Нора, по наблюдениям Салли, тоже недолюбливала миссис Руни. Нередко, когда та появлялась в дверях, девушка вскакивала и брала у нее чай, заявляя, что полковник де Морфэ занят и его не следует беспокоить.
Фриско со смехом принимал знаки внимания, расточаемые ему соседкой. «Она дурочка, но добрая», — говорил он. Однако последнее время он стал называть ее Бьюлой.
Ему чрезвычайно выгодны эти дружеские отношения с миссис Руни, говорил Фриско. Она рассказывает ему то, что слышит от старика Линдсея о всяких темных махинациях на фондовой бирже.
Разумеется, Фриско располагал собственными источниками информации, но неплохо знать и о том, что делает такой проныра, как Гордон Линдсей. У Бьюлы были кое-какие средства, и она сама была не прочь поиграть на бирже. Причем с мнением мистера Линдсея она считалась куда меньше, чем с мнением Фриско, и это забавляло последнего.
В конце лета Салли отправилась на побережье: она говорила всем, что давно обещала Мари отдохнуть когда-нибудь с ней вместе. Мари писала, что они с Дафной скоро вернутся домой, и если Салли сейчас не приедет к ним, их мечта — пожить недельку вместе у моря — так, верно, никогда и не осуществится.
— Поезжайте, поезжайте, мама, — уговаривала ее Эйли. — Я с ребятами переселюсь на это время к вам, так что вы можете не беспокоиться ни о ваших постояльцах, ни о Динни с Фриско.
— Было бы еще лучше, если бы ты сама поехала, детка, — сказала Салли, чувствуя угрызения совести при мысли о том, что истинная причина, побуждавшая ее отправиться в Котсло, неизвестна Эйли.
Об этом не может быть и речи, заявила Эйли. Ла кончает школу, и ему надо помочь заниматься, а Надя так пристрастилась к чтению, что ее приходится насильно выпроваживать на улицу. Но у Эйли было немало и других забот: она вела большую работу по оказанию помощи безработным, выступала на собраниях домашних хозяек по частным квартирам, делала все, что было в ее силах, чтобы оживить работу в Лиге борьбы за мир и демократию, и помогала членам союза официанток вести борьбу за лучшие условия труда.
Салли понимала, какое место занимает в жизни ее невестки эта работа, но не могла не думать о том, что Эйли бросила бы все и поспешила бы к Дафне, знай она, что ее дочь через две-три недели ждет ребенка.
Уезжая на побережье, Салли предполагала провести там несколько дней, а пробыла целый месяц. Вернувшись домой, она рассказала, что Дафна устроилась на работу в одном из курортных кафе и решила еще на некоторое время задержаться в Котсло. По правде говоря, призналась Салли внуку, Дафна наотрез отказалась расстаться с малюткой. Сначала она даже смотреть на него не хотела, все плакала и сокрушалась, почему у нее мальчик, а не девочка, — боялась, что сын будет похож на отца. Но мало-помалу в ней пробудилась нежность и жалость к малышу, и теперь она необычайно ласковая и заботливая молодая мать. И слышать не хочет о том, чтобы отдать ребенка на воспитание — хотя бы даже Салли или Мари. Словом, Мари разыскала какую-то славную старушку, которая будет жить с Дафной и нянчить малыша, пока та на работе.
— Единственное, что тревожит теперь Дафну, — говорила Салли с довольной улыбкой, — это что Эйли ничего не знает. «Мне кажется, мы плохо поступили с ней, бабушка, — призналась она мне. — Ведь мама такая добрая, она все понимает. Не стоило, конечно, говорить ей, пока она была убита горем после смерти папы. Но теперь уже нехорошо таиться от нее». И я, разумеется, согласна с Дафной, — заключила Салли. — Нужно все сказать Эйли.
— У Эйли и сейчас немало забот и огорчений, — задумчиво сказал Билл. — Один Дик чего стоит.
— Дик?
— Он никогда не заходит к ней. Совсем с нами порвал. Живет со своей женой у тестя — на даче в Лемингтоне. Как-то на днях Эйли поехала туда повидаться с Диком и вернулась страшно расстроенная — я ее такой никогда не видал. Она говорит… это даже трудно объяснить… Примерно неделю назад с рудника Голдн Стар уволили рабочих, а между тем до сих пор никто не знал, что они коммунисты. У Эйли возникли какие-то подозрения насчет Дика, насчет его участия в этом деле. Должно быть, она бросила ему в лицо это обвинение, а он стал все отрицать, но Эйли поняла, что он лжет и совесть у него нечиста. Потом он сам признался, что сказал Лэнгриджу, кто, по его мнению, «мутит народ» на руднике. И даже заявил, что будет и впредь так поступать. Он, видите ли, «обязан охранять интересы компании».
Салли ахнула. Этому трудно было поверить.
— Ты представляешь, что это значит для Эйли, — продолжал Билл. — Она сочла своим долгом сообщить все комитету, обвиняла себя в неосторожности. Ведь Дик, конечно, видел этих ребят на собраниях, у нас дома. Ты знаешь, как Эйли требовательна и беспощадна к себе. Я старался ее успокоить, но она считает себя виновной в том, что наших товарищей вышвырнули на улицу и занесли в черные списки; их теперь не возьмут ни на один рудник.
— Это просто ужасно! — вознегодовала Салли. — До чего же мне жаль Эйли!
— Какой же владелец рудника возьмет к себе рудокопа, который показал, что он умеет бороться за лучшие условия труда? — продолжал Билл. — В работе нашей коммунистической партии — и на приисках, да и в любом другом месте — нет ничего противозаконного, ничего, что нужно было бы скрывать. Единственное, что приходится держать в тайне — это кто у нас члены партии, иначе их сживут со света. Эйли и считает, что она должна работать еще упорнее, чтобы заставить людей понять это.
— У меня сердце разрывается, когда я смотрю на нее, — сказала Салли. — Ведь иной раз она делает по нескольку миль в день, разнося газеты и расклеивая листовки; прежде они это делали вместе с Томом, а она хочет, чтобы все было, как при нем, вот и взвалила на себя такую работу. Ты посмотри на нее — лицо пасмурное, глаза больные. Хорошо бы ей поехать к морю и пожить там немного с Дафной.
— Правильно! — подхватил Билл. — Пусть Дафна напишет ей о малыше. Это будет полезно для них обеих. Мы устроим это, бабушка, и спровадим Эйли туда в два счета!
Эйли уехала в конце месяца. Дафна прислала ей письмо — у нее будто бы неприятности, и она нуждается в ее помощи и совете. Салли сказала, что она будет очень рада, если Ла, Надя и Билл поживут у нее, а Билл пообещал Эйли заняться на это время ее общественными делами. Итак, Эйли уложила свой чемоданчик и дня через два пустилась в путь; теперь мысли ее были целиком заняты Дафной и той неведомой бедой, которая над ней стряслась.
А еще через несколько дней пришло письмо от Дафны, и Салли вздохнула с облегчением: теперь совесть уже не будет мучить ее из-за того, что ей приходится обманывать Эйли.
«Мама удивительная, необыкновенная! — писала Дафна. — Я встретила ее на вокзале и тут же ей все рассказала, и мы поплакали вместе, а потом пошли домой. Остальное сделал Томми. Сейчас мама влюблена в него не меньше, чем я. Она была очень растрогана, узнав, что я назвала его Томом, в честь папы. Он стал такой толстенький и веселый и все время пускает пузыри, совсем меня заплевал. Я ни за что не расстанусь с ним, и мама говорит, что она очень этому рада».
Эйли так посвежела и поправилась у моря, что, когда она вернулась домой, Салли и Билл поздравили друг друга с успехом своей затеи. Прежняя мягкая улыбка играла на ее губах, к ней снова вернулась способность радостно и светло смотреть на жизнь.
— Я хотела увезти Дафну с собой, — сказала Эйли. — Я бы нянчила малыша, пока она на работе. Но Дафна решила, что лучше подождать. Впрочем, она скоро приедет. Пусть никто не думает, что мы стыдимся нашего малютки.
— Да уж, пусть не думают! — фыркнула Салли, ощетинившись при одной мысли, что кто-то может вообразить себе такое. — Но ей, пожалуй, будет нелегко, когда все начнут пялить на нее глаза и судачить.
— Дафна очень изменилась, — сказала Эйли. — Она стала гораздо серьезней, у нее появилось чувство ответственности. Я знаю, что должна благодарить за это вас, мама, и Мари, и Билла. Это вы помогли ей с достоинством выйти из всех испытаний.
— Дафна хорошая девушка, — горячо отозвалась Салли. — Том мог бы гордиться ею.
— Верно? Верно, мама? — подхватила Эйли, и глаза ее засияли. — Я очень сердилась на Дафну временами. Но Том всегда говорил мне: «Наша Дафна еще выправится. У нее хорошая закваска».
Зимой Дафна с ребенком приехала домой; малыш был нездоров, и она очень беспокоилась за него.
Ла и Надя были поражены, когда им сообщили, что они теперь стали дядей и тетей. Как и ожидала Эйли, они немедленно принялись задавать вопросы. Совсем просто она объяснила им, что отец этого мальчика был ему не рад, и тогда Дафна не захотела с ним жить, и он уехал. Нет, они не были женаты, а некоторые люди считают, что это очень позорно, если незамужняя женщина родит ребенка.
— Но я думаю, — сказала Эйли, — и ваша бабушка того же мнения, что материнство всегда и во всех случаях — вещь священная. Что бы ни говорили другие, а мы будем любить этого малыша и заботиться о нем, верно?
