Все чаще Август ловил себя f/a мысли: будь на месте Гая кто-нибудь другой — никаких проблем бы не возникло. И стоило однажды императору представить на этом месте Тиберия, как это начало превращаться в навязчивую идею. Уж Тиберий — то расправился бы с варварами одним махом! Августу с горечью приходилось признать, что, следуя велениям собственных симпатий и антипатий, он совершил непростительный государственный просчет и поставил под угрозу римское могущество на Востоке.
Но призвать сейчас на службу отечеству Тиберия — это был бы еще больший позор, чем оправдываться перед сенаторами за никчемность Гая. Великий Август обращается за помощью к частному лицу! К человеку, которого он сам объявил виновным в развращении своей дочери, к недавнему изгнаннику, которому возможность жить в Риме тише воды ниже травы была дарована как величайшая милость — и то лишь благодаря неустанным просьбам Ливии.
Сохранить достоинство Август мог лишь одним способом — собрать армию и лично повести ее на варваров. О, это выглядело бы даже изящно — отец решает вспомнить свое боевое прошлое и плечом к плечу с сыном… и так далее, и так далее. Это было бы просто великолепно, но, к сожалению, Август не мог так поступить. Ему уже было к семидесяти, а в таком возрасте и подумать страшно о таких прелестях походной жизни, как многодневные марш-броски по горам и густым лесам, ночевка в палатке, а то и на открытом воздухе, тухлая вода из фляжки и постоянно ощущаемая вокруг резкая вонь тысяч немытых солдатских тел или разлагающихся под жарким солнцем трупов лошадей и непогребенных врагов. Август давно привык, что за него успешно воюют другие. И привычке к удобствам мирной жизни в Риме он был обязан своим прославленным полководцам. А Тиберию — в первую очередь. Нет, Август стал слишком стар и изнежен, чтобы участвовать в войне.
Он стал тянуть время, не решаясь прийти к какому-нибудь решению. Гаю посылались многочисленные советы, пожелания успехов и ободрения. Несколько легионов, готовых к отправке морем, томились в ожидании недалеко от Остии. Проще всего было делать вид, что проблема царя Тиграна слишком мала, чтобы уделять ей столько внимания. Так, в напряженном ожидании катастрофических вестей из Армении прошел год.
Чтобы как-то обезопасить Гая и отвлечь войска Тиграна от римлян, Август придумал и воплотил в жизнь весьма ловкий ход: он тайно отправил послов к вождям варварских племен, окружавших Армению. На севере это были аланы, на юге — арабы. И те и другие не испытывали к соседям дружеских чувств. Влиятельным вождям и тех и других было объявлено, что Рим не станет вмешиваться в их дела, если они захотят немного пограбить благородную Армению, да и Парфянское царство могут пощипать заодно. Более того — император Август станет расценивать такое вторжение как значительную услугу великому Риму.
Их не пришлось долго уговаривать. Ведь варвар всегда готов к набегам и грабежам, что составляет суть его жизни, а уж если Рим предлагает поживиться в своей собственной провинции, то более сильного соблазна и не придумать. Орды кочевников с юга и множество небольших аланских конных отрядов вторглись в Малую Азию. Фраат был вынужден охранять свои границы. Тигран забыл на время о необходимости свержения римского господства и принялся сражаться с неожиданным противником. Гай мог передохнуть, оставаясь в роли наблюдателя.
Август тоже получал передышку. Но понимал, что она скоро закончится. И угроза Риму, вызванная его нерешительностью и отступлением от правила подавлять любой мало-мальски значительный мятеж железной рукой, в ближайшем будущем окажется куда более страшной, чем даже объединенные армии Тиграна и Фраата. Проведав о римской нерешительности, могли — и обязательно должны были — восстать другие провинции, давно живущие в мире и накопившие порядочно сил. Все чаще Августу доносили, что бунтарские настроения в Паннонии, Иллирике, Далмации, Германии — о, разумеется, в Германии понемногу овладевают умами тамошних правителей и их подчиненных. Многолетний опыт мог подсказать варварам идею объединения перед общим врагом — Римом, и тогда проблема Гая и отпадения Малой Азии покажется сущей мелочью. Война со всеми мятежными провинциями могла привести к полному поражению Великой Римской империи. И если это случится — то будет результатом недальновидной политики его, императора Августа! И не будет во всей империи человека, который не обвинил бы его в этом.
Тем временем от Гая стали приходить письма с просьбой об отставке. Наследник престола жаловался на частые недомогания, на общую усталость, писал, что не чувствует в себе способности к управлению государством. Казалось бы — предлог для отзыва консула-неудачника был весьма удобный. Но Август по-прежнему не мог решиться ни на что конкретное и не сообщал сенату о трудностях своего названого сына. Пока время терпело. К тому же Август продолжал надеяться, что Гай возьмет себя в руки и сознает важность задачи, на него возложенной. В своих ответах Гаю он требовал от наместника забыть о слабости и сражаться с Тиграном всюду, где это возможно. Впервые в жизни Гай получал от императора письма, не наполненные отцовской нежностью и незаслуженными комплиментами, а холодные и суровые — и это в тот момент, когда он по-настоящему нуждался в сочувствии и жалости.
Чтобы еще больше не рассердить отца, Гай принялся за активные действия. Прежде всего он попробовал найти себе союзников внутри Армении — из тех князьков, что были недовольны Тиграном и метили на его трон (таких в каждой провинции хватало с избытком). Увы, он не избежал ошибки в подборе союзника, потому что за свою короткую жизнь не успел приобрести опыта, требующего относиться с недоверием ко всякому, кто слишком усердствует в изъявлениях дружбы и преданности. С юных лет Гай был окружен толпой льстецов и не имел возможности на своей шкуре испытать, что такое предательство. И он с готовностью поверил одному из таких обиженных на Тиграна князей, когда тот предложил ему помощь в войне с соплеменниками.
Три когорты, находящиеся в подчинении Гая, и войско армянского князя (которого по прихоти судьбы звали Гайк) направились на поиски армии мятежного Тиграна. И нашли коварного противника неожиданно скоро, изготовившимся к битве. Когда битва началась, римлянам тут же стало ясно, что союзничество Гайка — не что иное, как способ заманить их в ловушку. Римские когорты оказались зажатыми между войсками Тиграна с одной стороны и армией союзников — с другой.
Спасло римлян от разгрома и последующего уничтожения лишь то, что традиционная дисциплина и военное искусство их были несравнимо выше, чем у варваров. Образовав неприступное каре, огражденное со всех сторон наглухо сомкнутыми щитами и выставленными копьями, римляне принялись планомерно отступать, и все атаки варваров, пытавшихся пробить их строй, разбивались о неприступную римскую твердыню. В спешке, правда, пришлось бросить обоз и пожертвовать двухтысячным конным полком вспомогательного войска, почти полностью полегшим в беспорядочной рубке, — но основные силы удалось благополучно отвести назад. Варвары не преследовали отступившее римское войско, потому что тут же занялись, как и подобает варварам, грабежом обоза, обдиранием доспехов с павших конников и ловлей разбежавшихся с поля битвы лошадей. Все три когорты были благополучно отведены в безопасное место — к укрепленным лагерям на побережье близ Антиохии.
Одним из немногих пострадавших был сам Гай — его легко ранила случайная стрела, засев неглубоко в мякоти предплечья. Рана, на которую не принято обращать большого внимания — достаточно лишь потуже перевязать ее, — оказалась для Гая весьма серьезной. Несколько дней он метался в жару, а когда лекарям удалось охладить этот жар, Гай не смог найти в себе сил, чтобы подняться с постели. Никакие средства не помогали — он лежал, порой впадая в забытье: невпопад отвечал на вопросы, если слышал их, путал имена друзей, которых видел возле своей постели, иногда переставал есть и не ел ничего по нескольку дней. А в минуты просветления тут же требовал лист пергамента и перо — и писал, если был в состоянии, или диктовал секретарю очередное жалобное прошение к Августу по поводу своей отставки. Он хотел умереть в Риме, а не в далекой глуши.
Одержав легкую победу над римским войском, Тигран немного успокоился и занялся внутренними делами, то есть пирами, охотой и устранением конкурентов, желающих разделить его единоличную славу победителя и освободителя страны. Кроме того, Тиграну приходилось внимательно следить за царем Парфии, который заподозрил вдруг его в агрессивных настроениях и даже вину за вторжение арабских племен возлагал на Тиграна.
Одним словом, непосредственной опасности для Рима из Малой Азии пока не исходило — и это дало Августу возможность охарактеризовать в сенате тамошнюю обстановку как спокойную и, не теряя достоинства, объявить об отзыве Гая с поста наместника по состоянию здоровья. Получив долгожданное извещение, Гай велел погрузить себя на корабль и тронулся в путь. Вместе с Гаем отплыли многие из его приближенных, пожелавших быть рядом с ним до самого конца. Среди них были и Марк Лоллий, и начальник личной охраны Гая — Элий Сеян. Сенатор Гней Пизон был отправлен в Малую Азию на место Гая.
