Все женщины и девушки были одеты одинаково, как воины, — в шлемах и кольчугах. С короткими пиками, у каждой лук и колчан, заполненный стрелами, на каждой яркая легкая накидка. Так что трудно сразу найти среди них Санию.
Женщины готовятся наблюдать за боем и помогать раненым.
Кенже замешкался, его конь завертелся на месте. Как быть? Там, среди свиты Бопай, что стоит у шатра под охраной туленгутов, остается Сания. Конь, вырывая удила из рук, встал на дыбы. Он рвался за сотней. Сания увидела его. Наконец-то! Она подъехала к Бопай, спросила о чем-то и во весь дух пустилась к нему. Ее конь перескочил через лежавшего на пути верблюда.
— Береги себя! Береги! Я буду с тобой. Скачи, сарбазы ждут тебя. Я здесь, я буду с тобой! — ласково, призывно сверкали глаза Сании. Лицо ее было бледно. — Я жду тебя с победой, батыр мой, Кенжетай мой? — голос Сании задрожал.
У Кенже не хватило сил слушать ее дальше. Да и не было времени. Жигиты ждали его.
С высокого холма на него смотрели Абулхаир и Богенбай.
Уже близился восход.
Нервной дробью забили даулпазы, объявляя готовность и призывая к вниманию. Конь Кенже упругими прыжками одолел высоту. Обнажив саблю, Кенжебатыр встал во главе своей сотни. Оглянулся, Сания уже была рядом с Бопай.
Умолкла барабанная дробь. На мгновение наступила тишина. Сарбазы вглядывались туда, где в утренней дымке чернел огромный джунгарский лагерь. Каждый сарбаз чувствовал, что там тоже готовы к бою, что взбудоражен этот гигантский муравейник.
Сарбазы ждали.
Каждая тысяча подняла свое знамя. Вот Абулхаир взмахнул золотой булавой. Загорелись три костра на трех холмах.
Это было приказом подготовиться к атаке. Дым узкой черной лентой потянулся к небу. Значит, безветрие — редкое явление для раннего утра на степных холмах. Сейчас это кстати. Сарбазы Среднего и Младшего жуза без труда поймут, откуда начнется атака.
Но почему же Абулхаир не отдает следующего приказа? Почему он медлит?
На загнанных, обливающихся потом конях к хану примчались трое связных. Хан и Богенбай выслушали их. Остались одни. Стоят. Тянется время. Нет сигнала к атаке.
Нервы сарбазов напряжены до предела. «А не струсил ли хан? Чего он медлит? Лавина джунгар может двинуться раньше». Уже первые лучи ударили из-за высоких гор. Взоры тысячников и пансадов, взгляды всех десяти тысяч сарбазов обращены к холму, к Абулхаиру и Богенбаю.
Пройдет еще немного времени и может случиться непоправимое — нетерпеливые гордые батыры могут посчитать их трусами и сами броситься в атаку и тогда уже ни хан, ни батыр Богенбай не смогут управлять боем.
Напряжение передалось всем — и обозникам и их охране, туленгутам, свите Бопай. Все знали, что атака должна начаться как только первые лучи солнца вырвутся из-за далеких вершин.
Рассеялась дымка, видно, как головные тысячи джунгар — каждая построилась отдельным клином — рысцой покидают стан, идут навстречу объединенной коннице батыров. Нет мочи ждать! В этой битве проиграет тот, кто будет медлить!
Заволновались ряды сарбазов, и в этот миг все увидели, как на загнанном, раненом коне, в крупе и шее которого торчали стрелы, к холму Абулхаира, напрягая последние силы, мчался воин без шлема, без щита, лицо окровавлено.
Абулхаир сам помчался к нему навстречу. Кровь отлила от его лица. Воин не доскакал. Упал. Абулхаир соскочил с седла, вырвав саблю из ножен стал над ним, как палач.
— Говори!
— Они на месте! Ждут, мой повелитель! Нас, гонцов, было одиннадцать. В пяти верстах отсюда наткнулись на дозорную джунгарскую сотню. Все погибли… — задыхаясь, говорил воин.
Но Абулхаир не слушал его. Он снова обрел прежний вид. Вскочив на коня, махнул саблей туленгутам, чтобы они помогли раненому. Его иноходец взлетел на вершину холма.
Хан оглядел войско и, привстав, махнул белым платком. Правое, пятитысячное крыло объединенной конницы батыров понеслось вперед, навстречу джунгарам. Его вел Тайлак. Там же находились Таймаз и Томан. Кенжебатыр, сдерживая коня, стоял со своей сотней во главе конницы Санырака. А отборная тысяча сардара еще оставалась в засаде.
И Абулхаир и Богенбай были неподвижны.
Сарбазы Тайлака скатились с холмов, проскочили заросли, слились в плотный, единый поток, выскочили на просторный, чистый такыр, как раз в тот момент, когда головные тысячи джунгар показались с другого края такыра. Еще мгновение, и две стремившиеся друг к другу лавины столкнулись, слились в неистовой схватке.
Лавина джунгар была плотнее, она приняла в свои железные объятья все пять тысяч сарбазов Тайлака. Степь огласилась торжественным воплем, предсмертным ржанием коней, лязгом железа. Гигантский клубок коней и людей, словно смерч, закружился по такыру. Прошло совсем немного времени, солнце еще не успело одолеть путь в длину одной палки, как внезапно появилась новая волна джунгарской конницы. По всему было видно, что она направляется прямо к высоте, где маячил шатер Абулхаира.
Хан вторично махнул белым платком. Оглушенный криком батыра Санырака Кенже пришпорил коня. Последним, что он увидел, стоя на высоте, были тонкие столбы дыма, поднимавшегося где-то далеко с северной и юго-восточной стороны тыла джунгар. «Сарбазы Среднего и Младшего жузов несутся оттуда на джунгар и циней. Скоро им переломят хребет. Сломают серп», — вспомнил Кенжебатыр слова хана, стараясь не отстать от Санырака.
Рядом, обнажив свой алдаспан, стремя в стремя мчался Лаубай.
Уже всего половина, а то и треть версты отделяли их от джунгар и циней в тот момент, когда раздался грохот пушек. Пушки ударили по плотным рядам врага справа, с боку, совсем с близкого расстояния. Смешались ряды джунгар.
Кони одних отпрянули назад, другие встали на дыбы, роняя всадников, третьи бросились прочь. Ряды джунгар смешались. Когда же Богенбай успел перебросить пушки? Как он узнал, что именно здесь пройдут джунгары?..
Во весь рост с ревом поднялись верблюды, они пытались сбросить страшный груз со своих горбов. Вокруг верблюдов суетилась сотня Егорки. Молодец Егорка!
Больше Кенжебатыр ничего не слышал и не видел, кроме лиц джунгар. Едва отбив удар одного, он увидел, как на него несется второй. Чургучут или китаец? Какая-то загадочная нечеловеческая улыбка на гладком желтом лице. Длинные тонкие прорези вместо глаз. Кенжебатыр не смог принять его удара. Он оказался в хаосе людей и коней. Сзади наседали свои, в лицо дышал враг. Выкатив глаза, с пронзительным ржанием упал чей-то конь.
Кто-то неистово кричал рядом.
Кенжебатыр извивался, как разгневанная пантера, принимая удары врагов на щит и тут же нанося свои то в плечо, то в затылок, то прямо по лицу. Не глядя по сторонам, он ощущал каким-то внутренним чувством где свои, где враги. Чувствовал, что рядом бьется Лаубай. Из кольца наседающих циней прорубает себе дорогу Санырак. Конь без седока, озверев, вырывается из этого хаоса, волоча тело убитого сарбаза. Еще одно усилие, и они, кажется, пробились, пробились сквозь первые ряды джунгар. Впереди видно знамя Тайлака! А там, далеко слева, по склону косогора несется свежая конница. Чья она? Кабанбая или Абульмамбета и сколько времени прошло с начала битвы?
Кенжебатыр погнался за всадником, что, припав к седлу, уходил от него. Но тут что-то заставило его привстать на стременах и оглянуться. Он увидел, как с далекого холма, где стоял шатер хана, несется отборная тысяча Абулхаира с бело-голубым знаменем сардара! Впереди — Богенбай.
Кенжебатыр не заметил, как уходящий от него враг, не разгибая спины, натянул тетиву, не услышал свиста стрелы. Стрела попала не то в грудь, не то в глаз коня. На всем скаку он ударился о землю и перевернулся. Напоролся на чью-то пику. Животное забило головой о пыль, не в силах подняться. Кенжебатыр выронил саблю. Туша скакуна придавила ногу, застрявшую в стремени. Он не мог встать. Мелькали копыта коней, своих и чужих. Оглушал грохот. Невероятным усилием батыр освободил ногу. Надел шлем. Чей-то конь грудью отбросил его в сторону, он снова встал. Сабля лежала в двух шагах от него.
Он нагнулся, чтобы поднять ее, и в ту же секунду ощутил тяжелый удар булавы по шлему. Закружилась земля, закачалось небо. Разогнув спину, он поднялся во весь рост, зашатался, сделал несколько шагов и упал, не слыша ни криков, ни лязга железа, ни стука копыт, ни отрывистого свиста стрел.
…Он открыл глаза и ощутил, как что-то железное обжигает руки. То был его щит. Солнце уходило из зенита. Стояла дурманящая жара. Болела голова. Немного тошнило. Рядом на коленях стояла Сания, ее косы, как две черные змеи, текли по спине. Глаза, полные слез, сверкали от радости. Чему она радуется, лениво подумал Кенжебатыр, пытаясь освободиться от ее объятий. Но она не отпускала.
Под прохладой тонких железных сетей кольчуги он почувствовал упругость ее груди и, ослабевший, прижался к ней, как ребенок. А она, как мать, все лепетала что-то ласковое, нежное. Но он не разбирал ее слов. И лишь после того, как она влила в его рот кисловатый кумыс из своего маленького походного торсука, он начал приходить в себя.
