По вечерам устраивали банкеты, на одном из них подали более трехсот разных блюд. После этого наступало время фейерверков, которые не только озаряли небосвод, но и не гасли, когда попадали в озеро, так что вода начинала светиться. Был маскарад на французский манер и выступление итальянского акробата, у которого как будто отсутствовали кости и он состоял из одних сухожилий.
Самым поразительным и живописным событием стало водное представление под названием «Освобождение Озерной Дамы» с русалкой с двенадцатифутовым хвостом, Тритоном и Арионом, спешившим на помощь на необычном дельфине с хором и оркестром внутри. Когда Арион приблизился к королеве, сидевшей в седле, он встал на спину дельфина и начал свою речь.
– О прекраснейшая и драгоценнейшая! – воскликнул он. – О несравненная богиня!
Последовала долгая пауза. Русалка подавала ему знаки, но он продолжал стоять как столб. В конце концов он зарычал и сорвал маску.
– Я не Арион, а всего лишь честный Гарри Голдингхэм! – крикнул он.
Королева расхохоталась и объявила, что эта забава была самой лучшей.
Семнадцать дней закончились, и делегация стала готовиться к отъезду. Даже погода исполнила их желания, и не случилось ничего необычного или неприятного, как и обещал Юпитер.
Главный эконом Елизаветы уже отправился в Чартли, поместье графа и графини Эссекских.
– Пожалуй, я еще ни разу не ездила дальше на север, – сказала Елизавета. – Хотя это всего лишь сто двадцать миль от Лондона.
– Куда мы направимся после Чартли? – спросил Хаттон. – Еще дальше на север?
– Возможно. – Примерно в тридцати пяти милях от Чартли оставался Бакстон. Бакстон, где находятся целебные источники… и Мария, королева Шотландии.
«Я могу отправиться туда и наконец увидеть ее, – подумала Елизавета. – Это будет не то же самое, что принимать ее при дворе в Лондоне. Это будет неожиданный и незапланированный визит, просто отклонение от расписанного маршрута… Если я встречусь с ней, то, наверное, заклятие в конце концов будет разрушено и она станет для меня обычной женщиной, а не символом».
«Утро вечера мудренее, – заключила она. – Я приму решение после завтрашнего отъезда».
На следующее утро, когда королевская свита проехала по мосту с опечаленными богами и богинями, которые попрощались с дорогими гостями, а купидон освободил стрелки часов, и они снова пошли по кругу, Елизавета оглянулась на высокие башни Кенилуорта и почувствовала себя так, словно покидала Камелот.
Лесной бог Сильван появился из-за деревьев и продекламировал стихи, выражая свою безмерную грусть от разлуки с ними и обещая удвоить количество оленей в лесу и обеспечить вечную весну в садах, если они останутся. Из беседки, сплетенной из остролиста в конце аллеи, появился актер, который назвался Страстным Желанием, посланником Небесной Палаты, и тоже умолял их остаться.
Под его нарядом Елизавета могла различить рослого уроженца здешних мест – вероятно, фермера или кузнеца. Он вспомнила и Гарри Голдингхэма, игравшего Ариона, и его вспыхнувшее от смущения лицо, когда он забыл свои реплики. Наверное, не стоит пристально всматриваться в персонажей мифов и легенд.
– Я не поеду дальше на север, – внезапно обратилась она к Хаттону.
Нет, она не поедет в Бакстон; ей будет лучше не видеть Марию.
Стен очень не любил помогать своему деду заниматься ежедневной рутинной работой во дворе Драгсхольма. Все занятия были неприятными: уборка навоза, кормежка мастифов и мулов, необходимость заглядывать под виселицы и проверять, не завелись ли там змеи или мелкие хищники. Но его семья всегда отвечала за содержание внутреннего двора, и однажды он тоже возьмет на себя эту обязанность.
Сегодня утром запах моря чувствовался особенно сильно – его принес ровный ветер со стороны океана. На дворе стоял апрель, и небо было пронзительно-голубым. Земля пробуждалась от зимней спячки, и уже распаханные поля источали характерный аромат свежей почвы, обещавший лучшие времена. Разгуливая по двору, Стен по крайней мере радовался, что работает на улице. Как ужасно было бы никогда не выходить наружу и выполнять всю работу за столом в комнате, словно школьный учитель, гравер или ростовщик! Или ничего не делать, а просто быть там.
– Дедушка, мы будем кормить заключенных сегодня утром? – внезапно спросил он. Это была худшая работа из всех. Он ненавидел подсовывать деревянные тарелки под двери и слышать звяканье кандалов, когда кто-то тянулся к ним.
– Да, скоро мы займемся этим. Скажи повару, чтобы подготовил порции и нарезал хлеб.
Заключенные получали хлеб, эль и объедки из гарнизонной столовой.
Час спустя Стен тащился за своим дедом со стопкой полных тарелок. Перед каждой дверью – массивной, крепко запертой на замок и с задвинутым засовом – находился маленький желоб, достаточно широкий лишь для того, чтобы просунуть тарелку.
– Еда! – кричал его дед, и тогда заключенный просовывал в желоб старую тарелку и получал новую. Иногда они слышали бормотание и замечали костлявые пальцы на краю тарелки, но никогда не видели лиц. В каждой двери имелся маленький глазок, через который стражник мог проверить расположение заключенного, чтобы не оказаться застигнутым врасплох при необходимости открыть дверь. В другое время глазками не пользовались.
Но был один заключенный, которого им доводилось видеть. Этот находился в подземной темнице, и его тарелку нужно было опускать на подставке и подталкивать шестом к столбу, где он мог дотянуться до нее. Внутри было совершенно темно, и тюремщикам приходилось зажигать фонарь, чтобы видеть, что они делают. Человек, привязанный к толстому столбу, за пять лет своего заключения постепенно превратился в животное. Стен помнил то время, когда этот человек носил нормальный костюм и говорил обычные слова, но тогда ему едва исполнилось пять или шесть лет, и возможно, он ошибался. Возможно, это были не настоящие воспоминания, а часть истории, которую ему рассказывали.
Но теперь, по словам его деда, тот человек совершенно обезумел, и это случилось уже давно. Он зарос волосами, словно обезьяна, рычал и скрежетал зубами. Иногда он выл, запрокинув голову, но обычно хранил молчание и без устали расхаживал взад-вперед по бесконечному полукругу вокруг столба, насколько позволяла цепь. Пол вокруг покрывали его собственные испражнения, но он протоптал там тропу… Когда поднимали крышку на потолке темницы и свет проникал внутрь, он вздрагивал и прикрывал рукой глаза, которые покрылись тусклой пленкой и почти ничего не видели, но потом он все равно останавливался и смотрел прямо на свет. Он был обнажен; его одежда давно сгнила, и казалось, он не понимал, как надеть новую, которую приносил дед Стена. Ее пришлось свалить в кучу возле него, и в конце концов там угнездились крысы, порвавшие ткань и растащившие ее по углам. Его нагота не так бросалась в глаза из-за волос и грязи, но Стен всегда разглядывал его гениталии, которые были видны и по-прежнему выглядели как у человека.
Этим утром дед Стена поддел каменную крышку и поднял ее, а Стен зажег фонарь и начал медленно опускать его, ожидая услышать вой, как это иногда случалось, но внизу царило безмолвие. Потом он прикрепил веревку к тарелке и также спустил ее. Затем просунул голову в отверстие, чтобы подтолкнуть тарелку, и увидел, что человек неподвижно сгорбился у столба. Он постучал шестом по тарелке, пытаясь привлечь его внимание.
– Пошли, – сказал его дед, готовый закрыть крышку.
– Нет, – ответил Стен. – Он не шевелится.
Дед хмыкнул, взял шест и изогнулся, чтобы ткнуть в заключенного, но не добился никакой реакции. Тело человека словно одеревенело.
– Мне придется спуститься туда, – проговорил он Стену. – Позови стражника.
Когда подошел стражник с лестницей, они, вооружившись мечами и пистолетами, осторожно спустились в каземат. Они обошли заключенного с двух сторон и снова начали тыкать в него, но он не двигался с места. Какое-то время они стояли молча. Стен видел, что никому из них не хочется подойти еще ближе из опасения, что безумец внезапно набросится на них. Наконец дед вздохнул и сделал несколько шагов вперед. Он медленно протянул руку и прикоснулся к заросшей щеке заключенного.
– Труп, – сказал он и отдернул руку, когда человек завалился на бок. – Никаких сомнений.
– Почему? – спросил стражник.
Дед окинул взглядом темницу, потом посмотрел на столб с цепью.
– От отчаяния, – наконец ответил он. – Он протянул дольше, чем кто-либо из сидевших здесь. Но даже граф Босуэлл не мог вечно выносить это.
Мертвый граф Босуэлл неожиданно приобрел почетный статус, подобающий его титулу. Его изъязвленную волосатую ногу освободили от кандалов, а окоченевшее тело подняли наверх, где обмыли, побрили, постригли и облачили в поспешно купленный наряд джентльмена.
