— Покажем молодым, как надо сражаться!
— Пусть в первые ряды встанут все старше 30 лет, командиры и солдаты на двойном жаловании![55]
— Да мы возьмем этот жалкий домик вообще без сопливых!
Полпаттон к этому моменту уже решил, что "жалкий домик" брать не будет, приз не стоит даже затраченного времени, а ускоренным маршем двинется к месту назначения. Тем более, что наниматель вроде бы при смерти и непонятно, кто и как будет платить дальше. Но желанию всего войска пришлось уступить, тем более, что со штурмом здания можно успеть сегодня до заката, а лагерь все равно планировали снимать рано утром.
— Слушай мою команду! Штурм через полтора часа! Всем, кто старше тридцати лет, надевать доспехи! А тем, кто младше, вытереть сопли, смотреть и учиться!
Её светлость Шарлотта де Круа вместе с Гертрудой с самого утра в новом крыле занималась богоугодным делом помощи раненым — промывала раны и накладывала повязки. Работу погрязнее, вроде промывания совсем уж страшных ран, выполняла служанка, а графиня предпочитала что-нибудь почище, например, замотать рану чистой тряпочкой и завязать сверху красивый бантик.
— Гертруда, а что у тебя с этим старым хуренвайбелем? Я ведь вижу, что тут что-то более серьезное, чем у тебя обычно бывает.
— Ничего особенного, Ваша светлость, — Гертруда не рискнула посвящать хозяйку в свои планы, тем более, что можно было легко связать брачные планы в Швайнштадте с кражей лошадей, сделавшей невозможным срочный отъезд.
— Ну-ну. Похоже, он какой-то особенный, если ты даже покраснела. Держись от него подальше, это он приказал убить Карла.
— Что? Карл убит? Не может быть! Вы видели его мертвым?
— Нет, я вчера случайно услышала, как хуренвайбель рассказывал сеньору Сфорца о смерти Антуана Бурмайера. Кроме всего прочего он упомянул, что если бы удалось раньше перевести с латыни мое письмо, то засаду можно бы было подготовить заранее и более эффективно. А на вопрос, как к нему попало письмо, он рассказал, что, как он выразился, "принял меры против утечки информации в сторону наиболее вероятного появления противника", с подробностями. Этот Йорг очень хитрый и не упускает случая представить себя в лучшем свете перед начальством.
— Бедный, бедный Карл! — Гертруда заплакала, — теперь я осталась совсем одна. Я отомщу за его смерть. Ваша светлость, Вы ведь не выдадите меня, Вам ведь не жалко негодяя, который убивает Ваших преданных слуг?
— Не бойся, Гертруда, я тебя не выдам. Но ты не торопись со своей местью. Так уж получилось, что, пока не закончился этот бой, наши жизни все ещё зависят в том числе и от него.
Последняя фраза для Гертруды сквозь слезы прозвучала как воплощение мировой несправедливости, но у девушки хватило здравого смысла согласиться с необходимостью на какое-то время отложить возмездие.
День тянулся и тянулся. Солнце медленно-медленно ползло по безоблачному небу. Швейцарцы, как и следовало ожидать, не стали атаковать стоящее в стороне укрепление, но окружили его со всех сторон. Позже стало ясно, что город захвачен полностью, а враги не планируют штурм прямо сейчас, потому что готовят обед. По запахам чувствовалось, что обед весьма вкусный и плотный. Унюхав баранину и острый соус, Йорг выразил общее мнение:
— Ни перед обедом, ни вместо обеда, ни пару часов после они атаковать не будут. Можно и нам пока поесть.
В ответ фон Хансберг заметил:
— Через два часа после обеда уже будет поздновато для штурма, им надо будет устраиваться на ночь, чтобы утром двигаться дальше.
На лицах ближайших солдат появились оптимистичные улыбки.
Макс продолжил беседу.
— Я вот думаю, что у них, как и у нас, солдатам платят штурмгельд. Если Бурмайер и герцог погибли, то швейцарцы и так могут забрать все деньги, которые найдут у нанимателей, и двигаться на соединение с остальными силами наших врагов.
— Да, Максимилиан, такое вполне возможно — усмехнулся оберст. Мы, конечно, спасем при таком раскладе свои шкуры, но кроме шкурок у нас, похоже, ничего не останется.
Графиня де Круа, обнаружив, что вокруг стало больше народа и не все при деле, поймала за рукав какого-то солидного итальянца и приказала назначить новых сиделок к раненым, потому что благородная сеньора на сегодня вполне удовлетворена своими богоугодными делами и отправляется обедать. И "сеньорита Гертруда" тоже, чтобы солдаты больше думали о своих обязанностях, а не о непотребных девках.
Марта прибежала к укреплениям кружным путем и в изрядно порванном платье. В другое время такое зрелище доставило бы солдатам немало удовольствия и вызвало бы изрядное количество неприличных шуток, но всем было не до нее. Маркус утром перенес вещи в башню, но платье теперь осталось только одно, и неплохо бы было его поберечь. Пришлось одевать костюм мужа, хорошо хоть рост у него примерно такой же. Профос, в отличие от своей жены, не мог похвастать хм… развитыми ягодичными мышцами, поэтому штаны налезли с трудом, исключительно благодаря разрезам, сделавшим их более широкими. Сзади треснул какой-то шов. Дублет оказался свободен в плечах, на спине болтался, но на груди, как и следовало ожидать, края не сошлись. Пришлось шнуровать его как платье, то есть нижний шнурок — туго, а чем выше, тем слабее.
Переодевшись, Марта поднялась на верхний этаж башни, где было решено устроить стрелковую позицию. Окна в башне были проделаны несимметрично, из окон других этажей не было видно въезда во двор. Наверху не было перегородок между комнатами, как на остальных этажах. Просто квадратная площадка с досчатым полом внизу и низкой крышей вверху. Если поднять руку, можно было потрогать стропила, к которым крепились доски, покрытые сверху черепицей. Три окна выходили на главный двор, одно на задний двор.
У стен расселись солдаты. Двое бывалых ландскнехтов дремали, сидя на полу и вытянув ноги. Еще четверо, которые, судя по растерянным выражениям лиц и криво порезанным в подражание моде гражданским костюмам, завербовались совсем недавно, нервно ходили взад-вперед, выглядывали в узкие окна, пересчитывали пули и щелкали замками аркебуз. Двое итальянцев при помощи набора сложных инструментов и какой-то итальянской матери натягивали тетиву арбалета. В одном из них Марта узнала музыканта, который в тот самый вечер играл на флейте, второго звали Карло, он сносно говорил по-немецки и в тот самый вечер учил её итальянским танцам.
— Кто здесь главный? — спросила Марта, поднявшись в башню.
Зрелище Марты, одетой в обтягивающий мужской костюм, вызвало восхищенные присвистывания у солдат, хотя приставать к ней никто не решился — не все еще знали, что бешеный профос действительно мертв. Стрелки переглянулись. Среди них не было ни одного офицера или сержанта.
— Единственный офицер здесь это ты, Марта, то есть, Вы, фрау фюршпрехт, — ответил бородатый ландскнехт.
— Хорошо. Девять человек на четыре окна. Двое с арбалетами. Кто из новобранцев может отправить пулю туда, куда целится?
— Никто, — усмехнулся тот же бородач, — их пока только заряжать научили.
— Тогда это окно тебе, это тебе, — Марта указала рабочие места двум ветеранам, — а это мне. Рекруты заряжают нам аркебузы… И перестаньте пялиться на мою задницу!
— Ваша задница — последняя радость в нашей жизни, — осторожно подбирая немецкие слова выразился Марио.
— Что-о?
— Он хотел сказать, — пояснил на неплохом немецком старший итальянец, — что у нас, может быть, последняя радость в жизни — посмотреть на Вашу задницу, фрау фюршпрехт.
— Слышал бы это Маркус, он бы голову оторвал за такие слова!
— Ты ещё не знаешь? — подал голос из своего угла второй ветеран, — теперь тебе придется самой отрывать головы всем претендентам на твою задницу.
— Не может быть!
— Может. Когда я последний раз его видел, у него была полностью разбита голова.
— Ему и раньше попадали по голове!
— Раньше его мозги всё-таки оставались внутри черепа.
Марта села на пол и заплакала. Марио вопросительно взглянул на Карло, тот в двух словах объяснил, что произошло. Ландскнехты по привычке не стали подходить к чужой жене, но Марио присел рядом, протянул ей почти чистый платочек и сказал что-то доброе по-итальянски.
Перекусив на скорую руку, защитники вернулись к верхним окнам башни обозревать окрестности.
Все ещё не было ни парламентеров с предложением о сдаче, ни наступающих солдат, ни командиров, проводящих рекогносцировку, ни даже каких-нибудь дурачков, выкрикивающих ругательства перед вражескими укреплениями. Последнее настораживало больше всего. Джузеппе и Марио рассказали, что в Бурмайера всё-таки попали, и он даже упал с коня. Точнее мог бы сказать Себастьян, но он или мертв, или, что менее вероятно, опять в плену.
Обычный шумовой фон военного лагеря вскоре сменился агрессивными криками. На фоне прочих явственно расслышалось "Батьку бьют!" и "Прекратить!". Фон Хансберг и Йорг переглянулись.
