… Петр да Елизавета…
… Андрей да Дарья…
… Лева да Аннушка…
… Григорий…
– Всех ли перецеловал? – подошел он к жене, под поцелуй склоняясь к ее животу. – Не шумит там еще что?
– Да шумишь-то больше всех ты, Кирилл Григорьевич, – без особой ласки ответствовала жена.
Он присмотрелся, поднимая глаза. Да, сур-рова!…
– Что такова, Екатерина Ивановна? Случилось что?
– Дарьюшка по зимней вьюге заболела. Ты не заметил?
Вроде было какое-то сомнение – чего и ее, как малышей, нянюшки на руках выносят? В девять-то годиков уже и плясать при виде отца можно. Да только в одной ли Дарьюшке дело?
– Ага, – понял он. – Обиделась, что вас в Глухове бросил? Так я ж на государевой службе. Государь не отпускает. Из-за вас же, семейства ради, поклоны бью. Иль не надо?
– Семейства ради! В Глухове? С кучей детей? Без мужа, который где-то шляется?..
Он понял, что остановить Екатерину Ивановну не удастся. Нарышкинский характер только кнутом… Да разве теперь жен в кнуты берут?
Отошел к старшему сыну, с мужской серьезностью спросил:
– Ну, где служить будем, ротмистр? В Конном?..
– Нигде, – был безликий ответ. – Лошадей я не люблю.
– Гм… В пушкари?
– Пушки? Они людей убивают!
Можно бы в этом возрасте и понимать, что пушки и созданы для убийства людей. Вот несколько лет неприступная крепость Кольберг, на взбережье Балтики, русским войскам не сдавалась, да были усовершенствованы пушки уральские – все-таки генерал Румянцев штурмом взял; в день смерти Государыни Елизаветы Петровны гонец от генерала Румянцева и привез ключи от злосчастного Кольберга. Брат говорил, что положил те ключи в гроб, к ногам Елизаветы… Вот что такое пушки! А конные полки галопом мчались по Берлину и поили своих лошадей в прусской Шпрее. Какого ж рожна ротмистру нужно? Сосунок!
Уже с явным гневом отошел и от него. Невесту за подвитые локоны дернул:
– Ну, тебе-то, Наталья, не в ротмистры, ни в полковники не нужно. Поди, в генеральши сразу?
– В царицы! – отрезала и невеста.
Он пришлепнул ее по вздувшейся юбке и остановил нянюшку, которая тащила Дарью к выходу из гостиной:
– Постой, постой. Что, очень приболела?
– Бог даст… Дорога стужная, в сугробах сидели. Пойду уложу ее, ваше сиятельство, в постельку. Самое милое дело…
Нянюшка была старая, говорила ласково, но все ж чего-то недоговаривала. Остальные разбрелись по своим комнатам. Детям не до него, у жены слов не находилось… В самом деле, как же при такой остуде дети зачинались?
Он все равно бы не нашел ответа на этот вопрос, добро, что помешали: вестовой из дворца.
– Приказано, ваше сиятельство, на плац!
Он и плацу от такой семейной встречи был рад. С некоторой даже лихостью отчеканил шаг навстречу Государю. Тот благодушно похвалил:
– Я же говорил, подполковник, что вы научитесь прусскому строю.
Стыдясь похвалы, подполковник Разумовский ниже обычного склонил голову.
Весна уже подходила к концу, яркая, веселая. Семилетняя война фактически закончилась со смертью Елизаветы Петровны, русские войска отводились в сторону Риги, и оставалось последнее: обменяться ратификационными грамотами. С этим и приехал прусский министр барон Гольц – виновник торжества, которое давал Петр III в Куртажной зале Зимнего дворца. Там собрали весь сановный и военный Петербург. Гетману малороссийскому еще Елизаветой Петровной на таких торжественных обедах было установлено место среди генерал-фельдмаршалов. Но он сел поодаль, чуть ли не на конце стола, никто не вспомнил про его законное место. Оно и к лучшему: не придется кричать «Виват!» – можно для показухи лишь раскрывать рот. Застолье посередь простых генералов было самое милое. Одно твердил себе гетман: «Не надерись опять, хохол малохольныи, не то выкинешь какую-нибудь штуку…» Немного задевало перешептывание, что-де гетмана затолкали в самый угол, но надо же позлословить?
Здесь обед шел своим чередом; мало прислушивались к тому, что говорят в центре стола. Кирилл бычился над жареным поросенком и неспешно попивал пенное французское винцо, когда уши ожег резкий выкрик:
– Ду-ра!…
Несомненно, крик принадлежал Государю и относился к Екатерине Алексеевне, которая пока что была «ее величеством».
Приближенные холуи, вроде генерал-адъютанта Гудовича, пытались немного смягчить скандал, бегая между Петром и Екатериной, но Государь уже орал, не помня себя:
– Ее величество? Арестовать! Без всякого величия! Я разгоню весь сброд, который толпится возле нее! Всех – арестую!… Сошлю, куда Макар телят не гонял!
Адъютанты ничего не могли поделать, уже голштинский дядя Георг, да и другие голштинцы-пруссаки окружили русского императора, обнимали, уговаривали, по-родственному нашептывали – повременить с этим делом.
Только под их дружным натиском сдался победитель побежденной России:
– Так и быть – повременить с арестом ее величества! Успеем еще…
Гетман Разумовский возблагодарил Бога за то, что не было за столом бесстрашной весталки, которая могла только подогреть чуть затихший скандал.
Сам он незамеченным приехал – и столь же незаметно, по-военному с денщиком, восвояси уехал. Дома ведь и стены исцеляют беду.
Но как бы не так! Со всеми этими торжествами его не было с утра, а беда, как известно, одна не ходит…
