Гус молчал.
— На своей последней вечере, — заговорил наконец магистр, — Иисус Христос сказал апостолам: «Один из вас предаст меня». Его верные ученики, не зная за собой вины, испугались. Не испугался один Иуда: он предал Христа… Я надеюсь, что не окажусь Иудой.
Он встал, попрощался и направился к двери. Вслед за Гусом вышли из фары и крестьяне. Они обступили его, когда он садился на коня. Обоз тронулся. Сняв шапки, крестьяне долго смотрели, ему вслед. Когда он исчез из виду, они надели шапки и молча побрели домой. Не сразу пришел в себя и капеллан. Опершись на стол своей мозолистой мужицкой ладонью, он не отрывая глаз смотрел на то место, где минуту назад сидел удивительный гость. «Мне надо… Мне надо помолиться за него…» Капеллан подошел к полке, взял с нее ветхую Библию и стал перелистывать Евангелие от Матфея. Сложив руки, он начал читать вслух, словно обращаясь к своим прихожанам (а они, в самом деле, стояли рядом, у окна):
— «Я посылаю вас как овец в волчью стаю: будьте мудры, как змии, и просты, как голуби. Остерегайтесь же людей: ибо они будут предавать вас судилищам и бичевать на площадях…»
КОНСТАНЦ, ИЛИ CONSTANTIA, ЧТО ОЗНАЧАЕТ ПОСТОЯННОСТЬ, НАДЕЖНОСТЬ
Солнце стояло над головой, когда Матиас Рунтингер подъезжал к Констанцу. За милю до города Рунтингер заметил необычное оживление. По Рейну плыли лодки и плоты, груженные соломой и сеном. Казалось, весеннее половодье несло целые стога. Зеленые и желтые, они медленно скользили по течению. Рунтингер то и дело обгонял крестьян. Мужчины и женщины тащили корзины, набитые до краев овсом и соломой. Людей под ношами почти не было видно. Всаднику казалось, что он ехал между огромными копнами сена, которые двигались на тонких ножках. Под клочьями соломы всадник различал лицо, покрасневшее от натуги, и воспаленные, выпученные глаза.
Женщины несли в город кур и цыплят.
По дороге двигались телеги с дровами, бревнами, песком и кирпичом, а навстречу ехали порожние. Порою раздавались хриплые выкрики всадника, гарцевавшего перед экипажем своего господина и освобождавшего ему дорогу. Чем ближе было к городу, тем чаще негоциант съезжал с дороги, чтобы не налететь на встречную повозку и не задавить пешехода.
Время от времени Рунтингер оборачивался назад, опасаясь потерять слугу. Скоро они очутились в густой толпе предместья Констанца. Вокруг раздавались ругательства, понукания и выкрики, — это вклинились в толпу трое всадников, по платью — дворяне. Пробираясь через нее, всадники хлестали плетками налево и направо. Женщины взвизгивали от боли, плакали и кричали. Несмотря на то, что Рунтингер ехал верхом, всадники оттеснили к домам и его. Тут какой-то парень схватил рунтингерова коня за узду:
— Господин! Господин! Я знаю, где можно переночевать. Самому вам ничего не найти. Если вы дадите мне десять денариков…[47]
Кто-то потянул его даже за ногу. Негоциант обернулся. За стремя уцепилась старуха, — она улыбнулась, обнажив беззубые дёсны:
— Я жду вас. Вы — я уверена — заслуживаете особого внимания. У меня к вам поручение — вас ждет моя голубка. Идемте, сударь! Я отведу вас к ней. Она недорого возьмет. Вы даже не представляете себе, какая она красотка!..
Когда на улице стало посвободнее, Рунтингер пришпорил коня и избавился от назойливо пристававших людей. Самое трудное было впереди, — как прошмыгнуть через ворота в город? К счастью, стражники не придирались к приезжим. Они кое-как просматривали документы или требовали назвать свое имя и сказать, откуда приехал. На крестьян окрестных сёл стражники не обращали никакого внимания.
Пробравшись в город, Рунтингер спешился. Он не узнал город: там, где раньше негоциант мог свободно пройти и не задеть ни одного прохожего, теперь беспрерывно двигались пешеходы, всадники и повозки. Улицы напоминали муравейник, развороченный палкой. Потоки людей перекрещивались, сталкивались и носились, как мутная пена на волнах, бьющихся у пристани.
Каждый куда-нибудь спешил. Топот ног, цокот подков и крик людей сливались с грохотом молотов и топоров, обрушившихся на дерево и металл, — здесь строили, прибивали, строгали, собирали. Казалось, в чреве города неустанно трудились тысячи дятлов и жучков-точильщиков.
Матиас Рунтингер повернул в ближайшую улочку, к трактиру «У золотого колеса», — его хозяин, старый Тюрли, обязательно поможет ему. Тюрли — давний знакомый. Трактирщик грубоват, но честен и добр, и вряд ли станет драть с него три шкуры.
Однако на постоялом дворе Тюрли оказалось так же тесно, как в городе. Да и могло ли быть иначе? Двор был забит повозками и лошадьми, комнаты и коридор кишели постояльцами. Люди без конца сновали по двору, носили багаж, искали своих кучеров, коней, еду и питье. Трактирный зал был переполнен обедающими. Гости не только сидели за столами, но и густо стояли между ними, держа в одной руке ломоть хлеба и кусок мяса, а в другой — кружку с вином. Рунтингер с трудом нашел трактирщика в конце зала, у очага: хозяин с женой, дочерью и маленьким сыном орудовал у вертела, собирая капающий жир на сковороду. Оттуда Тюрли отдавал распоряжения слугам, приходившим узнать, куда помещать новые экипажи, и служанкам, разносившим кушанья и вино.
В такой суматохе Рунтингеру не сразу удалось обратить на себя внимание трактирщика. Отдав несколько распоряжений слугам, Тюрли тупо посмотрел на негоцианта, а потом сунул вертел служанке и, шагая, словно аист, между сковородами и подносами с посудой, с трудом выбрался из толчеи. Здесь он потряс руку редкому гостю.
— Сумасшедший дом, верно? — захохотал он. — С каждым днем все хуже. Ты тоже в Констанц, в яму для костей? Все там будем, говорит наш могильщик.
Рунтингер знал Тюрли с тех пор, когда был еще мелким торговцем. Уже тогда они обращались друг к другу на «ты».
— Я прибыл сюда, — начал негоциант, — надолго и надеюсь…
Трактирщик почесал свою лысую голову толстыми, как у мясника, пальцами:
— Понимаю, понимаю. Тебе нужно где-нибудь поместиться. Разумеется, придется устроить тебя, хотя сам видишь, чтó здесь творится. Я уж как-нибудь постараюсь. Есть у тебя кони?
— Два. Мой и слуги.
— Это еще ничего. Бывает куда хуже, когда приезжает гость на тридцати клячах. С ночлегом совсем плохо: осталась одна каморка с широкой двуспальной кроватью. Тебе придется спать со своим слугой. У нас теперь везде спят по двое на нарах. Что касается цен, то они немножко поднялись. Комната стóит два рейнских гульдена в месяц, а за постой коня без корма — три денара за ночь. Ты не разоришься, господин оптовый купец. Не подумай только, что я вздул цены. Они установлены городским советом: если мы берем дороже, то он сдирает, с нас больше налогов. Отцы нашего города отлично знают, чего хотят. Недаром они подкупили Сигизмунда: он согласился на проведение собора у нас. Другие города тоже пробовали подкупить Сигизмунда: они добивались такой же чести. Но мы-то знаем, какова бюргерская честь! Отцы города мечтают во время проведения собора перечеканить эту честь в золото и серебро.
Трактирщик потянул носом и обернулся:
— Черт возьми! Ты, девка, будь повнимательнее. Крайний поросенок уже изрядно пригорел.
— Попробуй отвернуться на минутку… — тяжело вздохнув, сказал он купцу. — Ну, садись куда-нибудь и поешь. Лучше вон там, за хворостом. В углу есть стол — он не виден из зала. Этот стол у меня только для своих. За ним ты увидишь сейчас одного парня. Он поэт. Обещал сочинить мне стихи для трактирной вывески. В счет платы я кормлю его целую неделю. Поэт заявил, что на голодный желудок он не может рифмовать.
Рунтингер вышел во двор, отдал слуге распоряжения и, важно прошагав по трактиру, добрался до указанного стола. Негоцианта уже ждали миска с жареным цыпленком, хлеб и вино. Сосед негоцианта только кивнул в ответ на его приветствие, — он был слишком поглощен своим обедом. Усердно обгладывая кость, поэт держал ее пальцами, вымазанными в жире. Перед парнем стояла огромная кружка, в которой уже почти не было вина.
Когда негоциант разрезал цыпленка, зубы его соседа кончили трудиться над последней костью. Швырнув ее на стол, поэт принялся старательно облизывать и обтирать хлебом жир с пальцев, а потом проглотил и хлеб. В этот миг кто-то коснулся ноги Рунтингера. Это была собака, — она бродила под столом, подбирая объедки.
— Кто вы?.. Здешний или откуда-нибудь издалека?.. — полюбопытствовал поэт, облизав пальцы.
— Не издалека… — ответил Рунтингер.
— Констанц — помойная яма… — рыгнул, выпив последние капли, поэт. — Большая помойная яма. В нее сливают всё. Если ты не удержишься на краю ямы, полетишь прямо в ее жижу. На дне этой ямы — дыра. Она, дружок, ведет… — тут он наклонился в сторону негоцианта и дохнул на него винным перегаром, — в бездну, в бездну. Помни об этом; сие сказал тебе здесь, в трактире, рыцарь Освальд фон Волькенштайн. А он, дружище, не только рыцарь, но и поэт! Да, поэт…
