Ознакомительная версия.
– Беспокоишься за меня? – теперь она точно улыбалась.
– Не то слово… – ответил он. – Если с тобой что-нибудь случится – и мне не жить! Помни об этом!
– Ты тоже помни! Мне тоже без тебя жизни не будет, – просто сказала Сельга. И словно теплой, ласковой волной окатила сердце…
– Князь! Князь!!! – закричали издалека.
– Чего?!
– Свеи!
Кутря глянул на реку. Две большие, черненные варом ладьи показались из-за излучины. Шли одна за другой, дружно, уверенно всплескивая длинными веслами. Клыкастые драконы носов смотрели вперед желтыми, презрительными глазами. Шли по чужой реке не гостями, как хозяева шли…
Я, Рагнар Большая Секира, расскажу всю правду не скрывая своего позора и горя.
Меч – это сила, но ум сильнее меча, учил меня когда-то старый Бьерн Пегий. А хитрость часто оказывается сильнее ума, потому что всегда выбирает более легкую дорогу, огибающую все препятствия. Бойся хитрости, Рагнар, больше, чем меча и ума, часто говорил он. Прав оказался Пегий. Хитрость победила героев.
Эти волосатые люди, злобные, как лесные кошки, и коварные, как старые, седые медведи, подожгли наши драккары своим чародейством. Таким же темным и непонятным, как их чащобы. Большие горящие стрелы с обмотанными ветошью наконечниками огненным дождем полетели к нам с берега. Огромные стрелы, величиной с копья, словно их выпускали луки великанов Утгарда. Мы даже не поняли сначала, как у них хватает сил метать так далеко такие большие стрелы. Многие из них падали в воду, но их огонь и в воде не гас, растекался по поверхности темным пламенем. А те, что попадали в драккары, сильно, глубоко вгрызаясь в мягкое дерево, разбрызгивали огонь, как воду. И продолжали гореть, поджигая собой тела деревянных коней.
Сначала, не сообразив, воины привычно закрывались щитами. Смеялись над глупостью диких. Что нам их огонь, когда за бортами целая река! Воды у нас все равно больше, чем у них огня. Пусть кидают свои большие стрелы!
Презирая опасность, воины дружно черпали воду шлемами, поливали загоревшееся дерево. Но, оказалось, вода не тушит колдовского огня!
Или поличи заколдовали реку, чтоб вода перестала быть мокрой? Я не знаю. Никто не знал. Даже опытный скальд Якоб, сведущий в гадании и тайных заклинаниях, не мог сказать, как одолеть этот волшебный огонь. А он горел, разгорался, рос и поднимался на дереве, как буйная весенняя поросль на земляной крыше. И не было от него спасения, и тлело обожженное мясо у воинов, кого коснулся брызгами черный колдовской огонь…
Да, кровавые слезы текли по щекам моим, когда я видел, как горит «Птица моря»! Много дорог прошли мы с деревянным братом, драккар носил по водным дорогам Мидгарда еще моего отца, Рорика Гордого, не обрадовавшего врагов своим стоном, когда деревянный кол рвал ему внутренности. Если бы дикие жгли мои внутренности, я бы тоже молчал! Но горел драккар!
Мои отважные воины, покорители морей и народов, невзирая на летящие с берега стрелы, презирая боль от ожогов и едкий дым, слепящий глаза, неустанно черпали воду, выкрикивали заклинания и призывали на помощь богов. Но, казалось, боги отвернулись от нас! Черный огонь лесных колдунов только разгорался все пуще и пуще, смеялся над нами, издевался длинными языками пламени. И скоро уже гулял по податливому, как женское тело, дереву от носа до кормового весла!
Только теперь я сообразил, что опасно промедлил, предаваясь горю и борясь с колдовским огнем. Нужно было идти на веслах к берегу и высаживаться на твердую землю.
Поздно подумал! Румы – места для гребцов – уже дымились, да и сами весла, испятнанные огнем, горели, ломались, теряя упругую силу.
– Заколдованы! Заколдованы! Будь они прокляты, лесные колдуны! Их огонь не гаснет! – в смятении кричали бесстрашные воины. Ибо дети Одина хоть и презирают страх, но смятение ведомо им, как и остальным смертным.
Я видел, как Дюги Свирепый, впав в белую ярость от вида гибнущих деревянных коней, отбросил в реку шлем, полный воды, и, выхватив меч, принялся рубить огонь, как врага. Тело драккара в щепки разлеталось под его ударами и, чудилось мне, глухо стонало от горя. Но огонь продолжал издеваться и скоро заплясал на его мече, как на дереве, обжигая огромные руки, умеющие сражаться любым оружием. Ел глаза дымом и нос – запахом паленого мяса.
Тогда Свирепый не выдержал. Скинул тяжелую, не дающую плавать кольчугу, сорвал с себя наручи и поножи, зажал в зубах свой второй меч и бросился в воду, рыча от ярости. Поплыл к берегу быстро, как большой тюлень, удирающий от охотников. Стрелы поличей, и большие и малые, летели ему навстречу и встречали его. Но могучий воин продолжал плыть, оставляя за собой красные кровяные следы, как оставляет их рыба-кит, уходящая от охотников через волны после неловко брошенных копий…
Я, Рагнар Большая Секира, видел, как это было. Я смотрел вокруг и отчетливо, до мельчайших подробностей видел, как посреди полноводной реки горели драккары и воины. Никогда мне не забыть эту горестную картину! Я все еще не находил в себе сил расстаться с «Птицей моря», которая, погибая, трещала и стонала теперь от огненной боли. И мой дух стонал и корчился вместе с драккаром, потому что стоны о погибающем друге не делают воину бесчестья!
Обожженный, истыканный стрелами, как еж колючками, красный от крови Дюги все-таки выбрался, выполз на берег с мечом в зубах. Рванулся вверх по обрыву, цепляясь за ветки. Он уже не рычал, только хрипел, но оставался все таким же неукротимым. Размахивая мечом с силой героя, он рубил перед собой кусты и деревья. Видимо, не разбирал уже, где притаился враг. Еще много стрел вонзилось в него, прежде чем храбрый воин упал и больше не смог подняться, скатился вниз брошенной тушей падали. Ушел по дороге к Одину, Отцу Павших, не побежденный людьми и сломленный только коварным колдовством чужеземцев. Пусть валькирии, доставляющие умерших прямо к воротам Вальгирд, главным воротам пиршественного чертога Валгаллы, поддержат его под локти, если его израненное тело не сможет идти само. Да будет так!
Многие мои воины прыгали теперь в воду вслед за Дюги. Скидывая броню и взяв с собой только легкое оружие, потому что даже самый сильный воин не способен плыть в железной броне, покорители морей плыли к берегу.
Но речная вода диких поличей тоже была против них. Многие плыли, да немногие выплывали. Поличи стреляли часто, метко, и длинными стрелами, и короткими, и метали камни кожаными пращами. Хотя мои опытные дружинники, привычные к воде, как к суше, часто ныряли, спасаясь от летящих градом стрел и камней, но люди – не рыбы, они не могут вечно плыть под водой. Выныривая, чтобы набрать воздуха, воины находили свою смерть и тонули, оставляя реке свою кровь, которую неторопливо уносило течением. Те, что добирались до берега, сражались, как подобает, но их было мало, а поличей, притаившихся, как злые осы, по обоим берегам реки, было много. Число им – тьма, как казалось мне. Моих воинов, почти безоружных, они убивали стрелами, кидали копья и легкие дротики, а потом накидывались на раненых кучами, как голодные собаки накидываются стаей на раненного насмерть вепря. Пусть раненый вепрь все еще грозен, но стая все равно растерзает его…
Я видел! И жалел, что не ослеп раньше этого дня! Потому что не мог побежать по воде на врагов, не мог облиться черной кровью коварных! Не мог зубами вцепиться в их теплое дымящееся мясо! Не мог вытягивать через распоротый живот их кишки и рвать на части, смеясь от радости!
– «Птица моря» сгорит! Надо прыгать в воду, конунг! Клянусь мечом Одина, мы больше не можем ничего сделать! – сказал мне Якоб-скальд, державший тлеющее кормовое весло и сжимавший зубы от боли ожогов. Давний шрам сохранял усмешку на его лице, но в темных глазах плескались, как волны в штормовом море, боль и гнев. Он продолжал вести «Птицу моря» по середине реки.
– Куда прыгать?! Чтобы найти смерть в воде?! – закричал я, не помня себя от обиды и гнева.
– Но ведь мы еще живы, Рагнар! Может, боги помогут нам спастись! – сказал старый воин, не теряющий головы. – Посмотри на «Журавля» Альва! Хочешь ли ты такого конца?!
Щурясь сквозь дым, я увидел – «Журавль», более слабый своим деревянным телом, уже почти выгорел. Им больше никто не правил, течение сносило его к берегу, где скалились и махали оружием лесные люди.
Отважный Альв Железный Бок, не пожелавший расстаться со своим деревянным братом, привязавший себя к носовой фигуре, чтоб случайно не упасть в воду, тоже сгорел. Чернел на носу мешком углей. Они все сгорели, кто оставался на «Журавле», не пожелав умирать в воде, как лягушки. Ушли с огнем по последней дороге славы. Их крики, приветствовавшие смерть, еще звучали у меня в ушах, как запоздавшее эхо. Те, кто спрыгнул, еще погибали в воде или на берегу, отбиваясь от наседавших врагов. Некоторые, показалось мне, пробились через воющую стаю лесовиков и скрылись в чаще, но я не заметил, кто…
Ознакомительная версия.
