— Крепись, товарищ. Твой муж погиб как герой… за счастье всего народа.
Это было страшно.
Но не менее страшна была мысль, что ее дети могут попасть в непршейовскую общинную богадельню, что Терезка с Кубичном и Гонзиком будут ходить от крыльца к крыльцу и выпрашивать у кулаков на пропитание…
— Никогда уже больше ни одному чешскому ребенку не придется стоять с протянутой рукой на крыльце у кулака!
Власта Лойинова произнесла это вслух на пустой темной площади, и вдруг ее глаза, непривычные к слезам, увлажнились. Она засмеялась сама над собой; на душе, угнетенной воспоминанием, стало легче, она радостно взглянула на свой дом, на освещенные окна, за которыми ее ждут пять голодных ртов. Поспеши, мамаша, приготовить хороший ужин! Славка, ты, наверно, гладишь маме шелковую блузку… быть может, кто знает, отглаживает в третий раз, с той неутомимой лойиновской настойчивостью, которая хочет, чтобы все до последней складочки было в полном порядке. Пойдем на кооперативный вечер, мамочка, сегодня уж мы повеселимся по-настоящему.
Пойдем, дети, пойдем! Мы имеем право веселиться сегодня! Что бы там ни говорили враги, дочка, мы, коммунисты, корчуем лес, старый, темный, страшный лес людской злобы, отсталости, предрассудков и слабости, тот лес, в котором человек человеку был волком! Корчуем весело и смело, чтобы во все уголки жизни на этой земле могло проникнуть солнце, чтобы жизнь стала счастливой, светлой, солнечной для всех детей в мире!
И мы выкорчуем этот лес.
В непршейовском трактире веселая музыка
— В своем ли вы уме? Что еще за танцы! Сейчас не до этого, не такое; время! Порядочный человек рад-радехонек, если после целого дня работы может вечерком посидеть дома. Плясать да прыгать сейчас ни у кого нет охоты! — такими словами десять дней назад встретил председатель местного национального комитета Шмерда делегацию союза молодежи, которая пришла к нему просить разрешения устроить вечер с танцами.
Растерявшиеся, словно на них вылили ушат холодной воды, стояли девушки и парни у порога праздничной, хорошо натопленной и полной табачного дыма комнаты Шмерды, где он устроил свой кабинет, и беспомощно переглядывались: что это с ним, с нашим председателем случилось? Разве еще год назад он сам не кружился без устали в вальсе, успевая за один танец подхватить трех девушек? И он очень охотно показывал на непршейовских вечеринках, как красиво и лихо танцуют по-мадьярски чардаш! Неужели этот ревматизм вдруг забрался ему даже в голову?
— Мы не знали, что был наложен запрет на танцы!
Председатель укоризненно посмотрел на делегацию и провел рукой по лысому темени.
— Запрет не запрет, но оказано уже вам, что сейчас серьезное время. Вам, как членам союза молодежи, следовало бы знать об этом. А коли не знаете сами, так товарищи из партийной организации должны были поучить вас уму-разуму. Чужеземцы вооружают против нас эсэсовцев, мир висит на волоске… а у вас танцы в голове! Как вам не стыдно!
Парни склонили вихрастые головы, смущенно краснея, того и гляди уйдут с позором, но Славку Лойинову эти слова бросили вперед: решительным шагом она подошла к самому столу председателя, оперлась об угол руками и смело, разгневанно бросила прямо в лицо товарищу Шмерде:
— Время сейчас серьезное… но вместе с тем и радостное! И вам, товарищ председатель, это тоже следовало бы знать! В воскресенье члены кооператива приводят коров на новый общественный скотный двор, для Непршейова это должно быть праздником. Ведь это частица нашей победы, не так ли? Так почему же нам не отпраздновать этот день?
Молодежь, оставшаяся стоять у двери, подбодренная смелостью Славки, загудела, как пчелиный рой. Встревоженный председатель удивленно поднял тяжелые веки и одним сердитым взглядом, каким опытный руководитель собрания умеет прекратить неподобающий шум, навел полный порядок.
— Одно только верно, — кисло улыбнулся он, — язык у тебя подвешен не хуже, чем у твоей мамаши. Но если уж вам так хочется праздновать, идите да поработайте в бригаде! Вот настоящий праздник: работа, работа и еще раз работа! И я прямо скажу вам: работать до изнеможения! Без этого мы никогда социализма не построим!
Но разошедшаяся Славка не сдавалась:
— Мы отработали на постройке коровника и амбара восемьсот часов. И если понадобится, пойдем опять. И с хорошей песней, конечно! Но почему вы не хотите доставить нам немного радости? Коммунисты — не отшельники, все-таки! Это общительные и веселые люди!
Шмерда сердито махнул рукой, не сказал ни да ни нет и стал рыться в служебных бумагах, так что делегация увидела только его широкое голое темя. Что делать? Уступить? Нет, пойдем, потолкуем с товарищем Мареком, если это политическое дело.
Станда Марек прежде всего от души их выругал: какой же дурак послал их в местный национальный комитет просить о танцевальном вечере? Сами пошли? Хотят, чтобы на кооперативном празднике было весело? Это дело сперва надо обдумать, обсудить, а потом уже просить по форме, а не просто так: послушайте, дяденька, позвольте, дяденька…
А потом и сам рассмеялся;
— Праздник в кооперативе? Почему же нет? Хорошее развлечение — это тоже жизнь. И наши товарищи имеют на это полное право. Но вот что я вам скажу: эта вечеринка нисколько не должна походить на старую. Покажите непршейовцам, что мы умеем также и радоваться и лучше и веселее, чем было в старое время. Украсьте залу в трактире как-нибудь так, чтобы она не походила на мертвецкую, спойте несколько хороших песен. Потешьте сердце людям… мало ли чем можно порадовать нас!
Станда проводил по-детски обрадованную делегацию молодежи до самой калитки: праздник устраивает единый сельскохозяйственный кооператив, он же будет просить и о разрешении, как полагается, а члены союза молодежи должны позаботиться о том, чтобы вечер удался на славу.
— На глаза мне не показывайтесь, если дело провалите! — закричал Станда им вслед и шутливо пригрозил кулаком.
Сколько шума, сколько возни было в кухне у Лойиновых, когда стали обдумывать программу! Хорошо Пепику! Он может со своими ребятами петь под гармонику все что угодно, вплоть до аллилуйя! А как украсить трактир? И как быть с шутками? Мы должны посмешить людей, ведь мы пообещали это Станде! Все пылали воодушевлением, выдумки росли неожиданно, как грибы после дождя. Знаешь, нарисуй слева Пршемысла Пахаря[45] с плугом и с парой волов, а справа — Гонзу Грунта, как он в прошлом году на тракторе перепахивал непршейовские межи. А внизу напишем: «Как было при Пршемысле Пахаре и как стало в сельскохозяйственном кооперативе при Готвальде!» У белокурого Павла Микши вдохновенно разгорелись глаза-незабудки, уши пылали. Он уже начал пачкать карандашом чистые края газеты, а потом, за недостатком места, и прямо белую скатерть, пока Славка не шлепнула его по рукам.
Ирка Шоун что-то поспешно нацарапал на бумажке.
— Погоди, Павел, нарисуй вот что: наш новый скотный двор, из него выходит стадо красивых коров, и они все должны улыбаться, понимаешь? А внизу можно написать: «Больше молока республике — так мы понимаем политику!»
Но совсем разошедшиеся девушки подняли его на смех:
— Ну, ты вовсе спятил, коровы — и политика! Да разве коровы понимают в политике?
Ирка, смущенный и красный от стыда, мигом скомкал свое отвергнутое предложение.
— Это мы, разумеется, понимаем в политике. Эх вы, умницы, — защищался он отчаянным голосом, — конечно, не коровы!
Пепик Лойин, кроме музыки и пения, взял на себя, так сказать, «технику». Во вторник, возвращаясь после смены, он накупил в Добржине красок полную палитру, чтобы Павел мог приступить к работе, и скупил в магазине чуть ли не весь запас оберточной бумаги. Девчатам он привез гофрированной бумаги — красной, голубой, белой, зеленой, оранжевой, — словом, тоже полмагазина.
— Наделайте лент и кистей, преобразим наш трактир!
— Пепик, ведь ты так все союзные средства поглотишь!
— Что? Ведь это же мой подарок! — Пепик отчаянно захохотал. — Я шахтер, сумею заработать! Ты мне только поручи — все, что потребуется, мигом доставлю!
В субботу, в три, как только Пепик приехал после смены, все сразу же взялись за дело. Посреди трактирной залы лежала груда свежих еловых веток, на двух широких столах пестрели алые красно-сине-белые и зелено-оранжевые кисти, длинные и кудрявые, как русалочьи волосы, и бесконечная змея витых двухцветных лент.
— Ну, живо, девушки, наплетите-ка воз венков! — кричал развеселившийся Пепик, и сам первый набросился на колючую хвою. Тут никто не мог превзойти Пепика: он умел увлекаться любым делом. Он первый ринулся с киркой на полуразвалившиеся старые хлева в помещичьей усадьбе и увлек за собой толпу непршейовских парней и девушек, не обращая никакого внимания на мороз, от которого застывали пальцы. Он всегда был зачинщиком в играх и в проказах. Когда он весной разбегался по высоким мосткам пруда и щучьим прыжком бросался в еще холодную воду, мальчишки на плотине снимали пояса, так как сейчас же загорались желанием прыгнуть вслед за Пепиком. Когда он еще сидел за партой, учитель Кубин хорошо понял эту счастливую особенность Пепика.
