– Это не он. Он убил Вальтера, хладнокровно, чтобы устроить мне проверку. Сталин избавляется даже от мертвого соперника. Хочет сделать вид, что, кроме него, других кандидатов на роль лидера партии не существовало. Если бы папа не погиб, Ленин мог бы передать ему власть. Не думай о Воронове, он мелкая сошка. У тебя есть долг перед партией и страной. Поэтому ты здесь сидишь, хотя могла бы давно ехать в Швецию, с Мартой…, – о дочери тоже нельзя было вспоминать, как и о его шепоте, прошлой ночью: «Анна, Анна, я так давно ждал…».
Анна бросила взгляд на газету:
– Через три недели все станет историей, неужели они не понимают? Мне надо встретиться со Сталиным, убедить его…, – розовые, красивые губы разомкнулись:
– Я получила партийный билет шестнадцати лет от роду, Петр Семенович, и тогда же ушла на фронт, комиссаром. Я не могу, и не буду спорить с партией, и подчинюсь ее решению. Однако я, в течение года, предупреждала Центр о грядущей войне…, – Кукушка перегнулась через стол, на него повеяло жасмином. Увидев холод в серых глазах, Воронов подавил желание отшатнуться:
– Она заложников расстреливала, на гражданской войне. Для нее ничего не стоить убить человека. Она отравила Раскольникова, своего друга, недрогнувшей рукой…, – Горская смотрела прямо ему в глаза. Узкая ладонь хлопнула по газете, Петр вздрогнул:
– Атака Германии на Советский Союз начнется на рассвете двадцать второго июня, – отчеканила женщина:
– Через три недели. Надо нанести превентивный удар, застать Гитлера врасплох, народ Германии восстанет против нацизма…, – она опять несла чушь, которую, на Лубянке, выбрасывали, едва завидев расшифрованные строчки радиограмм.
Петр отпил хорошо заваренного, бразильского кофе. Он велел принести бутерброды, с икрой и лососиной, тарелку с французскими сырами, и раннюю клубнику. Пока ему надо было усыпить подозрения Кукушки. Эйтингон, отправляя его в Берлин, заметил:
– Вряд ли ее американские хозяева будут штурмовать советское посольство, узнав о пропаже госпожи Горской,– Наум Исаакович, издевательски улыбнулся, – но все равно, не вызывай у нее тревоги…, – Петра беспокоило, что дочь Кукушки могла сейчас оказаться где угодно.
– Например, в американском посольстве…, – он поинтересовался у Горской, где девочка. Красивая бровь не дрогнула, она затянулась сигаретой:
– Понятия не имею, Петр Семенович. Марта не девочка, ей семнадцать лет. Она не ночевала в отеле…, – Кукушка пожала стройными плечами, – ничем не могу вам помочь…, – ему почудилась усмешка в серых глазах. Сжав зубы, Воронов поднялся:
– Кушайте, Анна Александровна, я скоро вернусь…, – закинув ногу на ногу, она покачивала остроносой, лаковой туфлей. Женщина едва заметно кивнула: «Идите».
На пороге комнаты Воронов вспомнил, что Кукушка получила звание старшего майора государственной безопасности, в декабре прошлого года, вместе с очередным орденом:
– Героя Советского Союза ей не дадут…, – зло подумал Воронов, – комбригу Горской. Получит пулю, только сначала расскажет нам, где ее дочь.
Услышав, что Марта в посольстве не появлялась, Эйтингон сочно выругался:
– Вези суку сюда, вечерним рейсом. У тебя все равно, нет никаких средств…, – у Петра, действительно, при себе ничего не имелось. Он бы мог обойтись подручными способами, как в Прибалтике, но, глядя на Кукушку, он понимал, что даже если он переломает женщине кости, она не издаст, ни звука:
– Ладно, – мрачно подумал Петр, – на Лубянке она заговорит. Фон Рабе в начале июля приезжает в Берлин. Я его навещу. Он поможет найти Марту, а Наум Исаакович свяжется с Пауком…,– Петр, со вздохом, понял, что не успеет, еще раз, зайти в магазины на Кудам.
– В июле начнутся распродажи, – пришло ему в голову, – так даже лучше…, – он кивнул охранникам, дверь комнаты открылась. Кукушка изящно, ела клубнику. На губах поблескивали капли сока.
– Будто кровь, – усмехнулся, про себя, Воронов:
– Это ее ждет, завтра…, – он откашлялся:
– Мы едем на аэродром Темпельхоф, Анна Александровна. Возьмите…, – он протянул женщине сумочку, с распоротой подкладкой, развинченной пудреницей и сломанным тюбиком помады. Она провела пробкой от флакона по шее: «Я готова, Петр Семенович». Вскинув голову, не оборачиваясь, цокая высокими каблуками, Кукушка вышла в коридор.
Над зеленой лужайкой, уходящей к озеру, в светлом, вечернем воздухе, звенели комары. Девушки сидели на мраморном балконе спальни Эммы фон Рабе. Атилла развалился на теплом полу, рядом с плетеным креслом Марты. Девушка босой ногой гладила его по спине. Овчарка, блаженно, жмурила янтарные глаза. Вторую ногу Марта подвернула под себя, накинув на плечи шаль. Она была в короткой, теннисной юбке и рубашке американского кроя.
После визита, с графом фон Рабе, в универсальные магазины на Курфюрстендам, у Марты появился багаж, от Гойяра, костюмы и шелковые блузки, кашемировые брюки, свитера, спортивные рубашки и туфли. На пороге Kaufhaus des Westens, граф Теодор вручил Марте визитную карточку:
– Нашу семью здесь знают. То есть твою семью…, – голубые глаза, тепло, взглянули на нее:
– Меня ты найдешь в кафе, – граф указал куда-то вбок, – за чтением газеты. Потом перекусим …, – в лимузине, подняв перегородку, отделявшую их от шофера, граф потребовал у Марты чековую книжку. Девушка, не возражая, вытащила портмоне. Нельзя было рассчитываться чеками, оставляя следы пребывания некоей фрейлейн Марты Рихтер, в Берлине.
Граф Теодор сунул чековую книжку в карман твидового пиджака:
– Очень хорошо, – мужчина улыбнулся, – я тебе говорил, ты Эмме, все равно, что сестра, а мне, как дочь…, – Теодор смотрел на ее упрямый, красивый профиль.
Девочка не была похожа на мать:
– Только подбородок, – он стоял на пороге кафе, провожая ее глазами, – и то, как она голову вскидывает…– он велел себе не думать о том, где сейчас может находиться фрау Анна Рихтер, дочь соратника Ленина, а ныне врага народа, Александра Горского. Теодор понимал, что они с Анной больше никогда не увидятся:
– Ее, скорее всего, расстреляют…., – граф вспомнил тоску в зеленых глазах Марты, – и с дочерью она тоже, никогда не встретится…, – Теодор понимал, зачем Анна провела с ним ночь, на вилле:
– Она подозревала, что я на кого-то работаю…, – взяв сахарницу, он услышал наставительный голос среднего сына:
– Сахар, животные жиры, табак, алкоголь, это бич нашего времени. Фюрер хочет прожить долгую жизнь. Мы все должны брать с него пример. Я намереваюсь достичь ста лет, окруженный внуками и правнуками…
– Очень надеюсь, что подобного не случится, – пробормотал граф Теодор, щедро добавляя сахар, закуривая сигарету. Он, обычно, пил несладкий кофе, но назло Отто и Гитлеру хотелось, есть мясо, а на десерт заказывать баварский ванильный крем, что он и сделал, обедая с девочкой.
Марта, аккуратно, собрала все чеки. Она совала их графу, пока Теодор не вынул из ее руки бумажки, велев официанту выбросить их в урну.
В «Фолькишер Беобахтер», в очередной раз, клялись в нерушимой дружбе СССР и Германии:
– Они не напишут, что США, через две недели, заморозит все активы немецких компаний. Персонал нашего посольства, в Вашингтоне, получил распоряжение об эвакуации…, – угрюмо подумал граф Теодор. О замораживании активов он узнал на заседании, в рейхсминистерстве финансов, а об эвакуации ходили слухи с мая. Это означало дипломатический бойкот Германии, со стороны США, и намек на грядущую войну:
– Она…, Анна…, работала на русских. Она знала о плане «Барбаросса»…, – граф Теодор болтал с Мартой о ее учебе, в Швейцарии, – она хотела удостовериться в своей правоте…, – он и не надеялся, что женщина пришла к нему из-за чувств, но вспоминать Анну, несмотря, ни на что, было больно.
Война означала, что никому из Горовицей до Швеции было не добраться. В Германии, разумеется, появляться им было нельзя.
За ранним завтраком, вдвоем с младшим сыном, граф заметил:
– Последняя весточка от дорогого друга пришла две недели назад. Он, обычно, очень пунктуален…, – Генрих вздохнул:
– Вряд ли что-то случилось. С родственниками дорого друга, насколько мы знаем, все в порядке. Он, скорее всего, занят, готовится к отъезду…, – дорогой друг предупредил, что летом собирается на восток. Его место занимал другой человек. Абонентский ящик переезжал из Роттердама дальше. Новый работник, получал в наследство радиопередатчик. Пани Качиньская отправлялась в Бреслау. Генрих увидел твердые, голубые глаза женщины: «Хорошо, что она на еврейку не похожа. У нее отличные документы, но все равно, хорошо».
Они поговорили о гостье, согласившись, что Марту надо, как выразился Генрих, отправить дышать морским воздухом. Граф Теодор покачал головой:
– Хорошо, до парома я ее довезу. А дальше? Девочке семнадцать лет, как она обустроится в Стокгольме? В Швеции, наверняка, есть русские резиденты. Если ее найдут…, – отец не закончил. Генрих отвел взгляд, чувствуя, что краснеет. Они с отцом понимали, что через три недели Берлин, как ни странно, станет самым безопасным городом для проживания фрейлейн Рихтер.
