распадающийся на всю палитру оттенков свет. Как точно Гильдия выбрала место для Новых мастерских!
Пока Агата, поставив плошки с обедом для мужа, думает, как бы ей тайком отсыпать себе немного красок — дома почти все закончились, дочка пальчиком пробует на отцовской палитре разные цвета.
— Пора домой, Анетта, пока ты вся в красках не измазалась, — поругивает их с дочкой муж, отламывая ломоть еще теплого хлеба, который утром испекла Бритта. — Агата! Где ты там застряла?
— Иду, иду! — Пряча в карман юбки немного киновари, она спешит отойти от стола с красками.
— О! Да здесь лучшая натурщица из всех возможных!
Один из художников, чья мастерская здесь же рядом, шел мимо и теперь заглядывает в дверь.
— Я вас знаю. Вы нашего щегла Карла писали. Привязанного на жердочке, — прежде отца отвечает Анетта. — Только он привязанный сидеть не любит.
— Карла? Значит, мы с ним почти тезки. Он Карл, я — Карел, — смеется сосед.
— Поздоровайся с господином Фабрициусом, — снова не доволен поведением дочки муж.
— Здравствуйте, господин! — вежливо склоняет головку девочка.
— Так почему же мой тезка-щегол у вас в доме живет, если на привязи не любит сидеть? — спрашивает Анетту Фабрициус. — Отпустила бы ты его на волю!
— У него крыло было сломано. Сам упал или плохие люди сломали, не знаем. Только он далеко летать не может. Поэтому в доме и живет.
Сосед по мастерской просит девочку застыть в луче света, вынырнувшего из высокого окна.
— Не двигайся! Вот так! Умница! Ханс! Дай мне твою дочку написать!
Агата смотрит на мужа. Будет ругаться, что нечего девочке в мастерских делать.
Но нет. Муж даже горд, что дочку его коллеги по Гильдии писать хотят.
— Пусть сидит! Дочка Эгберта тоже здесь сегодня.
Муж кивает на другого соседа по мастерской, Ван дер Пула, чья дочка, примерно ровесница Анетты, играет с котенком в другой зале. И поворачивается к Агате:
— Приведу ее домой сам. Сегодня здесь ненадолго. Покупатель домой придет уже к четырем пополудни.
Муж согласился.
— Посидишь спокойно, Анетта?
— А мне краски дадут?
Дочку, как и ее саму в детстве, больше всего интересуют краски.
Муж рисунки девочек баловством считает.
— Незачем тебе краски.
— Дал бы ей немного, пусть пробует. Разве жалко? — вступается за дочку Агата, вспомнив, как отец учил ее видеть свет — откуда идет, как ложится, как с тенью мириться не хочет.
Но муж не отец.
— Баловство одно и перевод краски! Подрастет Йонас, учить его буду, после подмастерьем возьму, там и до члена Гильдии, бог даст, дорастет. А на девку переводить краски! Баловство одно! Тихо сиди, не ерзай!
— Посидишь?
Девочка тяжело вздыхает, но всё же быстро-быстро кивает. Конечно, она посидит! Даже если и не дадут краски! Конечно, она посидит! Как можно не посидеть в таком волшебном мире, где все рисуют и где живое переходит на холст и от этого не перестает быть живым.
— Давай жакетик и капор снимем. — Агата помогает дочери.
В мастерских, спасибо Гильдии, дров не жалеют, с октября уже камины протапливают.
— Сиди тогда смирно, чтобы господин Фабрициус тебя писать мог.
Счастье в глазенках девочки. На всё согласна. И тихо сидеть, и жакетик снять.
— Только, — тихо добавляет мать ей на ушко, — если пи́сать захочешь, шевелиться не бойся. Встань и беги папе скажи. Всё лучше, чем нарисуют, как ты описалась. Поняла?
Убирает капор и жакетик в сторону. Целует вкусно пахнущую головку дочери, зачем-то добавляет.
— Не скучай!
Хотя знает, ее дочка в мастерских скучать не будет. И выходит.
Часы на Новой церкви долгим гулом отбивают четверть. Три четверти часа до полудня. Домой скорее вернуться, разделать свиной окорок, который Бритта принесла с рынка — ради важного покупателя муж на свиной окорок расщедрился.
Путь до дома недолгий. Без коротеньких детских ножек Агата пройдет его в два раза быстрее. Но так ли нужно быстрее?
Или лучше пойти «долгой» дорогой вдоль реки Схи?
Посмотреть, как такое разное осеннее солнце в траве играет.
Ей же удалось отсыпать в мешочек немного охры из красок мужа. И немного кармина со стола Фабрициуса стащила прямо в карман. А дорогой ультрамарин с прошлого раза у нее припрятан. Она еще успеет поставить в печь окорок, покормить Йонаса и подняться в опустевшую комнатку в мансарде. Успеет сохранить этот свет. Только теперь еще немного на него наглядится.
За четверть часа ДО…
— Агата!
Знакомый голос вырывает ее из волшебного забытья. И захлестывает какой-то спокойной радостью.
Агата поворачивается.
Йоханес. Сын хозяина здешней гостиницы. Моложе ее на целых пять лет. Учился у ее мужа, когда она только приехала в Делфт. И вроде было это недавно. А не виделись с ним давно.
— Йон! Какой ты стал… взрослый.
Скрыть бы теперь улыбку. Увидит еще кто. Не пристало быть такой довольной, что встретила бывшего подмастерья мужа.
— Ханс говорил, ты женился.
Он нехотя кивает.
Йоханес!
На нее тогда не смотрел. Прятал глаза. Краснел при ее появлении так, что смущение алым цветом проступало не только на щеках и шее, но и на голове между прядками светлых волос!
Мальчик ей нравился. Но совсем ребенок. Шестнадцать лет. Едва начал свое шестилетнее ученичество, перед тем как поступать в Гильдию Святого Луки. Всё амуров каких-то рисовал смешных, да и только. Заходя в мастерскую, чтобы принести что-то нужное мужу, Агата каждый раз говорила мальчику, что не нужны ему чужие амуры.
— Йон! Пиши изнутри. Не то, что до тебя рисовали! Свое пиши.
— Вы позировать мне будете? — только и бормотал Йоханес.
Муж смотрел так недовольно, что она быстро выскакивала из мастерской, напоследок сделав глубокий вдох аромата чего-то запретного, но манящего. Пьянящего аромата красок. И чувств.
Муж смотрел. Она сбегала по лестнице вниз. Ребенок сильно ворочался в животе.
Прошел еще год. Юноша Йоханес, чуть не заикаясь, сказал, что любит ее и будет любить всегда. Что скоро сам станет художником и женится на ней.
Грешно представила юношу в своей постели вместо мужа.
У нее уже был ребенок, годовалая Анетта, и она была беременна вторым.
Почти уперевшись в юношу своим большим животом, губами коснулась его губ. Обветренных, дрожащих, сладких. И целовала долго-долго. Так долго, что стало жарко. Внизу живота всё пылало и сочилось. А ребенок внутри так резко толкнулся ногой, что это почувствовала не только она, но и Йон. Ребенок совершил полный оборот внутри ее и резко опустился вниз. Словно протестуя против участи остаться такой же безотцовщиной, какой росла она сама.
Отстранилась.
Рожала два дня.
Первая дочка за полдня
