время артиллерийский обстрел. Не знаю, сколько времени я шел — пять минут, час или всего минуту. Но в конце концов я добрался до каких-то ворот, прошел через них и почти столкнулся с бегущим куда-то человеком. Поначалу он попытался разминуться со мной, но вдруг остановился и спросил:
— Ты Мариан? Сын Антона? Я как раз тебя ищу.
Кажется, я сказал ему, что да, я Мариан. Когда он понял, что я несу мертвого, он стал уговаривать меня оставить его.
— Где? — спросил я.
Он показал в угол двора.
Я отказался:
— Я понесу его с собой.
Я не мог покинуть пана Юзека.
Тогда он сказал мне:
— Антон не хочет выводить людей, как обещал, пока тебя не найдут. И мы все бросились тебя искать, потому что времени совсем мало. Грузовик подъедет к условленному месту ровно за тридцать минут до начала комендантского часа. Ты понимаешь, что я тебе говорю? Он не выведет людей, пока я не доставлю тебя к нему, живым или мертвым. Он хотел сам тебя искать, но пан Просяк не пустил, боялся, что он не вернется. И послал нас на розыски.
И вдруг я понял: Антон пришел. И подумал, что у меня еще есть надежда вернуться и увидеть маму. Антон пришел, чтобы вывести меня из ада.
Этот человек сказал раздраженно:
— Ну чего же ты стоишь столбом? Пошли быстрее!
И потащил меня за собой прямиком в тот бункер, куда мы вышли с паном Юзеком из канализации этим утром. Двери бункера были открыты нараспашку, и люди вышли подышать свежим воздухом. Они выглядели ужасно. Но по их взглядам я понял, что сам выгляжу еще страшней. Может быть, из-за налипшей на меня крови. Но это была не моя кровь. Два человека сняли с моей спины тело пана Юзека. Это было нелегко. Наши одежды слиплись, и их пришлось отдирать. А потом они положили его на землю, и я снова сел возле него. Но тут ко мне подошли пан Просяк и Антон. И я сказал им:
— Я хочу похоронить пана Юзека.
Антон разозлился:
— Ты не знаешь, что говоришь, Мариан! Мы должны вывести отсюда больше двадцати человек. Если мы не выйдем через десять минут, то не успеем вовремя к грузовику. Ты слышишь, что я тебе говорю?!
Очевидно, я не реагировал на его слова, потому что он приблизил ко мне свое лицо и снова сказал:
— Мариан, это я, Антон, твой отец…
— Папа, — сказал я, — мы должны похоронить пана Юзека, иначе я не могу уйти отсюда.
И вдруг он понял. Выпрямился и сказал:
— Пан Просяк, мы должны похоронить этого человека.
Пан Просяк на миг задумался.
— Мариан, мне известно, что руководство решило завтра рано утром похоронить Михала Клепфиша по военному обряду. Если это произойдет, я тебе обещаю, что мы похороним твоего друга рядом с ним. Я клянусь.
Я поверил ему.
Позже я узнал, что Михал Клепфиш действительно был похоронен на следующий день, в четыре часа утра, в палисаднике, что во дворе дома тридцать четыре по Свентоярской. На похоронах был произведен один выстрел как воинский залп почета. Через год генерал Сикорский от имени Польского правительства в изгнании наградил его посмертно орденом Воинской доблести. Я узнал также, что это вызвало резкие возражения со стороны правых кругов в Лондоне, где находилось тогда это правительство, и в самой Польше. Они сочли это «осквернением» высшего польского ордена.
Но мне так и не удалось узнать, был ли вместе с Клепфишем похоронен еще кто-нибудь.
Один из обитателей бункера спросил пана Просяка, можно ли уже людям подняться в свои квартиры. Пан Просяк сказал, что только через час, и крикнул людям, которые собирались уйти с Антоном, чтобы они немедленно приготовились в путь. Мне дали попить. Кто-то предложил мне поесть, но я не мог глотать. У меня стиснуло горло. Я начал стягивать себя одежду, пропитанную кровью. Мне было холодно. Пан Просяк принес мне плащ и дал укрыться. Я вдруг вспомнил:
— Пан Просяк, в карманах моих штанов две пачки денег пана Юзека.
— Хорошо, — сказал он. — Я позабочусь об этом.
Вернулся Антон. В руках у него был пакет, завернутый в клеенку. Он отвел меня в сторону и спросил, пришел ли я в себя. Я ответил, что я уже в порядке. Тогда он спросил, знает ли кто-нибудь еще, кроме пана Юзека, место входа в канализацию в нашем доме. Я не сразу понял, о чем он говорит. Потом сказал, что нет, никто больше не знает.
— Почему ты, холера тебе в бок, не рассказал мне все? Я бы сам привел его сюда. Ведь я же все равно должен был пойти.
— О чем ты говоришь?! Тебя же не было дома! А кроме того, я вовсе не собирался здесь оставаться, это все из-за взрыва, который перекрыл обратную дорогу…
Я весь дрожал, несмотря на плащ. У меня стучали зубы. Антон пошел за одеялом, закутал меня и велел прилечь.
Я лег.
— Ты в шоке, — сказал он. — Это пройдет.
— А кроме того, — добавил я, — ты не повел бы его. Ты бы не привел его к нашему дому, не стал бы рисковать…
— Не говори глупости, Мариан. Я знаю много входов. Мне совсем не нужно было заходить именно из нашего дома, понимаешь?
Он сунул мне в руки сверток, завернутый в клеенку.
— Слушай внимательно, — сказал он. — В этом свертке чистая одежда, в которой ты должен выйти, когда мы дойдем до Гжибовской. Ты должен держать его в руках всю дорогу. А там, где мы пойдем по воде, держать над головой, понял?
Я кивнул.
— Когда мы придем и услышим, что грузовик над нами подъехал и остановился, — продолжал он, — я открою вход, и ты выйдешь первым. За тобой выйдут двое вооруженных еврейских парней и я с ними. И после этого все, кого мы ведем, начнут выходить и садиться в грузовик. Я думаю, что тем временем там соберется куча любопытствующих, и ты, Мариан, должен прикинуться одним из них. Как будто ты случайно проходил по улице и увидел что-то необычное. Только встань немного подальше от толпы. И ты должен быть в абсолютно чистой одежде. Поэтому вещи из этого свертка ты наденешь перед самым выходом наружу, когда мы уже будем стоять на лестнице.
— А что с тобой, Антон?
— Точно то же самое, — сказал Антон и показал на другой сверток, лежавший у стены. Потом еще раз внимательно посмотрел на меня.
