— Этой философии, Роса, не понимают и не хотят понять англичане, враги нашего процветания; иначе они бы больше сочувствовали нам, вассалам дружественной нации, бывшей некогда их союзницей. Но я обвиняю не только их, я виню прежде всего тех, кто посоветовал нашему августейшему монарху Фердинанду Седьмому подписать с Англией договор тысяча восемьсот семнадцатого года. Вот в чем зло. За жалкую сумму в пятьсот тысяч фунтов стерлингов нескромные советники лучшего из монархов предоставили сынам коварного Альбиона право осматривать наши торговые суда и оскорблять, как мы видим — с каждым днем все более безнаказанно, священный флаг страны, которая еще недавно была владычицей морей и повелительницей обоих полушарий. Какой позор! Не понимаю, как мы только терпим… Но не в этом дело, Роса. Я тебе говорил, что вчера вечером мы спешно собрались у Гомеса, желая услышать от самого капитана Каррикарте, что же произошло на борту «Велос». Ради этого он срочно прибыл из Мариеля. Мы решили обдумать, нельзя ли нам сыграть хорошую шутку с англичанами. Тебе же известно, что на то и закон, чтобы его обходить. Когда я пришел к Гомесу, было, вероятно, около восьми…
— Ка-ак около восьми? — прервала его жена. — Ты же вышел из дому, когда еще семи не пробило; где же ты так задержался? Как могло случиться, что ты добирался до Гомесов больше часа?
— Нет, я нигде не задерживался, — поспешил возразить явно смущенный муж. — Я сказал, что было около восьми? Я просто ошибся, я хотел сказать; после семи — ну, скажем, четверть, половина восьмого. Да точное время не так уж важно…
Казалось бы, действительно все это было не так важно, но донья Роса не могла не отметить, что муж ее, отправившись в экипаже от угла улиц Сан-Игнасио и Лус, где стоял их дом, на северный конец Кубинской улицы, где состоялось собрание, потратил на поездку целый час, когда это расстояние можно было не спеша пройти за полчаса пешком. Донья Роса, естественно, замолчала: у нее возникло некоторое беспокойство относительно супружеской верности ее мужа; и, конечно, у нее пропали всякое воодушевление и всякий интерес к тому, что предполагалось сделать для спасения захваченного судна и груза. Заметив это, дон Кандидо, достаточно хорошо изучивший свою жену, сказал, хлопнув себя по лбу:
— Постой! Да я же задержался потому, что должен был узнать, придет ли на собрание Мадрасо, что живет напротив монастыря святой Екатерины, успел ли кто-нибудь предупредить его… Капитан Миранда может сказать, в котором часу я пришел к Гомесу. По пути я нигде больше не останавливался. И Пио может подтвердить. Но ближе к делу. Стало быть, как я и говорил, когда я пришел в дом Гомесов — а он, как тебе известно, стоит далеко, напротив крепостной стены, — там уже все были в сборе: и Сама, и Мартиарту, и Абрискета, и Суарес Аргудия. Пришел и Ла Эра, племянник Ломбилье; дяде его пришлось поехать на кофейные плантации Ла-Тентатива в Пуэрта-де-ла-Гуира. Были там и Мартинес, и Карбальо, и Асовардо, и многие другие. Мадрасо пришел вместе со мной, а Маньера явился позднее. Правда, не все они были непосредственно заинтересованы в том грузе, что находился на борту «Велос», но, как основным импортерам невольников, всем им хотелось подробнее узнать, что именно произошло в Мариеле и каким образом мы собираемся выпутаться из этого грязного дела. Капитан Каррикарте тем временем переодевался на антресолях дома Гомеса, а затем спустился к нам, и мы оказались в полном составе. В нижнем зале мы устроили настоящее судебное заседание. На столе, стоявшем посредине комнаты, капитан разложил кое-какие бумаги и без дальних проволочек стал рассказывать обо всем по порядку, с момента отплытия от берегов Африки вплоть до прибытия на наш остров. Он сказал, что, выйдя в конце сентября из Гальинаса, они до самого Пуэрто-Рико шли бейдевинд, причем море было спокойно. Но вот вдали, с подветренного борта, показался подозрительный парус, и капитан был вынужден переменить галс. В течение ночи они все время шли при свежем ветре, а затем легли на прежний курс, надеясь на следующий день к вечеру увидеть Пан-де-Матансас. И действительно, с наступлением сумерек они его увидели, но в самой узкой части Багамского пролива перед бригантиной очутился все тот же парусник и сразу погнался за ней. По словам Каррикарте, его первым намерением было войти в Аркос-де-Канасп. Но это ему не удалось: английский крейсер — а парусник им и оказался — шел, не меняя курса, ближе к кубинскому берегу; таким образом, несмотря на быстроходность бригантины, он все время маячил у нее по борту, держась большей частью на траверзе мыса Лас-Тетас-де-Камариока. Снова наступила ночь, бригантина вышла в открытое море и переменила галс, рассчитывая зайти под прикрытием темноты в Кохимар, Хайманитас, Бавес, Мариель или Кабаньяс. — словом, в первый попавшийся порт. К несчастью, попутный ветер спал, а тот, что дул с суши, был встречным, так что когда бригантина снова приблизилась к берегу, уже выглянуло солнце, и английский крейсер грозил нагнать судно с наветренной стороны. Тогда, увидев, что только чудо может избавить их от столкновения, капитан решил пойти на крайность… Он отдал приказ очистить верхнюю палубу, чтобы по возможности разгрузить корабль и облегчить ему маневрирование. Сказано — сделано. Мигом полетели за борт анкерки с пресной водой, немало было сброшено такелажа и тюков, находившихся на палубе.
— Ты хочешь сказать — негров? Какой ужас! — воскликнула донья Роса, схватившись обеими руками за голову.
— Ну разумеется, — продолжал невозмутимо Гамбоа. — Неужели ты не понимаешь, что ради спасения восьмидесяти — ста тюков капитану пришлось бы рисковать своей свободой, свободой экипажа и оставшейся частью груза — а она была втрое больше, чем та, что он выбросил? Капитан поступил в соответствии с предписаниями: спасти во что бы то ни стало судно и документы. Да к тому же, как я говорил, ему нужно было освободить палубу и облегчить бригантину. Времени терять было нельзя. Этого бы еще не хватало! Каррикарте сказал — а я верю ему, потому что он, несомненно, честный малый, — что в те крайне опасные минуты на палубе находились только больные и хилые, а они все равно вскорости погибли бы, если бы их загнали в трюм, уже набитый неграми, где они сидели как сельди в бочке: ведь люки-то пришлось забить гвоздями.
— Люки? — переспросила донья Роса. — Это значит — наглухо заколотить трюм! И те, что там находились, задохлись? Несчастные!
— Ба! — отозвался дон Кандидо с видом крайнего презрения. — Да ничуть не бывало, дорогая. Ты никак воображаешь, что угольные мешки способны на такие же чувства и могут страдать так же, как мы? Да вовсе нет. Известно ли тебе, как живут они там, у себя на родине? В пещерах или на болотах. А воздух, которым они там дышат? Либо он насыщен зловонием, либо его там вовсе нет. А знаешь, как их сюда доставляют? Сцепленными попарно: иначе говоря, они сидят в два ряда друг против друга, и ноги их переплетаются, а посередине остается небольшое пространство, чтобы передавать им пищу и воду. И ничего, они от этого не умирают. Почти всем им приходится надевать кандалы, а со многими нужно иной раз повозиться, чтобы заковать их в колодки.
— А что такое колодки, Кандидо?
— Вот тебе и раз! Что ты впервые об этом слышишь? Такие болванки, моя дорогая.
— Право, не приходилось слышать.
— И все это только из-за англичан, которые беззаконно преследуют нас! Единственно, что сейчас терзает Каррикарте, так это то, что в общей спешке во время аврала матросы выбросили за борт негритяночку лет двенадцати, очень славненькую. Она уже знала несколько слов по-испански. Готтентотский король отдал ее капитану за бочонок свиных колбас. Пришлось выбросить еще и пару негритят лет семи-восьми, подаренных капитану тамошней королевой за сладкий хлебец и пачку чая для ее стола.
— Ангелы небесные! — снова не смогла удержаться от возгласа донья Роса. — И подумать только, что они, видно, были некрещеными! Во всяком случае, души их…
— Не скажешь ли ты еще, что эти африканские тюки имеют душу, не назовешь ли ты их ангелами? Ты богохульствуешь, Роса! — резко прервал ее муж. — Вот так и рождается порой человеческое заблуждение… Когда мир убедится в том, что негры — скоты, а не люди, исчезнет одна из причин, на которую ссылаются англичане, преследуя работорговлю. Ведь точно так же обстоит дело и с табаком в Испании: торговать им запрещается, а те, что живут этим промыслом, всякий раз, как их преследуют карабинеры, бросают груз, чтобы спасти собственную шкуру и коня. Не думаешь ли ты, что и табак имеет душу? Пойми, что между тюком и негром нет никакой разницы, по крайней мере с точки зрения чувств.
Разумеется, никакой аналогии в приведенном примере не было, но не было и времени для спора: в дверях конторы появился в этот момент Тирсо и доложил, что завтрак подан. Было половина одиннадцатого утра; таким образом, разговор между доном Кандидо и его женой был довольно продолжительным, и тем не менее ничего не было сказано о том, что же собираются предпринять плантаторы, чтобы вырвать из когтей твердолобых англичан бригантину «Велос» и большую часть груза, состоявшего, что бы там ни говорили, из живых существ.
